Без предупреждения Том подтолкнул Иди в небольшой переулок, у которого они остановились, соединяющий эту улицу с соседней. Огляделся по сторонам, прежде чем притянуть ее к холодной стене, скрытой в тени. Подождал пару секунд на тот случай, если она запротестует, но этого не произошло. Они были скрыты от любопытных глаз жителей соседних домов, и лунный свет слабо освещал половину прекрасного лица Иди. Он увидел огонь в ее глазах и понял, что она принадлежала ему.
И когда Иди открыла рот, чтобы ответить на его вызов, он не дал ей заговорить и наклонился ближе, чтобы коснуться губами ее губ – сделать то, что он хотел сделать с той минуты, когда она присела на скамейку и улыбнулась ему одному, разжигая огонь, который погас слишком давно. Она не сопротивлялась, и страх Тома рассеялся, когда он понял, что бояться не было никаких оснований. Оказалось, что разучиться целоваться невозможно.
Он утонул в этом поцелуе. Почти восемнадцать месяцев мучений в госпитале, три года, как он считал, ужаса и отчаяния в окопах – все это оказалось стерто за считаные секунды одним прикосновением Иден Валентайн, которая сначала отвечала ему робко, но вскоре доказала, что ее чувства к нему были не просто интересом или проявлением жалости.
Она ответила на его страсть, и он беспомощно закрыл глаза, почувствовав, как ее тонкие руки притянули его ближе, обхватив за шею, приглашая его в ее личное пространство. В этом поцелуе он ощутил все, что уже знал об Иди: ее щедрость, жизнерадостность, силу, мечты и, прежде всего, надежду. Она передалась от нее к нему, пока он ласкал ее теплую шею, нежные щеки, выразительные губы, отчаянно стремясь поцеловать ее, не сдерживаясь и не боясь быть увиденными.
Наконец он отстранился, и ее частое дыхание от холода сразу стало превращаться в пар, который смешивался с его дыханием, сохраняя связь между ними. Ее губы слегка опухли, что только подчеркивало их мягкость и делало их еще более привлекательными. Он видел блеск в ее глазах, когда она молча обошла его, нежно проведя рукой в перчатке по его бородатой щеке, а затем поспешила на освещенную газовыми фонарями улицу. Он снова слышал удаляющиеся шаги Иден Валентайн.
* * *
Иди едва могла дышать, убегая из переулка. Она знала, что ночь очень холодная, и все же волновалась, что ее щеки горят: от смущения, вины, стыда, но, главным образом, от страсти… от таких новых, захватывающих ощущений. Еще прошлым вечером она задавалась вопросом, каково было бы оказаться в объятиях Тома. За ужином, когда отец закрыл глаза, читая молитву, она украдкой взглянула на гостя, склонившего голову, покрытую кипой в знак уважения к вере их семьи, и представила, каково было бы ощутить его поцелуй.
Она ошибалась. Воображение обмануло ее.
Ее опыт в поцелуях ограничивался фильмами, в которых звезды на экране кинотеатра быстро чмокали друг друга или прижимались друг к другу щеками после легкого поверхностного поцелуя. Ну и естественно, поцелуями Бенджамина – сухими, короткими, мальчишескими.
Но поцелуй Тома! Она почувствовала недавнее волнение и смущение только при мысли о нем. Поцелуй Тома был глубоким и волнующим, как захватывающий секрет, о котором знали только они. Его язык был мягким, но ищущим, требующим, чтобы она ответила… и она ответила. Такой стыд и одновременно… Никакого стыда, потому что поцелуй Тома был прекрасен, и она не могла и не хотела забывать о нем или что-то в нем изменить. Теперь, когда она знала вкус его губ, ей хотелось ощущать его снова и снова… хотелось, чтобы его губы осыпали поцелуями все ее тело. Она вновь покраснела от подобных мыслей, хотя, пока она вспоминала поцелуй Тома, твердость его тела, желание, которое она почувствовала, когда он прижал ее к себе, – все это время она видела невдалеке дом Бена.
Ей не хотелось туда заходить. Не хотелось, чтобы что-то, связанное с семьей Леви, вторгалось в то, что случилось в переулке между ними с Томом. Она не знала, плакать ей или смеяться из-за своего возмутительного поведения. Что бы о ней подумал отец? Но разве ей не все равно теперь, когда она помнит, как страсть Тома зажгла сияющие пятна света под ее закрытыми веками? Терять над собой контроль было не похоже на Иди, но с Томом это не имело значения. Она была у него в плену. Раз уж она должна кому-то принадлежать, пусть это будет Том! Если все вокруг твердят, что мужчина должен дать смысл жизни женщине, то пусть Том будет тем, кто определит ее будущее, ее жизнь. «Пожалуйста, пожалуйста», – молча молила она. Пусть это будет этот незнакомец, этот человек, к которому ее так влечет, который разделяет ее стремления и мечты, которые заставляют ее чувствовать себя талантливой и ни на кого не похожей, а каждый дюйм ее тела – желанным. «Пожалуйста, прости меня», – взмолилась она, пытаясь не обращать внимания на более опасную мысль, что худший поступок еще впереди.
Она положила руку на свою горящую щеку – она была потрясена! Но, кроме того, она испытывала восторг. Поцелуй в темном переулке, отчаянное стремление чувствовать, как он все крепче прижимает ее к себе, ноющее и горячее желание раздеться и ощутить его обнаженное тело рядом с собой…
«Хватит, Иден!»
Как она могла такое позволить? И все же в случившемся не было ничего даже отдаленно грязного или ужасного. Наоборот, когда Иди заставила свое дыхание успокоиться, а разум вернуться в более или менее нормальное состояние, она поняла, что то, что произошло, было прекрасно. Она никогда не чувствовала себя такой желанной и никогда раньше не хотела ничего так сильно. Бен испытывал к ней страсть, но Том оставил его позади всего одним поцелуем. «Если бы страсть могла воплотиться в человека, то это был бы Том», – подумала она, стараясь не улыбаться своим мыслям и не думать об остатках тепла, которое он пробудил в ее теле.
Бенджамин! Ах, какая же она предательница! Но все еще стоя у дома Леви, снова прячась в тени и радуясь, что луна скрыта за ночными облаками, она сказала себе, что это чувство было, пожалуй, неизбежным.
Появление Тома в ее жизни было предначертано судьбой. Он подтвердил все ее сомнения о помолвке с Беном. Ничто в ее отношениях с ним не выходило за рамки дружбы. С самого первого безумного решения помочь Тому она знала, что сделала это потому, что ее непреодолимо тянуло к нему, а затем она потеряла голову.
Интуиция. Инстинкт. Гормоны. Все эти примитивные вещи взяли над ней верх, и Иди чувствовала себя их рабой, хотя до этой минуты пыталась не замечать собственных чувств, относиться к ним как к глупому увлечению.
Но теперь она поняла, что обманывала себя. Всякий раз, когда Том стоял рядом, она затаивала дыхание – заметил ли он это? Когда он спал в соседней с комнатой Дэниела спальне, она лежала без сна в своей, беспокойная, встревоженная, а когда наконец уснула, ее сны были наполнены желанием. Голос Тома, смех Тома, прикосновения Тома… она хотела этого.
Поцелуй Бена? Она издала сдавленный виноватый стон, заставляя себя подойти к лестнице его дома, но не смогла подняться по ней, вспомнив, каким сдержанным был Бен – холодным, быстрым, напряженным. Он был так предан ей и, возможно, считал, что преданность может породить ответную в любовь. Он любил ее – в этом она не сомневалась, – он больше ни с кем не встречался, не хотел никакой другой женщины.
«Может, он надеется, я научусь любить его так, как он любит меня?» – с грустью подумала Иди, глядя на входную дверь дома Леви, как заключенный смотрит на дверь своей камеры.
– Этого не произойдет, – прошептала она голубям, мягко ворковавшим на крыше дома Леви.
Иди легко прикоснулась к губам, и воспоминание о поцелуе Тома вернулось. Он такой необычный, явный лидер, а его манеры совершенно безупречны. «Кроме тех случаев, когда он затаскивает ничего не подозревающих девушек в переулок», – усмехнувшись, подумала она. Отец предположил, что Том, вероятно, работал в ресторане отеля, но Иди казалось, что он, скорее всего, родом из очень хорошей семьи.
– Нет, папа, – возразила она. – Он слишком внимателен. И разбирается в дорогих вещах. А его разговоры о деньгах? Он понял, как можно сколотить состояние. Может, дворецкий?
Они не приблизились к решению загадки Тома.
Иди заметила, что все еще прижимает пальцы к губам, а ее тело все еще гудит от возбуждения от прикосновений рук Тома к ее шее, прежде чем она прижалась к нему крепче и…
– Иди? Это ты?
Она чуть не взвизгнула от смущения при виде знакомых узких плеч и стройного тела Бена. Он был в джемпере, который его мать связала в прошлом году. Джемпер был обтягивающим, из-за чего Бен казался еще более худым.
– Да… Да, извини, Бен.
– Что ты тут делаешь в темноте? – спросил он, спускаясь вниз по трем ступенькам на тротуар, чтобы встретить ее.
– Это Иден? – послышался знакомый голос его матери.
– С тобой все в порядке? – Бен внезапно оказался рядом, и луна выглянула из-за облаков. В ее свете она оказалась в центре сцены своего позора. Обвинительный луч света… или, возможно, обнадеживающие ласки небесного светила, которое понимало ее, разрешало ей следовать велению сердца и быть счастливой…
Бен повторил вопрос, лунный свет живописно подсвечивал серебром его короткие жесткие волосы, и она покачала головой, заставляя себя улыбнуться.
– Конечно. Я вдруг вспомнила, что забыла кое-что. Извини, я просто думала об этом.
Он поднял бровь, но она увидела облегчение у него на лице.
– Это на тебя не похоже.
– Иди, дорогая, что ты там делаешь, в темноте… на таком холоде? – увещевала его мать.
– Извини, – сказала она Бенджамину, чтобы выиграть время. Могут ли они заметить, что она целовалась с кем-то? Ее охватил ледяной страх. Том поцеловал ее в шею? Да, целовал, мимолетно. Это было удивительно соблазнительно. Она была уверена, что ее чувствительной коже не нужно много, чтобы появился синяк, который она видела у других. Иди смущенно коснулась шеи, и, когда Бен помогал ей с пальто, она с испугом развязала шарф, пытаясь взглянуть на шею в зеркало. Не было видно ни следа. Ну, разумеется. В Томе нет ни капли вульгарности.
Она бросила взгляд через плечо в открытую входную дверь, пока миссис Леви возвращалась назад в гостиную из прихожей, а Бен вешал ее пальто. Он повернулся, чтобы закрыть дверь, и в этот момент Иди увидела знакомую фигуру, стоящую на обочине через дорогу, и поняла, что Том наблюдает за ней.
Она на миг закрыла глаза и вздохнула, чтобы взять себя в руки. «О, Том, что же нам теперь делать?»
Глава 6
Том отвернулся, когда дверь дома Леви закрылась и скрыла Иди от него. Но он успел заметить ее смущенный взгляд через плечо и понял, что она знает, что он здесь и мечтает украсть ее у семьи, которая все сильнее пыталась прижать ее к своей груди. Думала ли она об их поцелуе, хотела ли продолжения? Его ум мучительно пытался осмыслить новый удар, а нервы все еще были напряжены от накопившегося желания. Иди! Если память так и не вернется к нему и все, что у него останется, – это будет Иди, ему хватит этого за глаза. Бену ее не видать!
Где-то над головой запел одинокий соловей, и на несколько секунд его ошеломило воспоминание о точно такой же птичьей трели. Свист, ужасающий грохот бомб, уносящих жизни и лишающих семьи их родных, вдруг отчетливо возник у него в сознании, и у него заболела голова. Перед его мысленным взором падали на землю храбрецы, которых поразило оружие, точно мишени в тире, только это были живые люди, и у них были семьи, и они любили и мечтали, это были люди величайшего мужества, готовые пожертвовать всем, – и они умирали, едва ступив на холодную землю чужой страны. Соловей запел громче, словно он один обладал властью над его памятью и словно тоже видел обезумевших солдат, истекавших кровью, – некоторым оторвало руки или ноги, и образы становились все ужаснее, пока ему не начало казаться, что у него вот-вот взорвется голова. В этот момент видение пропало, и он вернулся в тихий парк Голдерс-Грин, где соловей продолжал петь, но теперь уже только чтобы привлечь самку, а не терзать его.
Соловьи… точно! Одна из медсестер говорила, что другие солдаты вспоминали этих птиц, казалось, равнодушных к жутким звукам войны, в редкие минуты полной тишины они ошеломляли солдат, неожиданно начиная выводить свои красивые и сложные песни. Если он смог вспомнить эту маленькую деталь, почему не может вспомнить остальное?
– Я знаю, что все это там, – пробормотал он, бросив последний взгляд на уютно светящиеся окна дома Леви, и заставил себя отвернуться. Вскоре он обнаружил, что сидит за барной стойкой в пабе и заливает свою печаль стаканом виски, заказанным на маленькую монетку, которую дала ему Иди. Карамельный привкус с дымком ударил по его вкусовым рецепторам, прежде чем огненная жидкость обожгла пищевод, напомнив ему о пожаре, разгоревшемся внутри от поцелуя Иди. Он чувствовал пряное послевкусие во рту и все еще ощущал губы Иди, аромат ее духов на своей одежде, ее прикосновения. Ему хотелось закрыть глаза и снова пережить этот поцелуй, но люди в баре, скорее всего, сочтут его странным, а не просто томящимся одиночеством.
«Нет, Бенджамин ее не получит. Бенджамин погубит ее, разрушит ее мечты и будет держать под контролем…»
– Отбей ее у него, приятель, – предложил человек средних лет с седыми бакенбардами. Он сидел поблизости, и Том понял, что говорит вслух.
Он слегка пожал плечами.
– Возможно, я так и сделаю.
– Двадцать четвертый батальон, – сказал тот, протягивая руку. Том прикинул, что ему должно быть около сорока.
Он крепко пожал руку.
– Не знаю, какой батальон. – Том усмехнулся. – Немцы отняли у меня память.
– Да, ну, может, тебе и повезло.
– Именно это я и говорю себе, когда не могу вспомнить детство или своих друзей в окопах.
– Я заметил, что ты хромаешь.
Том кивнул.
– Ипр, я думаю. Третья битва, по крайней мере, так мне сказали. Я вернулся домой в середине 1918 года, не имея никакого понятия о том, кто я и где побывал.
– А, Пашендаль.
Том снова отхлебнул из стакана, и выпивка снова обожгла его, словно огненный метеорит, пронесшийся по его горлу. Он поморщился.
– А вы? – Он застонал.
– Адская дыра по названием Бомон-Амель. Сомма.
– Вы неплохо выглядите после такого.
– Я хороший актер, – сказал человек, оставляя своим пивом круги на барной стойке, которое вспенилось и стекало по его кружке.
Он глубоко затянулся сигаретой и выпустил дым в плотное облако табачного дыма, висевшее у них над головами.
Том понял, что он имеет в виду.
– Как и все мы.
Человек вздохнул.
– Меня зовут Альфред… Альф. Раньше я был букмекером.
– Раньше?
Собеседник Тома пожал плечами.
– Я по-прежнему слежу за забегами, – сказал он, подмигнув. – Просто не строю на этом бизнес. Делаю ставки только для себя… деньги на пиво и чипсы, можно сказать.
– У вас есть семья?
Альф кивнул:
– Была. Жена и дочь умерли от испанки.
Лицо Тома помрачнело.
– Искренне соболезную.
– Какая глупость, ты только подумай! Возвращаешься домой с Западного фронта, пережив бомбы, пулеметы, горчичный газ… и наблюдаешь, как твоя жена задыхается, а маленькая дочка угасает за несколько дней. Обе сгорели за две недели. Я, великий герой, которому удалось выжить, не смог спасти тех, кого люблю.
Том не знал, что сказать. Не было никаких слов утешения, которые сейчас имели бы смысл. Он поймал взгляд бармена и жестом попросил еще одну порцию виски. Получив желаемое, он толкнул стакан вдоль барной стойки.
– Добавьте это себе в пиво.
– Я вообще-то стараюсь держаться подальше от крепких напитков. Длинная история. Но спасибо. Выпей лучше сам за компанию со мной.
Том не планировал больше пить, но поднял стакан, чтобы чокнуться с Альфом.
– Тогда ваше здоровье, Альф. Меня зовут Том… наверное.
Это показалось Альфу очень забавным, и он прыснул со смеху прямо в свое пиво.
– Влюбленный дурак. Смотри, что ты наделал. – Он облизал пену на губах. – Что там у тебя за история?
Том объяснил ситуацию и рассказал Альфу куда больше, чем намеревался, предусмотрительно опустив имена и профессии, так как догадывался, что городок достаточно маленький и Альф вполне может знать семью Валентайн. Он понял, что говорил, вероятно, достаточно долго, потому что, когда он снова посмотрел на свой стакан, виски уже закончилось, а кружка Альфа тоже оказалась пустой. Он чувствовал себя ужасно трезвым… и все еще ощущал руки Иди вокруг своей шеи.