К тому же эта косточка являла собой загадку того рода, какие ей нравились. С этой косточкой не поступило никакой информации, даже не было сказано, человеческая ли она. Ганеш понятия не имела, кому потребовался анализ и зачем. Она знала только, что косточку принес ей лично Говард Кресс, завкафедрой факультета человеческой эволюционной биологии и ее босс, и при этом таинственно сказал, что если получит полный и точный анализ к послезавтрашнему утру, то будет считать это важнейшей личной услугой.
У Ганеш было все необходимое оборудование и приборы, и она тут же приступила к работе. Идентифицировать кость как дистальную фалангу указательного пальца правой руки человека было совсем нетрудно. Затем вопросы становились сложнее, а ответы на них давались труднее. Ганеш всегда казалось, что кости, с которыми она работает, нашептывают ей, горят желанием рассказать свою историю. Теперь она знала всю историю этой косточки… или, по крайней мере, все, что ей удалось выяснить за тридцать часов.
Ганеш склонилась над компьютером, собираясь написать предварительный отчет, и в этот момент ее охватило странное чувство, будто у нее за спиной кто-то есть, – почти физическое ощущение чьего-то взгляда на себе. Она повернулась и охнула: в дверях стоял высокий бледный человек с поразительным лицом.
– Доктор Ганеш? Извините за беспокойство. Моя фамилия Пендергаст. Это меня интересует пальцевая кость.
Она приложила руку к груди:
– Вы меня так напугали.
– Можно мне присесть?
Она неуверенно посмотрела на него, и тогда он вытащил из кармана жетон специального агента ФБР.
– Прошу вас, – сказала Ганеш, указывая на стул. – Но как вы попали сюда? Музей закрыт.
– Вероятно, кто-то забыл запереть дверь. А теперь, если не возражаете, не могли бы мы поговорить о кости?
– Я как раз начала писать отчет.
Человек махнул рукой:
– Я бы предпочел выслушать результаты от вас. Я немного спешу.
– Хорошо. – Она помедлила, приходя в себя от неожиданности, собираясь с мыслями, решая, с чего начать. – Прежде всего, судя по размеру и прочности, кость принадлежала мужчине. Человеку с большими, крепкими руками. Места прикрепления мышц настолько ярко выражены, что я с уверенностью могу сказать: этот человек каждый день занимался физическим трудом, тяжелой работой, которая подразумевала хватательные и удерживающие движения.
– Интересно.
– Дистальный кончик кости был сильно стерт перед самой смертью. Я никогда не видела ничего подобного и объяснить вам причину не могу.
Бледный человек немного помолчал, прежде чем заговорить:
– Человек, которому принадлежал палец, был замурован заживо.
Ганеш подалась вперед:
– Неужели?
Кивок.
– Значит, вы расследуете убийство?
– Но довольно давнее.
– Понятно. – Она откашлялась. – Кость хорошо сохранилась и содержит много коллагена. Я провела радиоуглеродный анализ. Кость относится к сравнительно недавнему времени. Поэтому возраст определить затруднительно, но, видимо, этой кости около ста сорока лет, плюс-минус двадцать.
– И насколько я понимаю, сузить поле ошибки невозможно.
– Вы правы. Радиоуглеродный анализ хорош для артефактов возрастом от пятисот до пятидесяти тысяч лет. Границы погрешностей удлиняются по обоим концам.
– Вы использовали бета-радиометрию или масс-спектрометрию?
Ганеш это позабавило. Человек попытался блеснуть своими знаниями, но их хватило лишь на то, чтобы задать глупый вопрос.
– Поскольку в данном случае анализируется сравнительно молодой артефакт, более или менее точные результаты может дать только масс-спектрометрия с использованием ускорителя.
– Понятно.
И тут она подумала: может, он не так уж и глуп, может, он просто проверял ее. Какой странный и интригующий человек.
– При таком большом количестве коллагена и отсутствии загрязнения мне удалось получить очень неплохие результаты по ДНК. Кость определенно принадлежала человеку мужского пола с семьюдесятью пятью процентами африканского происхождения, остальные двадцать пять процентов – западноевропейское.
– Занятно.
– Это типично для афроамериканцев – почти все они имеют смешанную кровь. У него предположительно была темная, но не черная кожа.
– А возраст?
– Гистологический анализ указывает на возраст около сорока лет. Еще он обладал превосходным здоровьем, если исключить несколько коротких, но сильных приступов болезни в молодости. Тонкий срез, который я изучала, указывает, что он, возможно, переболел цингой – острая нехватка витамина С.
– Значит, он был моряком?
– То, что мы имеем, указывает на эту профессию. Тот же изотопный анализ показал, что человек потреблял много рыбы, моллюсков и ракообразных, пшено и ячмень.
– На основании чего вы сделали такие выводы?
– То, что вы съедаете и выпиваете, распадается в организме, причем углерод, кислород и азот откладываются в костях. Три этих элемента имеют различные устойчивые соотношения изотопов, разнящиеся в зависимости от вида пищи и источников воды. На основании соотношений этих изотопов мы можем определить, что ел и пил человек в течение, скажем, последних двадцати лет его жизни.
– Пил?
– Да. По мере того как вы поднимаетесь выше по долготе, соотношение изотопов кислорода в питьевой воде меняется.
– Интересно. И с какой широты вода, которую он пил?
– От сорока до пятидесяти пяти градусов. В Северной Америке это соответствует приблизительно береговой линии от Нью-Джерси до Ньюфаундленда и территории западнее этой линии. Этот тест не очень точен.
– А питание?
– Пшено в основном он получал из хлеба, а ячмень, скорее всего, из пива. Добавьте рыбу и другие морепродукты – и вы получите классическую диету прибрежного жителя середины девятнадцатого века. Я проверяла кость на наличие антител. Получила положительный результат на малярию.
– Малярия опять же свидетельствует о том, что это моряк. Разве нет?
– Совершенно верно. И еще положительный результат на туберкулез.
– То есть он переболел туберкулезом?
– Нет, он был слишком здоровым. Практически любой человек, живший в те времена в портовом городе, при тестировании показал бы положительные результаты на туберкулез. Все находились в группе риска.
– Понятно. Что-нибудь еще?
– Если свести все это воедино, то я бы сказала, что мы имеем здесь дело с крупным, сильным, здоровым сорокалетним афроамериканцем, по профессии моряком, который работал руками, возможно, был рулевым или марсовым, и происходил он, вероятно, из довольно благополучного социально-экономического класса, поскольку мы не видим следов плохого питания, если исключить цингу. Он родился около тысяча восемьсот сорокового года и умер около тысяча восемьсот восьмидесятого. Если не находился в море, то жил в прибрежном городе. По крайней мере часть времени на море он проводил в тропиках.
Агент ФБР задумчиво кивнул:
– Превосходно, доктор Ганеш. Воистину превосходно.
– Кости говорят со мной, мистер Пендергаст. Они рассказывают мне свои истории.
Бледный человек поднялся:
– Спасибо. Вы очень помогли. А теперь, если не возражаете, я хотел бы забрать образец.
Ганеш улыбнулась:
– Я бы и рада удовлетворить вашу просьбу. Но дело в том, что каждый вопрос, который я задаю, съедает крохотный кусочек кости. Кость рассказывает свою историю и понемногу умирает. К сожалению, эта кость, рассказав свою историю, перестала существовать. – Она развела руками.
Бледный человек тут же взял одну ее руку в свою, холодную и гладкую на ощупь:
– Я склоняю голову перед вашим умением говорить с мертвыми, доктор Ганеш. – И поцеловал ей руку.
После его ухода Ганеш еще долго ощущала прилив крови к лицу и жар.
9
Констанс вошла в дверь, остановилась и нахмурилась, выразив свое инстинктивное неодобрение. Это место скорее напоминало лавку старьевщика, чем историческое общество. На стенах было развешано много разных вещей: выцветшие карты, старые сети, буйки, гарпуны, багры, рога нарвала, парусные иглы, панцирь гигантского омара на дощечке, еще одна дощечка с образцами морских узлов, старинные фотографии Эксмута. В середине музея располагалась рыбацкая плоскодонка длиной около двадцати футов, с несколькими рядами весел между деревянными шкантами.
Когда Констанс вошла, раздался звон дверного колокольчика, и вскоре перед ней предстал нетерпеливый седовласый человек с довольно крупными ушами, прилепленными к узкому костлявому лицу. На бейджике значилось: «Кен Уорли, волонтер».
– Приветствую вас, – сказал волонтер, появляясь в поле зрения Констанс и предлагая ей брошюру. – Добро пожаловать в Эксмутское историческое общество и музей!
Стараясь быть вежливой, Констанс взяла брошюрку и пробормотала:
– Спасибо.
Она начала внимательно разглядывать лодку, надеясь, что волонтер исчезнет.
– Прекрасная плоскодонка, вам не кажется? «И старика с прозреньем в угол бросят». Это девиз нашего маленького музея.
Проанализировав перевранную шекспировскую строку, Констанс машинально поправила его:
– «С презреньем».
Внезапное молчание.
– Вы уверены? Я должен это перепроверить.
– Не нужно ничего перепроверять, – сказала Констанс. – Вы ошиблись.
Замолчав на время, Кен Уорли отступил к своей груде брошюр и занялся большим регистрационным журналом – открыл его и принялся листать. Констанс, изучавшая старинные карты Эксмута и окрестностей, висящие в рамках, чувствовала, что он в нокдауне, но не нокаутирован.
– Вы не хотите назвать свое имя для специальных рассылок и извещений о мероприятиях? – спросил он, показывая на регистрационный журнал.
– Нет, спасибо. Я тут подумала, а где вы храните архивы?
Уорли моргнул:
– У нас нет архивов.
– У города нет никаких бумаг? Кадастровых книг? Регистрации браков?
– К сожалению, архивы были утрачены во время страшного урагана тридцать восьмого года. Его называют «Янки Клиппер». Он уничтожил старые городские доки, разрушил полгорода. В Эксмутском заливе до сих пор можно увидеть руины. Живописное зрелище, на свой манер.
– Значит, кроме этого, у вас ничего нет?
– Может показаться, что это не много, но каждый экспонат здесь имеет свою историю. Например, эта плоскодонка из Ньюберипорта, которой вы восхищались, использовалась для охоты на больших синих китов. Когда замечали китов у Кроу-Айленда, люди бежали к берегу, спускали эти плоскодонки на воду, преследовали кита, вонзали в него гарпун и тащили на берег, разделывали его прямо там. Вы представьте, сколько для этого требовалось мужества, силы – «Назло Фортуне, сотрясая меч, дымящийся кровавою» приправой!
– «Расправой».
Молчание.
– Я абсолютно уверен, что «приправой», – сказал Уорли непреклонным тоном. – В молодости я был драматическим актером, а потом двадцать лет служил режиссером в старом Эксмутском театре.
Чувствуя, как в ней нарастает раздражение к этому назойливому человеку, Констанс проигнорировала его и вернулась к экспонатам, разглядывая помещенные в рамочки изображения кораблей, статьи, посвященные штормам, обломкам кораблей и легендам о захороненных пиратских сокровищах. Краем глаза она увидела, что Уорли уселся на свой стул с регистрационным журналом и занялся кропотливым надписыванием конвертов от руки. Она надеялась, что этой работы ему хватит по крайней мере до того времени, когда она закончит осматривать музей.
Ее вдруг посетила неожиданная мысль: «А как бы повел себя Пендергаст в такой ситуации?» Смог бы он почерпнуть хоть что-нибудь из этих убогих экспонатов и старых газетных статеек? Не упускает ли она что-нибудь? Констанс огляделась, и тут ей пришло в голову, какую выгоду мог бы извлечь Пендергаст из подобной ситуации. Это понимание заставило ее покраснеть от досады. Она посмотрела на Уорли, все еще занятого надписыванием конвертов.
– Мистер Уорли…
Он поднял глаза:
– Да?
И все же метод Пендергаста был труден. Для нее он был совершенно неестественным.
– Я подумала и пришла к выводу, что вы правы, – выдавила из себя Констанс. – Там «приправой».
Его лицо прояснилось.
– Я много раз играл Макбета.
– В Эксмутском театре?
– Да, а один раз и в Бостоне, в театре «Маркет-Сквер». При аншлаге.
– В Бостоне? – Пауза. – Я всегда хотела быть актрисой, но вот возможности такой не представилось. Не могу понять, как вы запоминаете столько текста.
Безусловно, мотивы этого подхалимского заявления были очевидны. И все же Уорли кивнул.
– Есть всякие способы, – сказал он. – Различные хитрости профессии. На самом деле все не так уж трудно.
Лизоблюдство претило ей абсолютно, но Констанс обнаружила, что ее неприятие несколько смягчается наблюдением за Уорли, чей холодный оскорбленный вид мигом исчез.
– Вы, наверное, всех в городе знаете, – заметила она.
– Конечно! Ничто не сплачивает город так, как театр.
– Какая удача! Так получилось, что у меня особенный интерес к маякам, и я подумала, может, вы знаете что-нибудь о местном маяке.
– Эксмутский маяк – один из самых старых в Новой Англии, – рассудительно сказал Уорли. – Его построили в тысяча семьсот четвертом году по приказу самой королевы Анны. Побережье в этих местах опасно. Много кораблей пропало.
– Я надеялась найти здесь список смотрителей маяка и их собственности.
– Сомневаюсь, что кто-то составлял официальный список.
Констанс вспомнила, о чем говорил ей Пендергаст за завтраком.
– А кто был смотрителем около тысяча восемьсот восьмидесятого года?
Молчание.
– Почему тысяча восемьсот восьмидесятого?
Она пережала. Вот в чем состояла главная трудность.
– Да без каких-то особых причин, – сказала Констанс, выдавив из себя смешок.
– Так, посмотрим. Семейство Слокум было смотрителями в период Гражданской войны, вплоть до тысяча восемьсот восемьдесят шестого года, насколько я помню. В том году Мид Слокум упал с лестницы и сломал шею. Потом смотрителями были Макхарди. Джонатан Макхарди. Они там жили до того времени, пока маяк не перевели в автоматический режим в тысяча девятьсот тридцать четвертом году.
– Значит, никаких потомков Мида Слокума в городе нет?
– Насколько мне известно, таковых вообще нет. Бездетный вдовец. Пьяница. В этом одна из опасностей работы: все время на ногах, одиночество, изолированность… особенно зимой. Говорят, он спятил в последние годы, говорил, что маяк посещают призраки.
– Призраки? Что за призраки?
– Плачущие младенцы по ночам. Что-то в таком роде.
– Понятно. – Констанс помолчала. – А где бы я могла узнать о нем побольше?
Уорли уставился на нее из-под кустистых бровей:
– Вы, случайно, не работаете с этим историком?
Кроме возраста и расовой принадлежности обладателя пальца, Пендергаст за завтраком упомянул о Моррисе Маккуле. Ей всего лишь нужно научиться задавать вопросы более беззаботно.
– Нет, мне просто любопытно.
– Потому что этот парень задавал те же вопросы. – Он шагнул к ней, его лицо потемнело от подозрения. – Вы тут с кем?
Констанс почувствовала смятение, смешанное с растущим раздражением. Она проваливала задание. Но лгать в таком маленьком городке нельзя.
– Я здесь с мистером Пендергастом, частным детективом. Он расследует ограбление винного погреба.
– А, тот человек в красной машине, который вчера спровоцировал собственный арест?
– Да.
– Вот молодец. Начальник полиции Мурдок – настоящий говнюк. – Арест начальником местной полиции возвышал Пендергаста в глазах Уорли. – Если бы вы могли уточнить, что именно хотите узнать, может, я и нашел бы что-то.
– О, если бы я могла уточнить. Мне хочется узнать всю историю этого города.
– Позор, что кто-то украл вино Лейка. Он приятный джентльмен. Но я не думаю, что история города имеет к этому какое-то отношение.
– Мы пытаемся работать основательно. Меня особенно интересует история городского афроамериканского населения.
– И очень занятная история.
– Пожалуйста, расскажите.
– Там на берегу расположено то, что называется Дилл-Таун. Там жили чернокожие.
– А почему Дилл-Таун?
– В честь освобожденного раба, который там поселился. Его звали Джон Дилл. В те ранние времена большинство жителей были моряками. Тот район, вообще-то, некоторое время был богаче, чем белая часть города.