Мудрый старец посоветовал ему повиноваться словам богини и заколоть быка для Посейдона, а самой Афине, его покровительнице, воздвигнуть алтарь.
Сделав все это, Беллерофонт без всякого труда поймал крылатого коня, накинув на него золотую уздечку, и, вскочив на него, полетел туда, где гнездилась ужасная Химера.
Пустив сверху стрелу в нее, он убил животное и свез его голову Иобату.
Тогда царь снова послал его, на этот раз уже с целым войском, против разбойничьего народа солимов, которые жили на границе с Ликией.
Но и на этот раз Беллерофонт вернулся с победой, счастливо одолев несметное количество врагов. Победителем же явился он и после битвы с мужененавистницами-амазонками.
Только теперь понял царь, что его гость не злодей, а храбрый герой и любимец богов. Он дал ему высокое положение в государстве и выдал за него свою дочь Филонею, от брака с которой родились у него два сына и дочь.
Ликийцы, любившие Беллерофонта, предоставили ему самые лучшие поля для обработки, так что его богатство непомерно росло. Пегаса он оставил у себя и совершал на нем всевозможные поездки для благоустройства страны, что навсегда прославило его имя.
С помощью этого же Пегаса, который так охотно повиновался ему и делал его знаменитым повсюду, он захотел однажды полететь на Олимп и проникнуть на собрание бессмертных. Но на этот раз божественный конь воспротивился этому преступному желанию и, подняв дерзкого в воздух, сбросил его в топкое моховое болото. Беллерофонт едва уцелел от падения, но его гордости был нанесен неизлечимый удар.
С этих пор он стал стыдиться и богов и людей и, одинокий, бродил повсюду, влача безмолвную горестную старость.
Салмоней
Брат Сизифа, Салмоней, царь Элиды, был несправедлив и высокомерен.
Он основал себе великолепный город Салмонию и в своем высокомерии зашел так далеко, что требовал от своих подданных божеских почестей. Он хотел, чтобы его считали равным Зевсу.
Как Зевс, разъезжал он по стране в колеснице, похожей на колесницу Громовержца, и при этом разбрасывал по пути горящие факелы, которые должны были заменять молнию, топот же копыт о железные мосты изображал гром. Он приказывал убивать невинных странников и говорил потом, что убил их своей молнией.
Долго наблюдал отец богов с Олимпа проделки безумца и, наконец, поразил его своим молниеносным ударом, в то время, как он разъезжал по городу. Молния разрушила также и построенный Салмонеем город, умертвив в нем почти всех жителей. В живых осталась только дочь его Тиро, которая вышла замуж за Кретея и была матерью Эсона, отца столь прославленного впоследствии героя Ясона.
Эдип
Рождение Эдипа, его юность, бегство, отцеубийство
Лай, сын Лабдака, из рода Кадма, был фивянским царем и жил в долгом и бездетном супружестве с Иокастой, дочерью знатного фивянина Менекея. Так как он страстно хотел иметь сына, то спросил об этом разъяснения дельфийского Аполлона и получил такое порицание: «Лай, сын Лабдака. Ты хочешь быть благословен детьми. Исполнится твое желание. Тебе будет дарован сын. Но знай, – судьбой предрешено тебе погибнуть от руки собственного ребенка. Таково веление Юпитера – Кронида, внявшего мольбы Пелопа, у которого ты отнял сына». Дело в том, что еще в юности своей Лай бежал из родной страны в Пелопоннес, при дворе царя Пелопа был принят как гость. Но он неблагодарностью оплатил своему благодетелю и на немейских играх похитил сына Пелопа, прекрасного Хризиппа. Сознавая свою вину, Лай поверил порицанию и долго жил в разлуке со своей супругой. Однако любовь, которую они питали друг к другу, снова свела их вместе, вопреки предостережению судьбы, и Иокаста родила своему супругу сына. Когда ребенок появился на свет, они вспомнили о предсказании и, чтобы избегнуть приговора бога, решили проколоть и связать ребенку ноги и бросить его на третий день жизни в диких горах Киферона. Пастух, который должен был выполнить это страшное поручение, сжалился над невинным ребенком и передал его другому пастуху, который в тех же горах пас стада коринфского царя Полиба. Сделав это, он предстал перед царем и супругой его, Иокастой, с таким видом, словно выполнил их поручение. Цари и царица решили, что дитя погибло там от голода и от диких зверей и что этим они помешали сбыться предсказанию. Совесть же свою они успокоили мыслью, что, жертвуя ребенком, тем охранили его от отцеубийства, и с тех пор стали жить с облегченным сердцем.
Между тем пастух Полиба, не знавший, кто и откуда этот переданный ему ребенок, развязал ему ноги с проколотыми ступнями и по ранам назвал его Эдипом, что значит опухшие ноги. После этого он принес его в Коринф к царю Полибу, господину своему. Царь сжалился над ним, передал найденыша своей супруге Меропе и воспитывал его как собственного сына, каким тот и прослыл при дворе и по всей стране. Достигнув юношеских лет, Эдип почитался самым знатным из всех граждан и сам жил в счастливой уверенности, что он сын и наследник царя Полиба, у которого не было других детей. Но скоро неожиданный случай бросил его из этой уверенности в бездну отчаяния. Однажды на праздничном пиру какой-то коринфянин, из зависти не расположенный к Эдипу, опьяненный вином, крикнул возлежавшему против него Эдипу, что он – не сын царя Полиба. Глубоко пораженный такими словами, юноша едва мог дождаться конца пира; все же, борясь с собой, он на весь этот день затаил свои сомнения. На утро же другого дня он предстал пред своими родителями, которые были, конечно, только его приемными родителями, и потребовал от них объяснения. Царь Полиб и его супруга сильно разгневались на клеветника, у которого вырвались такие слова, и старались рассеять сомнения Эдипа, не давая, однако, ему прямого ответа. Хотя и отрадна была ему любовь, которую он увидел в их ответе, но недоверие слишком глубоко засело в его сердце, слова его врага слишком глубоко запали в его ум. И вот тайно взялся он за посох странника и, ни слова не сказав родителям, обратился к дельфийскому оракулу в надежде услышать опровержения столько позорного для его чести наговора.
Но Феб-Аполлон не удостоил его вопроса своим ответом и открыл ему новое страшное несчастье, которое ему было уготовлено.
– Ты убьешь родного отца, – сказал ему оракул, – женишься на родной матери и явишь миру достойное презрения потомство.
Несказанный страх обуял Эдипа, когда он услышал это, и так как сердце все еще говорило ему, что исполненные такой любовью к нему Полиба и Меропа – его настоящие родители, – то он не посмел вернуться на родину: боялся он, что, гонимый роком, наложит руку на возлюбленного отца своего и, пораженный богами неотвратимым безумием, соединится нечестивым браком с матерью своей, Меропой. Уходя из Дельфи, он направился по дороге в Беотию. Он был еще по дороге из Дельфи к Давлиду, когда, дойдя до перекрестка, увидел подвигавшуюся навстречу колесницу, в которой сидели незнакомый ему старик с герольдом, возница и двое слуг. Возница и старик стали грубо гнать с дороги столкнувшегося с ними на узкой тропике пешехода. Эдип, от природы вспыльчивый, ударил дерзкого возницу; старик же, заметив, что дерзкий юноша все-таки идет прямо к повозке, размахнулся острым жезлом и сильно ударил его по темени. Эдип был вне себя от гнева. В первый раз воспользовался он геройской силой, дарованной ему богами: высоко поднял он в руки свой посох и с такой силой ударил им старика, что тот навзничь упал с сиденья на землю. Тогда дело дошло до кулачного боя. Одну свою жизнь Эдип должен был защищать против трех жизней своих противников. Но юная сила его победила: он убил всех, кроме одного, который убежал, и пошел дальше.
В его душе не возникло даже предчувствие, что случилось что-то другое: он был уверен, что расправился с каким-нибудь простым фокийцем или беотийцем и его слугами, вынужденный защищать свою жизнь. Ведь старик, столкнувшийся с ним, не носил никаких знаков, которые говорили бы о его высоком положении. На самом деле убитый был Лай, фивянский царь, отец Эдипа, и направлялся к пифийскому оракулу.
Так сбылось предвещенное отцу и сыну и выполненное судьбой пророчество, которое оба они пытались отвратить от себя. Один из жителей Платеи, по имени Дамасипп, нашел на перекрестке тела убитых и, сжалившись, предал их земле. И не одну сотню лет спустя мог видеть проходящий странник кучу камней – надмогильный памятник погибшим.
Эдип в Фивах. Его брак с родной матерью
Немного спустя после того, как все это случилось, перед воротами Фив, в Беотии, появился сфинкс, – крылатое чудовище, спереди – в образе молодой женщины, сзади – в образе льва. Это чудовище было дочерью Тифона и Ехидны, плодовитой матери многих чудовищ, родной сестрой пса ада Цербера, Лернейной гидры и извергавшей огонь Химеры. Сфинкс расположился на скале и стал задавать фивянам загадки, которым его научили музы. Того, кто брался отгадать и не отгадывал, он хватал и, растерзав, пожирал.
Это бедствие постигло город в то самое время, когда жители оплакивали смерть своего царя, который был убит в дороге неизвестно кем. Теперь вместо него правил царством Креонт, брат царицы Иокасты. И вот случилось, что сфинкс задал загадку сыну самого Креонта, и, так как тот не мог разгадать ее, то чудовище схватило и пожрало его. Несчастье побудило царя Креонта всенародно объявить, что всякому, кто избавит город от убийцы, достанется царство и его сестра Иокаста в супруги. Как раз в то время, когда об этом было всенародно оповещено, в Фив, опираясь на посох странника, вступил Эдип. Пленила его опасность и награда за нее, жизнь же свою он мало ценил, ибо помнил витавшее над ним грозное пророчество. И вот он отправился к скале, где сфинкс нашел свое убежище, и попросил задать ему загадку. Чудовище хотело задать отважному чужестранцу нечто неразрешимое и предложило отгадать такую загадку: «Утром у него четыре ноги, в полдень – две, а вечером – три. Из всех созданий оно одно лишь меняло число своих ног. Но как раз тогда, когда у него больше всех ног, сила и быстрота его тела меньше всего». Эдип усмехнулся, когда услышал эту загадку, так как она показалась ему очень легкой.
– Ты загадал человека, – ответил юноша. – На заре своей жизни, пока он слабое бессильное дитя, он ходит на ногах и на руках: в полдень своей жизни, окрепнув, он ходит только на ногах, когда же стариком он подходит к закату своих дней и нуждается в опоре, он берет посох, и тогда у него три ноги.
Загадка была счастливо разгадана, и сфинкс со стыда и отчаяния бросился вниз со скалы и разбился насмерть. В награду Эдип получил царство, а в супруги – царицу, которая была его родной матерью. Иокаста родила ему одного за другим четверых детей – сперва двух мальчиков: близнецов Этеокла и Полиника, потом двух дочерей: старшую – Антигону и младшую – Исмену. Но они одинаково приходились ему и детьми, и братьями, и сестрами.
Открытие
Долго дремала в неизвестности страшная тайна, и Эдип, хоть и склонный к гневу, был добрым и справедливым царем и всеми любимый, счастливо царствовал в Фивах вместе с Иокастой.
Но вот боги наслали на страну страшный мор. Болезнь со страшной силой свирепствовала среди народа, и никакое средство не приносило пользу. В этом ужасном бедствии фивяне обратились за помощью к своему господину, которого они считали любимцем богов. Мужчины и женщины, старики и дети во главе с жрецами, собрались у царского дворца, уселись на ступенях вокруг стоявшего там алтаря и стали ждать выхода своего царя. Когда Эдип, привлеченный собравшейся толпой, вышел из дворца и спросил, почему город полон жертвенным дымом и криками печали, ему от имени всего народа ответил старший жрец:
– О царь, ты сам видишь, какое бедствие тяготеет над нами. Поля и пастбища наши сжигает невыносимая жара. В домах наших свирепствует губительный мор. Напрасно пытается город вынырнуть из кровавой волны гибели и разрушения. В нашем несчастье мы прибегаем к тебе. Ты уже избавил нас однажды от губительной дани, которую наложил на город страшный прорицатель загадок. Должно быть, не без помощи богов сделал ты это. И теперь мы опять доверяемся тебе и уверены, что – у богов и людей – ты найдешь для нас помощь.
– Бедные дети мои, – сказал в ответ Эдип, – я знаю, почему вы умоляете меня об этом. Я знаю, что вы страдаете, но никто не болеет душой так, как я, потому что мое сердце стонет не об одном человеке, а о каждом из вас. Вы не вывели меня, как спящего, из дремоты, – дух мой все время искал спасительного средства, и кажется мне, что я нашел это средство. Я отослал шурина моего, Креонта, в Дельфу, к пифийскому Аполлону, чтобы узнать, какое средство или какой поступок может спасти город.
Еще царь говорил к народу, когда пришедший Креонт, пробравшись сквозь толпу, предстал перед Эдипом и рассказал ему о решении оракула. Решение же этого было поистине неутешительное: «Бог повелел изгнать нечестивца, которого приютила страна, и не совершать того, чего никакое очищение не может искупить. Ибо убийство Лая легло на страну страшным и кровавым громом». Эдип, и не подозревавший, что убитый им старик – тот самый, из-за кого гнев богов обрушился на страну, выслушал рассказ об убийстве Лая. Но и после этого ум его все еще был поражен слепотой. Он объявил, что готов позаботиться об убитом, и распустил народ. Затем он велел оповестить по всей стране царский приказ, что всякий, кто узнает об убийце Лая, должен донести, и, если об этом знает чужестранец и расскажет, он заслужит благодарность и награду от города; тот же, кто, боясь за друга, откажется от долга донести о том, что знает, – тот должен быть лишен участия в служении богам, в жертвенных пиршествах и исключен из общения с гражданами. Убийцу же он проклял торжественно и страшно, призывая на голову его муки и несчастья во всю его жизнь, а в конце – гибель. И пусть постигнет его это проклятие, даже в том случае, если он, скрыв себя, живет у царского очага.
Кроме того, он отправил двух посланцев к слепому прорицателю Тирезию, который был почти равен вещему Аполлону в способности знать и видеть все таинственное и неизвестное. Тот скоро явился в сопровождении мальчика-вожатого и предстал пред царем в народном собрании. Эдип поведал ему заботу, которая мучила его и весь народ. Он просил его приложить все свое искусство прорицания и помочь напасть на след убийства.
Но Тирезий, словно защищаясь, с громким стоном протянул руки к царю и сказал:
– Страшно то знание, которое приносит знающему лишь одно несчастье! Отпусти меня домой, Эдип; неси свое бремя, а мне позволь нести мое!
Теперь Эдип стал еще больше настаивать, а народ, окружавший их, с мольбой пал пред Тирезием на колени; когда же тот и теперь не высказал готовности дать дальнейшие объяснения, царь Эдип пришел в сильный гнев и стал бранить его, как соучастника и даже как убийцу Лая. Да, не будь он слеп, его самого можно было бы заподозрить в убийстве.
Такое обвинение развязало язык слепому прорицателю.
– Эдип, – сказал он, – повинуйся же своему собственному приказу! Не говори со мной, впредь ни к кому из народа не обращай свою речь. Ты осквернил город омерзением и ужасом! Ты – цареубийца, ты тот, кто живет с самыми близкими ему в достойном проклятия союзе.
Но Эдип был ослеплен: он назвал прорицателя колдуном и коварным обманщиком, он бросил подозрение и на шурина своего Креонта, стал обоих обвинять в заговоре против трона, с которого оба они хотят свергнуть его, спасителя народа, хитрой ложью. Теперь еще больше стал говорить Тирезий об Эдипе – о том, что он убил отца, что живет в союзе с родной матерью; он предсказал царю уготованное ему близкое несчастье и, гневный, ушел, держась за руку маленького вожатого. Между тем на обвинение Эдипа поспешил и Креонт, и между ним и царем возгорелся сильный спор. Напрасно пыталась Иокаста, кинувшись к спорившим, прекратить ссору, – непримиримым и в гневе на Эдипа ушел Креонт.
Еще ослепленнее, чем царь, была царица Иокаста. Едва услышала она из уст супруга, что Тирезий назвал его убийцей Лая, как разразилась громкими проклятиями на прорицателей и их искусство.