— Здравствуйте, Хамракул-начальник. Здравствуйте, незнакомый начальник. Зайдите в мой дом, пожалуйста. Чаю попьем, побеседуем про новую жизнь, в нарды сыграем…
— Потом, Кадыр! — отмахнулся Хамракул.
— Кадыр? — спросил я на бегу, оглядываясь. — Не тот ли самый курбаши, который сдался и получил амнистию?
— Он, он.
Я споткнулся, упал. Кадыр снялся с большого удобного камня, на котором сидел, и поспешил ко мне, чтобы помочь подняться. Разве подумаешь, что это басмач в недавнем прошлом? Но мы не стали его дожидаться, помчались дальше.
— Ну и как? — выкрикнул я, обращаясь к спине Хамракула. — Перевоспитывается? Только честно!
— Каждый день разговариваем, все активисты и вся власть, какая тут есть… Ничего, ему нравится. Даже сам зовет на разговоры. Ты же слышал. — Хамракул чуть приостановился и показал рукой: — Видишь балахану с дырявой крышей?
— Подожди с балаханой. Кадыру вы верите? Или чувствуете, что затаился, дурит всех?
— Ничего такого не чувствуем. Да и видно же: на пользу ему мирная жизнь. Как только сдался, начал толстеть. Ест много, спит много, а работает мало. Не можем ему найти подходящей работы.
Может, так и надо было с бывшими курбашами в то время обращаться, терпеливо, но моя душа такого не выносила. И только я хотел высказаться, как Хамракул опять показал в сторону балаханы.
— Видишь, дырявая крыша. Там и живет Махмудбай.
— Ладно, Хамракул, оставим перевоспитание в покое. Так что ты там о Махмудбае говорил?
— У него горе случилось: жена убежала, никто не знает, куда. Он меня загрыз: ищи, чего сидишь, ты власть.
От этой вести я даже споткнулся. Неужели та девочка с перебитыми ногами?..
— Кажется, уже нашли, — сказал я. — Совсем девочка, да? И родинка возле глаза?
Хамракул просиял.
— Молодцы вы там в городе. Вай, как хорошо, что нашли!
— Собака есть во дворе?
— У Махмудбая нет! У них в роду никто не держит собак. Их уважаемый предок просил милостыню по кишлакам и очень невзлюбил собак. От укуса, говорят, и умер.
— Хороший был предок, — сказал я совершенно искренне.
Хамракул начал стучать в калитку, а я перемахнул через дувал. Обширный двор был не ухожен, в колдобинах, у дувалов — полынь и колючки. Да несколько сохнущих деревьев вишни. Закопченный казан был прислонен к летней печи с обвалившимися углами, и над засохшими остатками пищи гудели осы.
Я обошел вокруг балаханы, заглянул в единственное крохотное оконце — темень. Дощатая, потемневшая от времени дверь была заперта на ржавый продолговатый замок кустарного производства. Я поднялся по шаткой лестнице на балахану. Там было что-то вроде сенного или дровяного склада. Пошуровал среди снопов пересушенной кукурузы и гузапаи, расцарапал руки, обсыпался с ног до головы едкой травяной пылью.
Бритоголовый пузатый Махмудбай в ветхом замызганном халате — очень похожий на Салима — подошел босиком к калитке и, не отпирая задвижку, начал испуганным голосом выспрашивать у Хамракула, что ему надо.
Я тем временем забрался на крышу жилого дома и, рискуя получить пулю в лицо, заглянул в тундук — светодымовое отверстие. В полумраке разглядел стопки одеял и матрацев, посуду в нише. Верхом безумия было бы соваться туда, но я горел желанием немедленно найти хазу… Здесь она, никакого сомнения!
Отверстие в крыше было квадратным, приблизительно метр на метр, поэтому я проскользнул в него легко, упал на циновку без особого шума. Торопливо обыскал комнатенку, заглянул в обитый жестяными полосками сундук. И тут, услышав звучное шлепанье кавушей, метнулся из комнаты и столкнулся лицом к лицу… с Адолят! Она вскрикнула, выронила из рук пустой чайник — я успел его поймать. Потом потащил Адолят в комнату.
— Противная девчонка! — Я был ошарашен. — Так вот ты где…
Ее чумазое личико выражало такую неподдельную радость, что прочие слова застряли у меня в горле. Из ее черных глаз вдруг хлынули слезы. Удивительная картина: слезы и радость. Она вдруг порывисто — я не успел опомниться — обняла мои ноги, уткнулась лицом в пузыри на коленях и зашептала-запричитала:
— Если бы вы не пришли… я бы тоже… как Мухаббат!
Я расцепил ее жаркие руки.
— А что Мухаббат?
— Она же повесилась!
— Кто тебе сказал?
— Все говорят… И дедушка Назимбай… и… Махмудбай… Все! Они хотят, чтоб я здесь осталась… Навсегда чтоб!.. — Она вцепилась в мою руку. — Вы за мной пришли, Артыкджан? Да? Вы узнали, что они отнесли нишону моим родителям, и сразу пришли?
— Но ведь для тебя, Адолятхон, важнее родители и семья, чем новая жизнь и я. Верно?
— Нет, нет! Я не хочу… в старой жизни! Всегда про вас думаю… про новую жизнь…
— Подожди… Тебя хотят отдать замуж за Махмудбая?
— Ну да! Значит, вы ничего не знали? И про нишону?.. — И опять слезы.
Я вытирал ее щеки ладонями, уговаривал не реветь, а она еще пуще. Чего терпеть не могу, так это слез.
— Хватит! — Я шлепнул ее, как ребенка, она сразу смолкла. — Ладно, Адолятхон, сейчас узнаю, что тебе важнее. Все твои родственники тоже тянутся к новой жизни, только им мешают хурджуны Кичик-Миргафура. Вот я и хочу помочь несчастным, хочу убрать хурджуны с их пути в светлое будущее. Скажи, куда их спрятали?
— Хурджуны! Я не знаю…
А у калитки страсти накалялись. Слышно было, как Махмудбай возмущенно хлопал себя по животу и кричал:
— Уже не надо искать неверную! Я не хочу! Аллаху было угодно, и он убрал от меня проклятую! Не приставай ко мне больше, Хамракул! Не врывайся в чужое жилище! Это грех!
— Вы же заявление принесли! — очень натурально кипятился Хамракул за калиткой. — А теперь я должен вас хорошо расспросить, потому что в заявлении все непонятно написано!
— Дай мне эту никчемную бумагу! Я ее порву! Искать не надо! Но хочу слышать о неверной!
— Раз в заявлении написано, я должен искать!
— А я говорю, не надо, баранья твоя голова!
— Как же не надо, когда в заявлении написано…
Молодец Хамракул! Перепалка вышла на славу.
— Туда нельзя, — прошептала Адолят, держа меня за руку, — там аксакалы. Они увидят вас и…
Но я проскользнул через смежную комнату и выглянул в узкий дверной проем, недавно обмазанный свежей глиной. И верно: несколько стариков прильнули к щелям входной двери, с ужасом прислушиваясь к голосам у калитки.
Адолят тянула меня за поясной ремень назад, в комнату с отверстием в потолке.
— Значит, в доме хурджунов нет? И не надо искать? — шепотом спросил я.
— Конечно, не надо, — тоже шепотом ответила Адолят. — Вы меня с собой возьмете? Да?
— Подожди, Адолят, с этим потом. А что заперто под балаханой?
— Мешки с зерном… — Я едва расслышал ее, она как-то сникла. — Пять или шесть мешков.
— Вот бы посмотреть на них! — загорелся я.
— Нельзя…
— Ты пойми…
— Там Алимбай сидит с ружьем… а в ружье — наговоренная пуля против шайтана…
— Алимбай? Это тот, который из Наркомпроса? И долго он там будет сидеть?
— Пока не устанет… или пока не уйдет на молитву.
— Потом его сменит другой аксакал?
— Да, сменит…
Я поцеловал ее в лоб. А так как она не знала, что такое поцелуи, я принялся целовать в упругие щеки и губы.
— Что вы делаете? — прошептала она, удивленная и счастливая.
— Разве тебе не нравится?
— Нравится! Мне все нравится, что будет в новой жизни…
15
Мы с Хамракулом с разбегу вышибли двустворчатую дверь, упали в пыльную темень. Запоздало грохнул выстрел. Заговоренная пуля умчалась поверх наших голов искать шайтана.
Хамракул выволок на свет Алимбая. Долговязый тощий старец пришел в себя, лягнул милиционера и завопил:
— Вайдод, мусульмане!
Я торопливо искал хурджуны, натыкаясь на деревянную прадедовскую борону с истлевшими зубьями, на омач и кетмени, сваленные в угол, на прохудившиеся кумганы и тазы, разваленный штабель кирпичей, мешки с зерном. На мешках — удобное гнездо Алимбая. Древнее ружье с сошками все еще внимательно смотрело в сторону сорванных дверей.
Я раскидал мешки, разрыл землю — доски! Под слоем досок и обнаружил их, родимых. Добротные, полосатые, из колючей на ощупь ковровой ткани, хурджуны были крепко увязаны попарно. Одну такую связку я еле-еле поднял на плечо и вынес на свет.
Хамракул держал под дулом нагана кучку растерянных, несчастных старичков. Тут же была и Адолят, забывшая опустить сетку на лицо, глаза ее светились детским любопытством.
Я свалил с себя тяжесть. В связке что-то хрустнуло и лязгнуло. Аксакалы разом охнули.
— Стоять! — весело прикрикнул Хамракул.
Я разрезал веревку, затем толстые нитки, которыми были зашиты горловины обоих хурджунов, и вытряхнул их содержимое на землю. И понял, что не надо было этого делать. Аксакалы отшвырнули Хамракула и меня, будто мы были чучелами из соломы, и бросились к сверкающей груде.
— Наши вещи! Не позволим! — взвился дрожащий голос Назимбая. — Лучше убейте! Не отдадим!
Они торопливо запихивали в хурджуны, мешая друг другу, безжалостно расплющенные сосуды, увесистые мешочки с монетами, расшитые золотом тюбетейки и парчовые женские штаны, связки колец, серег, браслетов, височных украшений… И тут же свертки алого шуршащего шелка — внутри их было тоже что-то завернуто.
Вроде бы ничего особенного: старички торопливо запихивают в хурджуны разные вещи. Но мы с Хамракулом смотрели на эту картину как завороженные. Жадные пальцы, трясущиеся губы, выпученные глаза…
Уходящий мир. Мы очень хотели, чтобы он был уходящим.
— Как же вам не стыдно, уважаемые, — сказал я. — В Коране ведь сказано: «Посягнуть на чужое добро — совершить тяжкий грех». Тяжкий! Или вы уже в другого бога веруете, не в аллаха?
— Чтоб ты подавился своим червивым языком! — завопил Назимбай, не отрываясь, однако, от своего занятия. — Мы правоверные мусульмане! А добро это… это добро не чужое, оно наше, а было ничье! А раз было ничье, то всякий мог взять, и здесь нет греха!
— Всякий, — пробормотал я и взглянул на сосредоточенное лицо Хамракула. — Понял?
И мы оба, как сговорившись, посмотрели на дувал, над которым торчали головы кишлачных жителей.
— Как же ничье? — сквозь зубы процедил Хамракул. — Миргафур у кого-то отнял!
— Никто не знает, у кого отнял! — раздраженно бросил через плечо тощий Алимбай.
— И в каких странах, — добавил потный Махмудбай, — может, у неверных, так… — и он осекся.
— Миргафур всех убил! — крикнул Назимбай. — Ничье! А мы нашли. Теперь наше, аллах тому свидетель!
Толпа за дувалом заволновалась, послышались голоса мужчин и женщин, явно недовольных последними словами Назимбая.
— Ну, хватит, — сказал я как можно строже. — Помогли сложить, спасибо, уважаемые. Все вы арестованы за многие преступления. Перечислить?
— Это тебя надо арестовать! — Назимбай порывисто подбежал ко мне и начал кривляться, тараща глаза. — Посмотрите на него! Преступник! Убежал из зиндана! Вместе с бандитом Миргафуром убежал! Он с ним заодно! Эй, Хамракул! Кому помогаешь? Аллах, дай Хамракулу зрение!
Хамракул с шумом втянул в себя воздух, посмотрел на балахану, потом на меня.
— Спокойно, Хамракул. Все в порядке.
Не без труда мы загнали аксакалов и Махмудбая в кибитку, закрыли дверь, подперли колом. Неугомонный Назимбай колотился всем телом в дверь, призывая кары аллаха на наши головы.
— Разве Миргафур сбежал? — спросил я, обращаясь к двери. — Что-то вы напутали, Назимбай-ака.
— Он еще спрашивает! — завопил Назимбай. — Мусульмане! Он помог бандиту убежать, а бандит помог ему! Теперь они как братья! Миргафур ждет его за кишлаком! Они будут делить наше добро! Вайдод!
Мне стало страшно за деда. Коротышка придет к нему, чтобы увидеть меня. Обязательно придет. И выпытает все. Узнает, куда меня понесло и зачем. Значит… Значит, Коротышка мчится сюда во весь дух, как и братья Адолят? Шайтан с ними, как-нибудь выкрутимся. Лишь бы деда оставили в живых.
Я послал Адолят за иглой и нитками потолще. Хамракулу велел идти за подводой. Нужно было торопиться изо всех сил.
— Ты глупый, Хамракул! — рвалось из-за хлипкой двери с остатками резных узоров. — Ты ничего не понимаешь! Тебя шайтан дурит! Опасному преступнику помогаешь! Сам начальник Муминов посадил его в зиндан за страшные преступления!
— Подожди, Артык… — Хамракул с остервенением вытер сухое лицо. — Значит, верно, что ты убежал из-под стражи? Я тебя должен задержать? Так?
— Мы вместе поедем в город. На этих хурджунах, на телеге, которую ты сейчас притащишь. Нужна не арба, а хорошая телега. Есть такая в кишлаке?
— А ты… никуда?…
— Отчего же? Взвалю на себя все это добро и побегу. Хватит переживать, Хамракул. Подгоняй телегу!
— Отдай нож.
Он засунул себе за поясной платок нож Хамид-бая — другого оружия у меня не было — и только тогда отправился за подводой. Адолят прибежала с клубком толстых ниток, принялась торопливо зашивать горловины хурджунов, уколола палец, тихонько вскрикнула. Паранджа свалилась с нее, и я увидел на голове девчонки потрясающе красивую тюбетейку из фиолетового бархата, расшитую сверкающими нитями.
— Нехорошо, Адолят, — покачал я головой осуждающе. — Положи в хурджун все, что взяла…
— А разве это теперь не наше с вами? Теперь нам все принадлежит, так ведь? Теперь мы богатые!
— По дороге я тебе все объясню. А сейчас положи…
— Так вы берете меня с собой?! В новую жизнь?!
— В новую, девочка, в самую новую.
Я вошел в нижнее помещение балаханы и увидел каких-то людей, тащивших хурджуны из ямы. И как они проскользнули? Мы дрались молча и яростно. У них были ножи, и меня спасло лишь то, что я знал, в каком паутинном углу свалены прадедовские кетмени.
Подхватив под руки раненого, люди в драных чапанах, уже свернутых сзади в тымды для переноски тяжести, побежали из балаханы. Я преследовал их до самого дувала и помог раненому перевалиться на ту сторону.
— Кто они? — спросил я у Адолят.
— Здесь живут… кишлачные… — Она побледнела, увидев на моей одежде кровь. На ее голове уже не было драгоценной тюбетейки.
Вокруг усадьбы Махмудбая собралось, должно быть, все население кишлака. И, глядя на многочисленные головы над дувалами, я почувствовал страх. Не надо было вытаскивать хурджуны из темноты, не надо было потрошить их на глазах у людей.
— Есть тут представители советской власти? — выкрикнул я.
— Ну есть, — ответил пожилой дехканин. — Я из кишлачного совета. И Миркарим тоже. Эй, Миркарим!
Втроем мы быстро сложили штабель из двадцати с лишним огромных тяжеленных хурджунов, крепко стянутых волосяными веревками. Тем временем подоспел Хамракул на большущей верблюжьей телеге, запряженной двумя строевыми конями, — в одном из них я узнал своего.
Когда весь груз был уложен на телегу и закреплен веревками, я посмотрел на притихшую дверь кибитки.
Их ведь тоже надо в город. Слышишь, Хамракул. За последние двое суток эта семья убила по меньшей мере трех человек.
— Никого мы не убивали! — тотчас послышалось из-за дверей. — Это ты, шайтан, убийца. Аллах тебя обязательно накажет.
И тут меня взорвало:
— Ах вы, трухлявые пни! Кого я убил, отвечайте! Вот Адолят, стоит рядом со мной, видите? Вы же растрезвонили, она повесилась!
— Это не Адолят. Это Мухаббат, жена хозяина дома.
— Что?! В таком случае вы мне сватали чужую жену?!
— Пусть аллах вырвет твой язык! Несчастная Адолят наложила на себя руки! Ты, шайтан, ее опозорил! Ты не убежишь от наказания! И наше добро тебе не поможет! Так и знай! Аллах все видит!
Я схватил Адолят за руку.
— Ты кто?! Отвечай сейчас же! Адолят? Мухаббат?
— Я не знаю, — несмело ответила она, поглядывая на дверь. — Я не знаю, как сказать… — И прошептала: — Адолят я…
Я подбежал к двери, ударил в нее ногой.
— Как вам не стыдно, Назимбай: старый человек!
— Эй ты, несчастный, — захихикал в ответ Назимбай, — свахи устроили тебе встречу с Мухаббат, вот с этой девчонкой, и наказали ей, чтобы называла себя Адолят. Так часто делается. Адолят не так красива. И еще аллах поразил Адолят немощью… Вот Мухаббат вместо нее и разговаривала с тобой возле дувала. А когда ты отказался жениться на такой красавице, как Мухаббат, Адолят подумала, ты никогда не женишься на ней, и повесилась. Ты во всем виноват, ты, и аллах тебя покарает.