— А мать что, на последний план?
Но невестка осадила:
— Сам бы взял, да и съездил, коли такой заботливый!
— Съездил, если б мог…
Ферапонт Александрович старался говорить степенно и спокойно, но именно это более всего и заставляло невестку бросать колкости:
— Ах, скажите вы мне! И что это за дела у тебя такие неотложные?!
— Идите вы все… — досадливо махнул рукой Ферапонт и вышел из дома.
Сын удерживать отца не стал. Однако у ворот догнал.
— Ты бы, батя, уехал… — проговорил он, глядя в сторону, — на время… Я сегодня и сам хотел зайти к тебе, предупредить…
— О чем?
— Убить тебя хотят! — огорошил сын, облизнув пересохшие губы.
— А ты, часом, белены не объелся? — насмешливо спросил Маякин, чтобы не показать испуг.
— Ей-богу, — забожился Петр. — Человек один встретил меня. Передай, говорит, отцу что жить ему осталось на одну затяжку. Ваня, мол, Трифоновский, дюже свидеться с ним хочет. Сегодня в ночь и прибудет.
— Куда же ехать-то?
Маякину хотелось присесть, чтобы не слышать противной дрожи в ногах. Он ненавидел сейчас себя за свой страх, но ничего не мог с собой поделать.
— Я тебе тут, батя, не советчик… Сам понимаешь… — жевал слова сын, жалея отца и опасаясь жены.
Ферапонт не стал его дослушивать, побрел, по тропинке вдоль домов.
«Чуяло мое сердце, ох, чуяло… Правильно, ох, как правильно насмехался надо мной Бирючков, мы, мол, воюем, а ты на завалинке сидишь… Вот и досиделся», — думал Маякин, и так и эдак прикидывая, что делать.
Возле своего дома остановился, увидев мужиков.
«Так и есть: убивцы!» — холодел он, но погибать не за понюшку табака не собирался.
Заметили и его. Замахали руками. У Ферапонта отлегло от сердца: «Кажись, свои». Подойдя к собравшимся, увидел и односельчанина Никиту Сергеева. Бирючков не забыл разговор с Маякиным, вызвал Никиту с торфоразработок и дал новое поручение: вернуться в родную деревню, чтобы помочь активизировать деятельность волостного Совета.
— А вы горланили, будто бы убег наш председатель, — укоризненно посмотрел на мужиков Сергеев. — Мы к тебе, Александрыч.
Они не пошли в дом — для пятнадцати человек он был слишком тесен, — а уселись на бревнах во дворе. Вечерело. Розовый шар солнца перекатил за соломенные крыши изб.
— Тут вот какое дело, — вновь начал Никита Сергеев. — Толки бродят по дворам, будто бы бандиты нонешней ночью хотят опять нас проведать. Вот давайте скопом и покумекаем, как быть с этими мазуриками…
В деревне я недавно. Отвык от земли-то, к станку больше тянет. Но кто меня обездолил, мужики? Почему я в город подался, от насиженных мест ушел? Кулак деревенский, купец, фабрикант, помещик, заводчик, поп и монах — вот кто свет скрыл от нас. Если голод томил — пулей свинцовой кормили, казацкой нагайкой.
А поп обещал нам рай на небесах, себе же и богатым — рай на земле сделали.
— Ты, Никита, че, политике нас сюды собрал учить? — сказал Аверьян, низкорослый мужичок. На семь ртов он один был работник. Скотины — никакой, а из имущества — расползающаяся от ветхости изба с дырявой крышей. За малый рост в округе его прозвали Клепнем.
Земли у него было с ладонь. Сажал на ней под лопату картошку, которую съедали до крещенских морозов. О деньгах и речи не могло быть.
Сергеев внимательно посмотрел на него:
— Ты, Аверьян, вроде бы мужик-то неглупый, а от политики, как черт от ладана шарахаешься. Негоже это. Вспомни, как жил раньше.
— А пошто вспоминать, — упавшим голосом ответил Аверьян. — У кого толстый карман был, тот кутил и наряжался. У кого дырявая мошна была, тот в лохмотьях да обносках по улицам шатался.
— Точно, лучше не скажешь. Ну а теперь-то что у тебя есть? Почитай, полдесятины земли получил от новой власти, худо-бедно семян подбросили. Потому и скажи прямо, когда жилось тебе в усладу — тогда ли, когда земля была у богатеев, или ноне, когда она вся перешла к работящему крестьянству? Молчишь? Вот и рассудите теперь сами, мужики, чьи интересы защищает советское рабоче-крестьянское правительство.
— Уймись, Никитка, — снова заерзал на бревне Аверьян. — Я што, я как опчество. Отрезали землицы — низкий поклон, значит, власти Советской.
— Как «опчество», — в сердцах бросил Сергеев. — Ты за чужими спинами не прячься. Смекай: будешь сидеть сложа руки — опять ярмо на шею накинут. Тот же кулак, тот же поп. Снова купец, фабрикант нас в цепкие лапы зажмет. Снова свинцом трудовой люд будут кормить. Одна у нас сила — власть Советов рабочих и крестьян. Поэтому и защищать ее надо. Она нас, а мы ее. Тут одними поклонами не отделаешься. Посмотри, сколько врагов у нашей власти! Но силу нашу измерь — велика она, нет ей предела!
Сергеев вытер рукавом вспотевшее лицо, оглядел собравшихся твердым взглядом, остановился на Ферапонте, словно желая, чтобы последнее слово осталось за председателем.
— Вот я и говорю, пришли-то мы к тебе за советом: пускать мазуриков в деревню али от ворот поворот дать?
Все разом посмотрели на Ферапонта, напряженно ждали ответа. И Маякин вдруг понял, как велико и значимо то, что он скажет:
— Оно, конечно, братва, сидеть по избам, дожидаясь, пока прихлопнут, как мух, резона мало. Я вот давеча так размышлял: как веник легко разломить, разобрав по прутикам, а крепко связанный не разломаешь. Так и мы, бедняки, поодиночке — ничто, а вместе — сила.
— Дело молвил, председатель, — поддержал Никита. — А теперь по домам, и через час встречаемся у Свиной горы. Какое есть оружие, топоры, вилы берите с собой. Мужик, он и гневом силен.
Вечерняя заря бросала последние тени, когда все собрались вновь. Сердце председателя радостно забилось, когда он увидел, что мужиков собралось гораздо больше, чем предполагалось. Среди крестьян увидел и сына. «Знать, понял, что к чему!» — обрадовался за Петра Ферапонт, с легким сердцем готовясь к встрече с бандой. Но Сергеев отрезвил:
— Людей действительно много, но с пятью берданками много не навоюешь. Посылай-ка сына в город, пусть предупредит.
Деревню Петр пробежал споро, хотел было отдышаться в надежде, что никакой банды нет и не будет, ко вдруг — выстрелы, крики. Потом на берегу реки что-то вспыхнуло и веселыми огненными языками устремилось к небу. Костры шумно, с гулом, разгорались, щедро брызгая красно-золотыми искрами. Маякину-младшему показалось, что в этой посветлевшей темноте его видно со всех сторон, и он заторопился к дубраве.
Госк выслушал сдержанно, усадил на скамью, налил кружку воды. И пока Петр пил большими жадными глотками, что-то приказал дежурному, и тот закрутил ручку зуммера…
40
Наступило воскресенье.
До начала заседания исполкома оставалось меньше часа, и Бирючков, разбираясь в письмах, ходатайствах, жалобах, просьбах и массе других бумаг, невольно вслушивался в гулкий колокольный звон, что плыл над городом.
«Ишь раззвонились», — неприязненно подумал он, стараясь сосредоточиться на своем, но это не удавалось, потому что из глубины сознания всплывало подозрение: то, о чем предупреждал Илья Субботин, началось.
— Ты слышишь? — спросил Кукушкин, торопливо входя в кабинет. — Это мне не нравится.
Следом пришли остальные члены исполкома, стали говорить, что люди в городе собираются группами, настрой воинственный.
«Да, Субботин был прав!»
— Товарищи! — Тимофей Матвеевич обвел всех взволнованным взглядом. — Кажется, мы упустили критический момент… Я упустил… Меня предупредили, что сегодня возможно выступление против Советской власти в нашем городе. Я колебался, не был до конца уверенным…
— Погоди, Тимофей Матвеевич, бить себя в грудь, успеешь. Сейчас надо решить, что еще можно сделать. Вот и давайте решать!
Кукушкин сказал резко и громко, почти выкрикнул. Но именно это и нужно было, чтобы стряхнуть с председателя опасную растерянность.
— Надо собрать силы в один кулак. Хотя сил наших, — Боровой с досадой посмотрел на окно, — раз, два и обчелся. Из отряда Ильина в городе осталось восемь человек.
— А милиция? — Кукушкин обратился к Бирючкову.
Бирючков, не отвечая, взялся за телефон.
— Прохоровского! Как нет!.. Куда?
Лицо его побледнело, но он, сдерживая себя, приказал:
— Немедленно, со всеми людьми и всем имеющимся оружием — в Совет. — И повторил раздельно и. четко: — Не-мед-ленно!
Все смотрели на Тимофея Матвеевича, понимая, что произошла еще одна неприятность. Но она оказалась гораздо хуже, чем думали.
— На рассвете начальник милиции увел отряд из города, — тихо произнес Бирючков.
— Как? Куда?..
— Прохоровский получил сообщение о местонахождении банды Трифоновского и решил покончить с ней.
— Нашел момент. Оставил город без прикрытия!.. Да Это похоже на измену!..
Возмущение было велико и объяснимо. Бирючков поднял руку, успокаивая:
— Товарищи, поступок начальника милиции мы разберем позже. А сейчас надо действовать. Решительно действовать!
Боровой заторопился звонить в военкомат. Он едва успел отдать распоряжение, как в трубке что-то затрещало и смолкло. Новые попытки дозвониться ни к чему не привели.
— Станцию захватили или провода оборвали, — начал объяснять Боровой, а все подумали. об одном: «Лишь бы красногвардейцы и милиционеры сумели пройти сюда».
Между тем перед исполкомом росла крикливая и шумная толпа. Выкрики и угрозы пока не переходили в действия, но они были возможны и близки, хотя в это все-таки не верилось.
— А может быть, пошумят да разойдутся, — высказал кто-то предположение.
— Нет, если не остановить — не разойдутся! — ответил Бирючков, наблюдая в окно, как несколько человек направляли и сплачивали толпу. Они не выделялись открыто и явно, однако Бирючкову становилось понятным, что именно эти люди определяют настроение собравшихся.
Вдруг гомон несколько приутих: через торговую площадь к зданию исполкома шел отряд красногвардейцев и милиционеров. Их было мало — двенадцать человек, но, как всякая вооруженная группа, представляющая власть, заставила почувствовать если не испуг, то почтение.
Это длилось недолго. Едва вооруженные люди вошли в здание, оставив у дверей двух часовых, как в толпе вновь заволновались.
Несколько человек во главе с офицерами, смело вышли вперед, намереваясь ворваться в здание.
Часовые преградили дорогу, предупредив, что будут стрелять.
Этих слов словно ждали. Толпа взорвалась яростными криками.
— Стрелять! В народ стрелять! Бей их, братцы!
Камни ударили по стеклам, стенам, дверям.
Грохнули выстрелы, и красногвардейцы пали возле двери.
— Не стреляйте! — остановил членов исполкома Кукушкин. — Там женщины, дети! Я выйду, успокою людей.
— Это невозможно! — крикнул Бирючков. — Это верная гибель!
— Не посмеют. Меня знают рабочие.
— Опасно, Никанор Дмитриевич, — попробовал остановить Кузнецов, — там офицерье!
— Вот именно, — упрямо ответил Кукушкин. — Надо объяснить людям, на что их толкают.
Его появление в дверях оказалось неожиданным. Толпа смолкла в ожидании.
— Товарищи! — крикнул Кукушкин.
— Здесь тебе не товарищи! — ответил чей-то злой голос.
— Товарищи! — повторил Кукушкин, не обращая внимания на выкрик. — Я обращаюсь к вам, рабочие, бывшие солдаты, женщины. Оглянитесь, посмотрите, кто рядом с вами! Вот они — Субботин, Гребенщиков, Митрюшин, вот офицеры царской армии — те, кого мы с вами не добили в семнадцатом! Они толкают вас…
Договорить он не сумел: Гоглидзе и Смирнов выстрелили почти одновременно.
В ответ из окон грянул залп. Толпа отхлынула от здания, многие побежали, другие, найдя укрытие, достали оружие. Сразу запахло порохом и дымом.
Кузнецов стрелял плохо, к тому же глаза застилали слезы, и он все возвращался взглядом к лежащему на виду Кукушкину. «Почему я его не удержал? Ну почему?!» — твердил он, целясь в размытые силуэты.
Постепенно первая и самая острая боль стихла, и он стал прикидывать, сколько можно продержаться. «Людей мало, да и патронов тоже, — думал Николай Дмитриевич. — Если не придет подмога — плохо наше дело».
Кто-то тронул за локоть. Кузнецов оглянулся:
— Яша, ты? Как ты здесь оказался?
— Стрельба началась, я незаметно сюда.
Тимонин взял у раненого красногвардейца винтовку и пристроился рядом.
Кузнецов, о чем-то поразмыслив, перебежал в другую комнату и вернулся с Бирючковым.
— Так говоришь, незаметно? — Тимофей Матвеевич внимательно разглядывал парня.
— Ага…
— Тогда так же незаметно и выйдешь отсюда!
— Как это? Зачем? Я со всеми! — запротестовал Яков.
— Слушай, что тебе говорят, — повысил голос Кузнецов, стараясь перекричать выстрелы.
— Надо связаться с Богородском, — объяснил Бирючков, — зови помощь, иначе сам понимаешь… — Он неловко потрепал Тимонина по плечу. — Давай, дружок, выручай!
Яша, пригибаясь, побежал к выходу…
— Погоди, — остановил Кузнецов. — Винтовку оставь, возьми мой.
Он отдал Тимонину револьвер, сам поудобнее пристроился у окна, прикидывая, сколько потребуется времени, чтобы Яше связаться с Богородском и когда ждать оттуда помощи. «По всему выходит, часа два, не меньше. Если, конечно, парень сообщит, а мы продержимся и не сгорим заживо».
Кузнецов подумал так, потому что увидел, как подъехал пожарный экипаж, заработала помпа, выплеснув на здание радужно сверкнувшую на солнце струю керосина… Потом огонек побежал по земле, прыгнул на здание.
На первом, кирпичном, этаже огонь робко жался к стене, но, добравшись до деревянного верха, радостно разлился на просторе.
— Сдавайтесь! — кричали с улицы, а находящиеся в исполкоме, захватив с собой раненых, сошли на первый этаж, а потом, когда начал рушиться потолок, спустились в подвал, холодный и глухой.
Никто не помышлял о том, чтобы выйти отсюда с поднятыми руками.
Яша тем временем вновь проник в забытую каморку дворника. Маленькое окно комнатушки упиралось в кирпичную стену купеческого амбара, а узкий проход между домом Советов и амбаром выводил во двор, соединенный с соседней улицей.
Тимонин протиснулся в оконце, прошмыгнул в проход и очутился во дворе. «Быстрее! Быстрее на телефонку!» — торопила горячая мысль. Яша выглянул на пустынную улицу и бросился к телефонной станции — небольшому двухэтажному зданию. Не переводя дыхания, хотел одним махом взлететь на второй этаж, где сидели телефонистки, но в дверях кто-то цепко схватил за плечо:
— Куда это ты оглобли навострил, а? — на Якова смотрел полупьяный мужик с винтовкой.
Тимонин резко ударил его в голову револьвером и, прыгая через три ступени, вбежал в небольшой зал станции. Две женщины-телефонистки сидели на своих местах, немного в стороне прислонился к стене долговязый парень в фуражке гимназиста. Винтовка стояла рядом. Он схватился за нее, но Яша успел выстрелить первым. Женщины испуганно завизжали, прячась за стулья.
— Скорее соедините меня с Богородском, — крикнул им Тимонин, — с укомом партии, скорее!
«Неужели не успеем?!» — изнемогал от тревожной мысли Ильин. Ему хотелось подгонять и подгонять паровоз, который торопливо тянул к городу вагон с красногвардейцами. Промелькнул переезд, осталась за спиной стена зеленого леса. Наконец показался город…
У красно-кирпичного корпуса фабрики русско-французского анонимного общества выскочили из вагона и побежали навстречу перестрелке.
Впрочем, перестрелки уже не было, лишь сухо и однообразно раздавались одиночные выстрелы. Заметно поредевшая толпа стояла у догорающего здания Совета в надежде, что большевики все-таки выйдут оттуда, если, конечно, они еще живы. Без этого победа казалась неполной.
И вдруг взвился чей-то испуганный крик:
— Красногвардейцы!
Толпа хлынула с площади, не слушая криков офицеров…
Быстро раскидав дымящиеся бревна и доски, красногвардейцы стали расчищать вход в подвал.
Скоро дверь натужно заскрипела, и показался почерневший от копоти Бирючков.
41
Тишина оказалась обманчивой.