За дверью староста влился в толпу таких же обескураженных людей и ощутил никакими словами не выразимую, безнадежную тоску.
* * *
За три дня отсутствия Адыра что-то в деревне изменилось. Староста не мог понять, в чем дело и не в силах был подобрать нужное слово. Казалось, что со Сливки колдовской тряпицей стерли часть красок.
Воздух был сухим и горячим, с огородов на Адыра грустно смотрела иссохшая картофельная ботва, со дворов доносилась сладко-пьяная вонь гниющей паданки. И староста – разбитый, пропахший дорожной пылью, припадающий сразу на обе растертые ноги, был так же уныл и жалок, как его родная, когда-то цветущая и сытая деревня.
Изредка на улицах встречались люди. При виде своего старосты они вскидывались, но вопросы тут же замирали у них на губах при виде грустного лица Адыра, его широких сгорбившихся плеч и шаркающей походки.
Староста закрылся в хате и, если по правде, желал одного – заснуть и проспать долго-долго, пока все как-нибудь закончится само. Не видеть, во что превращается его любимая Сливка. Не видеть полных отчаянной надежды глаз людей, которым он не смог помочь.
А люди понимали, что дело плохо, и тревожить Адыра не спешили. Какой толк? Лишь один человек решился да пришел к нему в дом.
Дочь. Тень дочери. Когда успела статная румяная хохотушка превратиться в тощее, землисто-бледное пугало?
Подошла – сутулясь, комкая передник, повязанный поверх мятого платья. Опустилась на тканый коврик подле стула, на котором сидел, свесив руки, отец. Посмотрела заплаканными серыми глазами, вздохнула и уткнулась головой в его бок.
– Мужчины стали возвращаться еще позже, – произнесла она тихо, словно через силу. – Теперь они приходят после рассвета.
Адыр молчал.
– Кузнец говорит, они будут идти домой все неохотней, а в один день не вернутся вовсе, как Корий. Тоже останутся там, останутся жить с этими… Некоторые мужики говорят, что лучше повеситься. Всерьез говорят. А бабы…
Староста вздохнул.
– Папа, что теперь будет?
Она подняла голову, смотрела на него потухшим взглядом, а он не знал, что ей ответить.
– Папа?
– Я не знаю, ясочка, – устало выговорил Адыр. – Я видел в городе много людей, у которых похожие беды, и никто не может сказать, как мы должны поступать. Этот мирный уговор, эти другомирцы – они всюду губят наше Соизмерение. По-разному. Иногда и не желая чинить зла. Они такими созданы, ясочка. А мы – нам не дают защищаться. Нам говорят, что защита – это война.
Дочь смотрела на него, хмурилась, и было видно, что она понимает едва ли половину сказанного: слишком сильно гложет ее собственное горе.
– Значит, ничего нельзя поделать?
Адыр потер лоб.
– Я не знаю. Никто не знает. Быть может, позднее отыщется способ, но как нам дожить до того дня? Все одно говорят: мирный уговор обрек нас на смерть. Медленную, как задушье. Не лучше ль нам было сгинуть, сражаясь за свой дом, ясочка?
Дочь долго молчала.
– Ты ведь не можешь спасти весь мир.
Староста кивнул и опустил глаза. Но тут же поднял голову, почуяв ее взгляд.
– А одну деревню?
* * *
«Прошу без всякого промедления выстроить вблизи Сливки и Новой еще одну деревню и передать ее для переселения эльфам».
Дочь недоверчиво смотрела на появляющиеся из-под пера буквы.
– Папа, что ты делаешь?
Адыр сердито подул на бумагу. Это была плохая бумага, тонкая и серая, и дубовые чернила немного расплывались на ней.
– Пытаюсь спасти Сливку, ясочка. Суккубы, если мне верно сказали, имеют какие-то особые отношения с негодяями-эльфами. Если «слаб» – это «слабость», то рогатые твари оставят в покое наших мужиков. А эльфы… Быть может, им попросту нужна твердая рука, и тогда они окажутся не совсем пропащими и беспутными, а? Вдруг этот каталожник – не такой уж болван? Ведь у другомирцев тоже есть свои порядки, и нам, чтобы выжить, нужно понять, как выживают они?
Староста снова подул на бумагу и добавил:
– Быть может, люди и впрямь смогут ужиться с другомирцами, если изучат этих тварей и научатся правильно их совмещать. Во всяком разе, такого делать еще никто не пытался, а ничего иного я придумать не могу, – староста помолчал и неохотно добавил, – а может быть, мы не сможем ужиться, но сумеем дотянуть до того дня, когда отыщется способ отвадить нелюдей миром. А может быть, «слаб» – никакая не «слабость», и тогда все станет еще хуже. Не знаю, ясочка, что я сейчас делаю: строю между нами мост, ускоряю нашу погибель или попросту выгадываю время для деревни. Но попробовать нужно, как считаешь? Что нам еще остается?
Адыр с прищуром оглядел серую бумагу с подсохшими чернилами и решительно вывел на ней свою подпись.
* * *
Месяц Зерна деревня Сливка провожала шумно: позади славные и трудные летние месяцы, урожай собран, можно разрешить себе два дня празднеств перед неспешной подготовкой к зиме.
Вытащили к дальнему колодцу столы, накрыли полотняными скатерками. Хозяйки потащили снедь: пироги с яблоками и грибами, мясные кулебяки, квашеную капусту, соленые арбузы. Потянулись мужики с наливкой, квасом и жутким сливковым самогоном, после которого голова вроде бы все понимает, а куда несут ноги – одним богам ведомо.
Адыр, преследуемый по пятам двумя каталожниками и одной несказанно настырной бабой из соседней деревни, безуспешно пытался отдавать подопечным последние указания.
Никто никого не слушал, все бурлило и шумело, под ногами путались вопящие дети и чьи-то куры.
Понемногу люди успокаивались, рассаживались. Адыр тоже пятился к столу, хотя было понятно, что гости не отстанут от него и во время гуляния.
– Все ж таки зря мы никого их не позвали, – беспокоился дед Вась и оглядывался на Новую. Там, вдали, мельтешили на огородиках нелюди: одни – стройные, в цветастых нарядах, другие – плечистые, длинноухие. – Нехорошо получается, не по-соседски!
Жена деда, расставляющая на столе последние плошки, погрозила ему кулаком.
– Тю! – кузнецова невестка уперла полные руки в бока. – Так ты сбегай дед, позови! Сарай-то мой во, недалечко, вилы еще неубратые стоят – зови-зови!
Взопревший Адыр, стряхнув с рукава каталожника, упал наконец на лавку, подхватил протянутую зятем кружку с наливкой. Оглядел рассевшихся вокруг довольных односельчан, уставленный снедью стол, глубоко вдохнул вкусный воздух с осенней прохладцей и провозгласил:
– Ну что – за тех, кто продержится!
Рывок № 132
Ночью ко мне пришел ёж в зелёном шёлковом кимоно. Через прорези на его спине были выпростаны полупрозрачные стрекозиные крылышки.
– Гм, – оценил я и сел в постели.
Животное не обратило на меня никакого внимания. Деловито потопотало к холодильнику, ловко открыло дверцу. Изучающе оглядело полки, отхлебнуло наперченного компота.
Я вытек из постели и осторожно подобрался поближе. Ёж сердито фыркнул и наморщил нос. При падающем из комнаты свете его тень на темных холодильничных полках походила на птичью.
– Поговори со мной, – потребовал я и уселся на пол.
– Фр, – издевательски рокотнул ёжик, показал мне язык и помахал крыльями.
– Погода нелетная, – согласился я. – Хотя – какая разница? Даже при попутном ветре нам с тобой с этой станции не выбраться.
Ёж неловко плюхнулся на попу и уставился на меня круглыми вишнёвыми глазками. Я осторожно потрогал ежиное крылышко. Животное ощерилось и запустило в меня шариком арбузного мороженого.
– Эй, горячо! – я отбросил пышущий комок мороженого в угол, и он тихо зашипел, остывая. – Всё здесь с ног на голову. Проклятые экспериментаторы. Зачем я согласился, не знаешь?
Ёж перебрал лапками и подвигал крыльями, расправляя кимоно. Я легонько пнул холодильник, и тот послушно окрасился в канареечный цвет.
– Шаблонность мышления. Креативщики фиговы. Сами бы грызли свой сметанный чай! Сами бы пели колыбельные зубной щетке, чтоб она позволила взять себя в руки! По средам она, видишь ли, предпочитает хорей, а в остальные дни сдается только на ямб. И ни единой живой души на всем острове. Кроме вас, уродцев.
Зато с мертвыми душами никаких проблем. И вот-вот станет на одну больше.
Ежик снова фыркнул, презрительно оглядел меня и поднялся. Быстро перебирая лапками, потрусил к открытому окну. Крылья развернулись и нетерпеливо затрепетали.
– Вот и ты тоже. Все вы уходите. Вы получаетесь такими разными, но всё равно все вы одинаковые. Жрёте мою еду, делаете важные морды и молчите. Молчите, тв-вари! И растворяетесь в ночи. А я потом нахожу ваши хладные тушки на пляже. А дальше-то что?
На самом деле я знал, что дальше. Рано или поздно я одичаю окончательно и без всякого там нешаблонного подхода удавлюсь в подвале. Как те трое до меня.
Потому как эти сволочи-экспериментаторы изучали тут никакую не шаблонность мышления. Одиночество их интересовало, вот что. Одиночество и скорость срыва крыши в нестандартных условиях.
А может быть, всё вместе. А может, они считали, что одиночество стимулирует изобретательность и открывает какие-нибудь особые чакры, ответственные за нестандартный подход. Кто их разберет, гадов бездушных.
Ёж деловито поправил кимоно, понюхал золотистый воздух и степенно вылетел в ночь, медленно взмахивая лапками. Крылья не шевелились, торчали колом, как антенны древних ящиковизоров.
Гребаная шаблонность мышления. Гребаная фантасмагория.
Я вытащил из чайника тетрадь и вырвал последнюю страницу. Скомканный лист полетел в угол и зарделся от соприкосновения с неостывшим мороженым.
– Ладно. Ёж у нас создался из горсти иголок, кубика сыра и клубочка рябины. Зеленой. С кимоно всё ясно, а крылья у него откуда? Вот же пропасть!
Я рассовал по карманам что подвернулось и сделал запись в тетради. Установка в углу мерзенько захихикала.
– Утихни, сволочь. Еще поглядим, кто будет ржать последним. Итак, проба сто тридцать третья: вермишель, патока, фарфоровая ложка и две виноградины неочищенные, в скорлупе.
Я затолкал всю эту дрянь в приемный кармашек, постоял рядом, ожидая нового хихиканья или еще какой реакции, но подлая техника притворялась послушной, тихонько гудела и не давала поводов отвесить ей пинка.
– То-то же, – буркнул я и отправился обратно в постель.
Дятла вам в уши, поганцы, не дождетесь вы моего вислого трупа в подвале. Рано или поздно я сделаю что-нибудь говорящее!
Дизлайк
Что-то с мужиком было не так, Стефан это с первого взгляда понял. Лощеный, холеный, в дорогущем костюме. Пышет уверенным спокойствием. Сияет, что-то предвкушая.
Вот какой из него «молодой перениматель опыта»? Да никакой. Обвел босса вокруг пальца, напросившись на экскурсию по свивке, вот и все. И ведь не вытолкать взашей – приказ пришел сверху. Оттуда всяко виднее, да и по шее прилетит незамедлительно, если что.
– Так почему нынче все равняются на эту вашу свивку? – живо спросил гость, пока они шли по длинному коридору. Стефану отчего-то казалось, что этот солидный мужчина с трудом сдерживается, чтобы не запрыгать по анимированным сетям паутины на снежно-блестящем полу.
– Потому что мы стали самой крупной свивкой местной Паутинки всего за четыре месяца, – с гордостью ответил Стефан и принялся объяснять, понемногу оживляясь, – нам удалось правильно подобрать темы, близкие большинству пользователей Паутинки. А еще мы разработали системы эмоциональных вспышек для правильной подачи этих тем – понимаете, немного сантиментов здесь, капелька пафоса тут. Доля иронии, толика заигрывания с аудиторией… Словом, – сбиваясь на цитирование презентации «Наши достижения», затараторил Стефан, – теперь у наших проектов суммарно три миллиона подписчиков, и это мы еще не запустили мультиязычные версии! Наша прибыль по лайкам превысила показатели конкурирующих свивок уже в первые месяцы работы. В то же время количество дизлайков по всему спектру тематик ничтожно мало в процентном соотношении…
– Прибыль по лайкам, – повторил гость. Вид у него был восторженно-зачарованный.
Из какого же поднебесья прискакал этот темный конь? Неужели Отдел по рациональному использованию лайков? Стефан сглотнул.
А может быть, его подослали конкуренты? Хотя какие у них конкуренты – так, мелкие вредители из свивок про бумажные книги и шахматы. Откуда у этих гиков солидные засланцы в дорогущих костюмах?
Стефан, немного рисуясь, распахнул ячеистую дверь, и гость с любопытством уставился на огромный зал. Разноцветье отсеков: оранжевый, зеленый, серебряный, синий, красный. Все гудело, щелкало, хохотало и шутливо переругивалось. Улей рабочих пчелок, добросовестно увязших в Паутинке.
Через тонированные сетчатые окна лился неяркий солнечный свет. Увлажнитель-освежитель воздуха трудолюбиво источал запах лайма с мятой. Упоминание о лайме с мятой среди лета собирало для корпоративного аккаунта до восьмидесяти лайков за десять минут.
– Сто двенадцать постоянных сотрудников, – непринужденно ввернул Стефан. – И несть числа внештатникам. Правда, в основном работают по удалёнке, здесь обычно собирается не более пятидесяти человек одновременно.
– По удалёнке, – повторил гость, словно пробуя слово на вкус.
Нет, совершенно ясно, мужик – не тот, кем прикидывается. И его, кажется, совершенно не заботит, понимает это Стефан или нет. Словно он знает, что Стефан никуда не денется.
Кто он такой? И как он боссу голову задурил, а? Босс-то был уверен, что придет человек из дружественной развивающейся свивки, и всем будет хорошо: парнишке наука, Стефану и его свивке – лайки. А что получается?
И посоветоваться не с кем. Попробуй, побеспокой босса до полудня – вмиг узнаешь, как накрывается дизлайком премия в квартал.
– Итак, – кисло продолжал Стефан, – три потребности современного человека, которые мы определили: служение гуманистическим идеалам – раз, эстетическое удовлетворение – два, а третье – извечная человеческая…
– Мечта о космосе?
– Что? – Стефан даже не понял, что его удивило больше: откровенный идиотизм вопроса или беспокойство в голосе гостя. – При чем тут космос? Космические проекты не набирали достаточно лайков, вы не помните? Освоение космоса – это долго, утомительно, плюс высокий порог вхождения в тему. Современный человек живет быстро, потребляет информацию мгновенно, ему нужны понятные ёмкие образы, яркие эмоции… которые закрывают его ключевые потребности, разумеется. Последний космический проект заморожен в две тысячи двадцать первом, вы же знаете. Да, третья потребность человека – это смех.
– Простите?
– Смех. Юмор. Что-нибудь смешное, понимаете?
Гость почесал нос, словно проверяя, как он уживается с запахом мяты и лайма.
– Да. Понимаю. Мне показалось, вы сказали «секс», а не «смех».
– Секс! – фыркнул Стефан. – На этот рынок не пробиться. Итак, с какой секции желаете начать?
С одной стороны – ему хотелось, чтобы подозрительный тип увидел как можно меньше. С другой – Стефана распирала гордость за работу свивки, и он не мог не хвастать перед заинтересованным слушателем.
Да и приказ сверху, опять же!
– Оттуда, – гость кивнул в серебряную часть зала, где бледный паренек в спортивном костюме что-то серьезно декламировал перед равнодушным глазом веб-камеры.
– Секция эстетики, – Стефан приглашающе махнул рукой. – Ячейка наслаждения поэзией.
Они подошли ближе, послушали.
– Стабильно собирает до шестидесяти лайков в час за каждую декламацию, – шепнул гостю Стефан, – голос хриплый, взор горящий – девушкам нравится!