Не хотелось платить лишних денег, но контракт… Да и итальянцев было всего двое. Сдюжим и эти расходы, зато потом…
Ох ты, а ведь никто из наших не владеет итальянским. Как общаться-то? Опять придется все самим, а деньги зря только потеряем.
Но итальянцы свободно говорили по-английски, ага, это уже лучше, английский мы как-нибудь осилим, хоть со словарем. И все-таки нужен был человек, который мог понимать быструю и экспансивную английскую речь итальянцев.
Кинули клич по заводоуправлению – выяснилось, что оценки в дипломах у всех были хорошие, но отсутствие практики себя показало. Конфуз, однако. Итальянцев отправили ночевать в гостиницу, решив, что утро вечера мудренее. Завтра кого-нибудь найдем по родственникам и знакомым. Не хватало еще на переводчика разоряться.
На следующий день в обед Андрей Петрович заметил, что Анна Брусникина спокойно щебечет с иностранцами в цеху, возле пока мертвой громады станка, и все трое смеются.
– Аня, вы что же, английским владеете?
– Да, Андрей Петрович. У меня мама преподаватель…
– И вы все понимаете, что они говорят? – Начальственный маразм уже успел оставить отпечатки пальцев на мозговых извилинах Караваева, и теперь соображал он туго. Иногда своим было труднее понять его, чем иностранцев.
– Ну конечно! Ничего сложного здесь нет…
– Тогда будете переводчицей. А то не сладить нам с ними.
– Андрей Петрович, а вдруг я что-нибудь напутаю?..
– Не напутаете. Вместе разберемся, – сказал Караваев и по-отечески положил руку на ее плечо.
С того момента, как он к ней прикоснулся, как почувствовал под тканью кофточки тонкую, хрупкую кость ее ключицы, он понял, что обречен. Он пропал, обратного хода нет. С ним начало происходить что-то такое, над чем он был абсолютно не властен. Он словно в космос воспарил, в высокое безвоздушное пространство над землей, и висел там неподвижно в темноте, среди звезд, а в груди его был только расширяющийся шар восторга. И долго его не сдержать. «Пропал, пропал!.. Ну, вот и хорошо…»
Анна Брусникина оказалась очень толковым помощником. С ней работы по установке и наладке станка пошли быстро. Итальянцы, конечно, заигрывали, флиртовали с ней, особенно Паоло, тот, который моложе и кудрявее. Это было понятно всем вокруг даже и без перевода. Наши мужики посмеивались и подкалывали Анну, она смущалась. Итальянцы не понимали, но догадывались, над чем похохатывают слесаря. В общем, атмосфера вокруг установки нового станка сложилась добродушная, работалось легко, без напряга, а в таком случае всегда все получается, как надо.
Только Андрей Петрович неожиданно помрачнел. А ну как этот Паоло сманит, увезет Аннушку от него в Италию?! Что ему тогда делать?
А что тебе, собственно, делать, спрашивал внутри него кто-то отвратительно трезвый, еще не перевернутый безумной любовной волной. При чем тут ты? Она молодая девчонка, и пусть устраивает свою личную жизнь как угодно. В Италию, значит, в Италию. Может, оно и к лучшему, тебе же спокойнее будет – там все-таки цивилизация… Не на тебя ли, козла пожилого, должна она променять свое счастье? Нет, конечно, не должна…
Мрачное состояние Андрея Петровича не прошло мимо внимания коллектива. Давно уже не была секретом и влюбленность Караваева. Лишь он один не знал, что об этом знают все. Даже его жена знала. Но почему-то не спешила устроить Андрею Петровичу шикарный праздничный скандал – возможно, с истерикой и битьем посуды.
И как-то раз старый слесарь Панкратов сказал ему:
– Что грустишь, Петрович? Боишься, уведут девку итальянцы? Да, такого кадра заводу терять нельзя…
И подмигнул.
Андрей Петрович уставился на него остолопьим взглядом, вдруг страшно покраснел и убежал к себе в кабинет.
Следующим утром на доске приказов и распоряжений появился выговор со строгим предупреждением Брусникиной Анне за нарушение трудовой дисциплины. Пару раз она опаздывала на смену и раза три отпрашивалась пораньше, статистические данные с электронных пропусков были постоянно под рукой Караваева. Он мог наказать кого угодно и по любой причине. Вот и воспользовался. А что ему было делать? Он защищал ее как мог, как умел.
Брусникина стояла возле итальянцев некрасивая, прибитая. Спецовка сегодня выглядела на ней, словно застиранный больничный халат на пациентке, которая уже несколько месяцев лежит в больнице и редко выходит гулять. А ведь еще вчера казалось, что спецовка ей идет и даже выгодно подчеркивает фигуру.
– За что, Андрей Петрович? – спросила Анна, когда они остались вдвоем. – Ведь я тогда отпрашивалась… а опаздывала, так транспорт у нас ходит плохо. Мне далеко ездить. Вы же знаете…
– Транспорт – не оправдание, – по привычке отрубил Караваев и тут же спохватился: – Вы, Аня, не обращайте на все это внимания. Я на вас не сержусь. Даже наоборот…
Если раньше кто-то на заводе еще мог сомневаться, что Караваев влюблен в Аню Брусникину, то теперь все стало совершенно ясно. Андрей Петрович словно подписал публичное чистосердечное признание. Хотел одного – получилось другое. Ну да что уж, бывает. Простительно. Тем более, он даже и в мыслях не смел вступить с ней в настоящие, близкие отношения. Все это с его стороны было чисто платонически, эфемерно.
Любовь делает мужчину немного идиотом.
Караваев взял больничный. Он чувствовал, что впервые в жизни впадает в депрессию. Утром жена молча, не глядя на него, уходила на работу, а он слонялся по квартире, не зная, чем себя занять.
Доброхоты просветили Анну насчет этой нелепой ситуации. Она сначала не могла поверить, но ее живо убедили. Все доказательства были налицо. Так что, когда Андрей Петрович позвонил ей и предложил вечером встретиться в кафе, она согласилась быстро, с пониманием. Ей было любопытно, страшно и смешно. Ничего такого позволять она Андрею Петровичу не собиралась, но ей просто интересно было, как это все в жизни бывает по-настоящему.
Караваев протянул ей меню.
– Выбирайте, Аня. Я буду только кофе.
Брусникина заказала сладости. Они сидели друг напротив друга, Андрей Петрович несколько раз хотел сказать что-то значительное и грустное… но только отмалчивался. Ему и в самом деле было грустно, о чем тут говорить.
Ни к селу ни к городу вспомнилось, как его недавно почивший дядя за несколько месяцев до смерти слезливо просил завести на будущих похоронах песню Надежды Кадышевой «Течет ручей, бежит ручей». Не завели, забыли все об этом, да и похороны теперь тихие, без музыки, тем более такой. Жалко дядю. Что ему этот «Ручей»?.. Надо бы сходить на кладбище хоть с телефоном, включить песню, исполнить долг…
Анна с удовольствием лакомилась пирожными.
– Ешьте, ешьте, милая. И простите меня за эту глупость. Я не хотел…
– Андрей Петрович, но я в самом деле из-за транспорта опоздала…
– Да бог с ним, с этим транспортом. Ну, что вы намерены делать дальше? Этот Паоло – он кто, что? Серьезный человек, как вы думаете?
– Да он такой смешной, веселый, Андрей Петрович…
– Высококлассный наладчик, зарабатывает очень хорошо. Надо вам к нему присмотреться повнимательнее.
– Да ну его, он глупый, все шутки – ниже пояса…
– Итальянцы по-другому и не умеют. Зато религиозны, ценят семью.
– Да ну вас, Андрей Петрович!..
Дверь кафешки распахнулась, показалась спина Лидии Караваевой. Жена Андрея Петровича силой тащила за руку какого-то молодого человека. Караваев вскочил, чтобы помочь ей, защитить… но этого не требовалось.
– Что ты какой робкий, с женщинами надо быть смелее!.. – говорила Лидия Сергеевна в дверь.
Почувствовав что-то спиной, она повернулась и увидела Андрея Петровича. Мгновенно оценив ситуацию, отпустила руку паренька и обшарила взглядом зал. Опознала Анну Брусникину, и все ей стало ясно.
– Ах ты!.. – задохнулась она.
– Я, – сказал Караваев. – Я. Не шуми, дома поговорим.
– Поговорим!! – с предвкушением согласилась Лидия Сергеевна.
В тот вечер у их соседей случился настоящий праздник. Давненько они такого не видели и не слышали. Сначала десять минут женщина беспрерывно орала и била посуду. Потом упал шкаф. Тогда возвысил голос мужчина. По квартире несколько раз пробежали в разных направлениях. Женщина завизжала предсмертным визгом, мужчина что-то прорычал. Тут приехала милиция, их разняли.
Караваевы неделю не показывались на работе, а когда показались, то это были абсолютно те же самые Караваевы, что и прежде, без всяких изменений, разве только Лидия Сергеевна покрасила волосы в странный морковный цвет, какого на самом деле не бывает. Скоро корпоратив…
На сцене в Красном уголке стоял длинный стол, за которым уместилось руководство завода в полном составе, некоторые с жёнами, в том числе и Андрей Петрович. Отмечали завершение установки итальянского оборудования. Говорили положенные речи. Действительно важное для завода дело, успешное. Лишь бы заработало оно теперь…
Народ с удовольствием выискивал на лицах Андрея Петровича и Лидии Сергеевны следы недавнего скандала, но следов не было. И ладно. Всё равно все знают. Завод – большая семья, здесь ничего не утаишь. И никто не будет их осуждать, мало ли как в жизни бывает.
Тем более, Аня Брусникина уволилась по собственному желанию и, прошел слух, вместе с кучерявым Паоло уехала в Неаполь. Так что дело прошлое.
– А теперь слово имеет Андрей Петрович Караваев!
Караваев встал и огляделся. Зал был наполнен родными лицами, глядевшими на него с ожиданием. Ну, давай, Петрович, не робей!
– Друзья! – сказал он. И трудно сглотнул. – Друзья!..
Он посмотрел на сидевших рядом с ним, увидел победно горящий транспарант морковных волос жены. Внезапно ему стало дурно от этого вида.
– Товарищи! – сказал он.
В зале прошел тихий шелест.
– Простите меня, грешного, – сказал Караваев и опустился на колени. – Простите меня, люди добрые! – он поклонился, ударив лбом в пол. – Я виноват! Простите, если можете. Простите, люди добрые! Я виноват…
После того случая ему пришлось уволиться с завода. А Лидия Сергеевна осталась, с ней ничего не сделалось, тем более что она прекрасно знала: стыд глаза не выест, через полгода об этом нелепом случае забудут, а хорошие работники нужны во все времена. Так оно и вышло.
Теперь Лидия Сергеевна была кормильцем, приходила с работы слегка недовольная, и Андрей Петрович предпочитал проводить все больше времени на даче, вдали от нее. Но иногда им удавалось и поговорить.
– Что-то с нами не так, Лида.
– Что? По-моему, все прекрасно.
– Что-то не так. Одного не пойму, когда же все пошло под откос.
– Не выдумывай, дорогуша.
– Нет, Лидочка. Как-то мы странно и неправильно живем с тобой.
– Перестань, Андрей, у меня от твоих выкрутасов давление поднимается! Лучше бы работу себе нашел какую-нибудь! А то сидит на моей шее, ножки свесив!..
– Ладно, ладно… ничего…
Вскоре он окончательно сгинул в дачную жизнь.
На заводе действительно забылся этот нелепый случай. Все пошло по-прежнему. Назначили другого зама по кадрам, и он еще сильнее завернул гайки. Коллектив обновился. До Караваевых никому не было дела, и только удивительная прическа Лидии Сергеевны сохранилась на несколько предпенсионных лет, как знамя победы неизвестно над кем или чем…
Совершенство
Рассказ
В одних трусах будучи, семейных, в горошек, он легко поднял и вылил на себя ведро холодной воды. На улице было минус восемь – прелесть что за погода, скоро река схватится льдом, можно будет купаться нормально… Он бодро переступил несколько раз босыми ногами в образовавшейся на асфальте луже, звонко похлопал себя ладонями по твердому животу и рассмеялся от удовольствия.
Никто уж не глядел на него в окна как на придурка – привыкли, да и рано было, народ спал, пять утра. Он вошел с пустым ведром в подъезд, нарочито медленно поднялся по ледяным бетонным ступеням на свой шестой этаж. Дверь не заперта.
Он вытерся, вымыл ноги в ванной, пошел готовить завтрак. Скоро на работу.
Жена лежала в комнате на диване и тихо постанывала во сне. Болела уже давно. В шестьдесят лет, если собой не заниматься, какое у человека здоровье? Никакого. А она собой не занималась никогда, ну вот и пожалуйста. Сколько он ее пытался приохотить к этому делу – нет, только рукой махнет, не надо. Да и наследственность плохая, почки. Судя по всему, недолго ждать.
А он вот здоровее молодых, может фору дать любому. Недавно у них в отделе были полушуточные гиревые соревнования, его сначала и допускать не хотели, но потом все же, посмеиваясь, допустили, а когда он пудовой гирькой шутя поиграл да взялся за двухпудовую, улыбки стали кривыми. Короче, всех переплюнул, показал, кто чего стоит… Обзавидовались. Пошли сразу тихие разговоры, что пора бы человеку на пенсию, возраст-то подходящий, дорогу – молодым, да и что он за инженер, всю жизнь ни одного интересного проекта, сплошной штамп и повторение… В глупой стенгазете нарисовали совершенно лысого старика с преувеличенно богатырской грудью и лошадиной улыбкой. Не постеснялись. Что ж, он воспринял это как должное. Значит, сила на его стороне.
Позавтракал, собрался ехать. Кроссовки, спортивные трусы, легкая майка. За спиной школьный рюкзачок с книгами. Запер дверь, спустился вниз, побежал к трамвайной остановке.
Добежал. Транспорта пока не было. Можно, конечно, успеть и на своих двоих (он часто так и делал), но сегодня надо было ему еще прочитать то, что вчера не успел из-за жены.
Трамвая все не было. Он покружил вокруг остановки, дал длинный кросс вдоль линии. Дышал, как хороший насос, пар валил, даже очки слегка запотели. Протер их на ходу. Наконец дождался трамвая, влез в толпу одетых людей, смотревших на него с ужасом и почти отвращением. Очки снова запотели, он снял их и протер. Не теряя ни минуты, достал из рюкзака учебник. Какое-то время здесь можно продержаться без движения.
Десять минут на техническое чтение. Потом десять минут на свежую «Роман-газету». Ровно столько, чтобы доехать до работы. Краем глаза он подметил, с каким гадливым выражением стоящий рядом парень поглядывает на его седовласую грудь и морщинистую кожу. Не нравится – не смотри. И действительно, не выдержал парень, отвернулся. Да, так всегда и бывает.
А у нас свобода, каждый может ходить в чем угодно. Не голый же.
Добежал до проходной, измерил пульс. Отлично.
На работе все было как всегда, те же подначки дураков-коллег из мужской половины, фальшивые восторги женщин. Как же – не курит, не пьет, здоров как бык, и все такое. Он прикидывал, которую из них можно взять, когда жена освободит его наконец. Получалось – никого. Все глупы, неразвиты, грубы, жутко красятся. Почти у всех лишний вес… Нет, надо приискивать где-то еще. Здесь – только время терять.
Чертил что-то до конца дня, совсем не думая о работе. Прислушивался к своим внутренним ощущениям, все ли в порядке, нет ли где пробоин, незаделанных дыр. Зуб что-то стал побаливать, один из последних. Видимо, придется всерьез подумать о протезе. У него был такой принцип: ничего не запускать. Если выпал зуб, иди вставлять новый. Если заболел желудок – иди лечить, но лучше вообще не доводить до болезни, питаться правильно. Зубы-то у него почти все уж были вставные. Да так и легче, меньше проблем…
Остальное вроде все было в порядке. Организм работал как часы. Дефекация произошла в обычное время, легко и быстро.
Он успел просмотреть несколько рекламных газет с объявлениями похоронных контор, позвонил кое-куда, нашел самую дешевую, поторговался. Да, на все нужны деньги. Что ж, на работе помогут, потом положены какие-то гроши из собеса… в общем, хватит. Без особых проблем. Надо, чтобы тело сразу забрали.
Рабочий день закончился. Градусник за окном показывал минус три. Домой он побежит, это куда приятнее, чем толкаться среди усталых и нервных людей, почти каждый из которых готов по малейшему поводу в драку. Драк он боялся хуже всего на свете, драк и вообще нелепых случайностей, которые могут стоить здоровья и даже жизни. Это было, наверное, единственное, чего он не мог контролировать – и боялся постоянно. Вечером из дому не выходил, предпочитая для всех своих занятий раннее утро, когда хулиганы спят, ложился рано. Да так оно и лучше – здоровее, в полном соответствии с биоритмами…