В следующий миг я безуспешно попытался заорать, одновременно вдыхая. Вероника заломила правую руку, вынудила меня повернуться спиной к решетке.
- Слушай меня внимательно, урод! - Должно быть, ей пришлось встать на цыпочки, чтобы направить голос мне в ухо. - Я тебя одним движением убить могу, и все будут думать, что инфаркт.
Я успел совладать с ошеломлением и теперь, из чистого любопытства, попытался лягнуть назад. Повезло, нога прошла между прутьями, но Вероника, похоже, успела отодвинуться - удар пришелся в пустоту.
- Bastardo!* (*Ублюдок! (исп.)) - прошипела она и нанесла удар сама - коленом в поясницу. Почки взорвались болью, вспыхнул плечевой сустав. - Еще поиграешь, или успокоился?
Я молчал, в три ручья обливаясь потом. Свободная ладошка Вероники нырнула в карман моей куртки, вытащила скотч.
- Не приходил, значит? А это что такое?
- Семейная реликвия, - прохрипел я.
- Ну-ну. Коснешься пальчиком и прослезишься?
Вероника перехватила мое запястье другой рукой и обследовала правый карман.
- Ой, ну надо же! - воскликнула она. - Такой же фонарик, как у Джеронимо!
- Их выдают всем бесполезным инфантам*, ты разве не знала? (*Инфант - титул принцев и принцесс королевских домов Испании)
Стук и бряк - это на пол упали скотч и фонарик. Вероника, схватив меня за шиворот, толкнула, и тут же с силой дернула на себя. Если она пыталась протащить мою голову меж двумя прутами, чтобы наградить страстным поцелуем за великолепную шутку, то не преуспела. Зато я чуть не потерял сознание, о чем и поторопился уведомить Веронику, с удивлением, будто со стороны, внимая собственному голосу.
- Закрой рот и слушай, - перебила меня Вероника. - Если он еще раз сюда придет, ты с ним вообще разговаривать не будешь, понял? Ни слова. Притворись глухонемым. Подросткам ни к чему разговаривать с мертвецами. Надеюсь на понимание.
Долбанув меня о решетку еще раз, она отпустила руку и нежно, любяще пнула по заднице. Я послушно рухнул лицом в пол и застыл без движения, пытаясь найти в своем идеальном мире место для трех очагов невыносимой боли: рука, голова и почки, перекрикивая друг друга, требовали внимания.
- Хорошо меня понял? - холодно спросила Вероника. - Если выясню, что понял плохо, вернусь с ключами.
- Может, лучше Кармен позовешь? - пробубнил я, больше обращаясь к полу. - С ней приятнее общаться, да и фигурка порельефней.
Она молчала так долго, что скрыть обиду не смогла бы ничем.
- Ciruelo* (*Придурок (исп.)), - бросила Вероника напоследок, и я услышал легкий удаляющийся шорох ее шагов.
Итак, за последние сутки я впервые ел бобовый суп, видел и даже осязал обнаженное женское тело, участвовал в заговоре, а также меня в первый раз избили. Пожалуй, в доме Альтомирано жить куда интереснее, чем в родном. Пожалуй, даже слишком интересно. С этой мыслью я закрыл глаза.
Во сне я видел просторный зал, в центре которого стоял свинцовый гроб. Из-под крышки пробивается зеленоватое свечение, знакомый голос Фантома шепчет что-то о моей неизбежной смерти...
Сон был жутким, но лишь до тех пор, пока на крышку саркофага не взобрались Вероника и Кармен. Джеронимо стоял рядом, крутя ручку своей электрошарманки с функцией палисадника, а девушки под музыку медленно двигались и помогали друг дружке избавляться от предметов одежды и нижнего белья...
- Сеньор Риверос! - разбудил меня укоризненный голос Рикардо. - Я ведь просил вас запомнить: шконка - слева, дыра в полу - справа. Почему, скажите мне, почему вы легли на пол аккурат между ними?
Я открыл глаза. Голова болит, плечо ноет, во рту пересохло, но хоть почки унялись. Термоодежда спасла от переохлаждения.
Я перевернулся на спину, покрутил головой. Рикардо сидел на шконке, перебирая мои сокровища. Рассовал по карманам мелки, часы и маркер, грустно посмотрел на меня.
- У вас синяки на лице, сеньор Риверос. Кто-то вас бил?
- Не, - отмахнулся я. - Просто... Просто бобовый суп был таким великолепным, что я перестал себя контролировать. Принялся носиться кругами, пока не врезался в решетку. Отрубился и упал. А все эти вещи... Мне их подбросили, пока я спал.
Рикардо хлопнул в ладоши и просиял.
- Так и думал! - воскликнул он. - Знал, что суп придется вам по душе, и принес еще. Сегодня там немного курятины, постарайтесь получить удовольствие. Кстати, я принес вам виселицу, сеньор Риверос.
Я же заметил, что здесь что-то появилось! Передвижная виселица с утяжеленным основанием стояла в коридоре, похожая на башенный кран из дерева, а в камеру тянулась ее "стрела" с болтающейся веревкой. Я машинально сглотнул, глядя на петлю. Представил, как веревка вопьется в горло...
- Оставлю ее вам, сеньор Риверос, можете играть, сколько захотите, но помните, что этот бобовый суп - последний бобовый суп. Эта кружка воды - последняя кружка. Но только не подумайте, сеньор, что вам придется тащить к веревке тяжеленную привинченную к полу шконку! Нет-нет, сеньор, я принес вам легкую и удобную табуреточку. Чуть качнитесь на ней, и она развалится, потому будьте благоразумны, ведь и табуреточка - единственная.
- Эй, Рикардо! - крикнул я, когда добродушный тюремщик запирал клетку. - Сейчас примерно половина одиннадцатого утра?
Рикардо вынул из кармана золотые часы, отщелкнул крышку.
- Именно так, сеньор Риверос.
- Точно сколько?
- Десять тридцать четыре. Нет... Уже тридцать пять.
Я кивнул. Рикардо что-то продолжал говорить, но я слушал не его. Я слушал биение сердца. Когда погасли лампы, я разлепил пересохшие губы и шепнул:
- Десять сорок одна и двадцать три, двадцать четыре, двадцать пять...
Это был день боли, жажды и размеренных ударов сердца. Я лежал неподвижно, вглядываясь в темноту, и порой мне казалось, что я вижу веревку, свившуюся петлей. Она болталась, будто ветер колыхал ее. Она манила.
Ровно в три часа я начал разрабатывать правую руку. От первых движений боль была адской, но к четырем я привык. В половине пятого аккуратно сел, без пятнадцати встал. До шести ходил по камере, повышая частоту сердечных сокращений. Потом выпил воды.
К тому моменту, когда я поставил шаткий табурет под петлю, до которой мог дотянуться вытянутой рукой, чувство времени уже не зависело от сердца. Я просто знал, что сейчас половина шестого.
Несмотря на полную мою бездарность, отец все же дал мне традиционное образование, куда входила и физподготовка. Итак, я умел бегать, прыгать, приседать, отжиматься и подтягиваться, но, что еще важнее, умел лазать по канату. Правда, никогда не приходилось делать этого с пульсирующей от боли рукой, но уютная камера просто располагала ко всему новому и неизведанному. После трех неуклюжих попыток я понял, что руки меня не вытянут, а четвертый потуг может стать последним для табуретки. Поэтому в двенадцать минут седьмого я прочитал на испанском "Отче наш" и что есть силы прыгнул.
Повис на руках, коленями еле-еле зацепился за вихляющуюся веревку. Даже сквозь пелену парализующей боли я услышал треск, знаменующий конец табуретки.
Будь у меня в голове пояснее, я бы спрыгнул обратно и воспользовался для своих целей обломками. Но одна часть моего сознания корчилась в судорогах, другая считала секунды, а третья, самая крошечная, отчего-то решила объявить войну самой идее самоубийства.
Я подтянул ноги к груди, зашарил ступнями в темноте. Когда руки уже готовы были разжаться, правая нога попала в петлю. Я с облегчением застонал. Сунул туда же левую и встал, давая отдых руке.
- Сеньор Риверос! - почти услышал я печальный голос Рикардо. - Как я мог забыть... В петлю нужно совать голову, а не ноги!
Но это лишь игра воображения.
Шесть тридцать, и я решился. Слившись с веревкой воедино, стараясь использовать правую руку лишь для страховки, я пополз вверх. Между мной и "стрелой" всего сантиметров двадцать, но иногда двадцать сантиметров - это бесконечность. В шесть тридцать две, крепко обняв "стрелу" левой рукой, я тихо заплакал от облегчения. Шесть тридцать четыре - я лежу на "стреле", а подо мной - черная бесконечность.
- Святые угодники, как же я спущусь? - пролепетал я, начав развязывать тугущий узел.
- А как насчет решетки? - Я замер, чувствуя себя последним ослом. Впрочем, чувство быстро прошло. Вспомнив высоту, на которой "стрела" входила в камеру, я понял, что ни за что бы не взобрался сюда по гладким металлическим прутьям А вот слезть - почему нет?
Успокоив себя этой мыслью, я сконцентрировался на узле. Удивительная вещь - веревка! Вся такая мягкая и податливая, делай с ней, что захочешь, а стоит только затянуть узлом, и превращается в камень. К половине восьмого я изодрал пальцы в кровь, но, даже намокнув, узел не желал поддаваться.
Интересно, сколько несчастных своими телами затягивали его? Со сколькими покойниками я сейчас сражаюсь? А ради чего?
Я остановился передохнуть и, посасывая пальцы, представил такую картину. Час ночи. Приходит Джеронимо со своей бандурой. "Ты прыгал?" - спрашивает он. "Прыгал", - отвечаю я. "Красавчик, дай пять!" Хлопок ладони о ладонь, и он уходит, а я начинаю прикидывать, как привязать веревку обратно.
Будь я нормальным, такая мысль повергла бы меня в панику, но я, как-никак, урод, поэтому лишь улыбнулся. А улыбнувшись, придумал новую стратегию. Пришлось опасно свеситься со "стрелы", которую я уже называл "насестом". Зато когда получилось вцепиться зубами в узел, мой эмоциональный двойник прищелкнул пальцами, громко завопил и подпрыгнул. Где ж ты раньше-то был, злодей? Как я тебя звал, когда прощался с папой...
Дело пошло. Зубная боль, вкус пеньки и веревочные волокна во рту, но узел подался. Распуская его размашистыми движениями, я насвистывал гимн Испании. В восемь ноль-шесть я уже валялся на полу, переводя дыхание, а на груди у меня, свернувшись клубком, дремала веревка.
Преисполнившись духом авантюризма, я поставил внутренний будильник на половину двенадцатого и закрыл глаза. Чтобы уснуть, немного поигрался в танчики и бронетранспортер.
Казалось, не прошло и секунды, как в темноте вспыхнули огненные цифры: 23:30, заставив меня одним движением вскочить на ноги. Сердце колотилось, грозя порвать все вены и артерии разом, в ушах грохотало. Совсем не та нежная мелодия, которую пищал мой умный браслет в лучшие времена.
Первым делом я забеспокоился: а ну как часики сбились? Что если действительно минуты не прошло? Впрочем, я тут же утешил себя весьма прозрачным доводом: судя по тому, как затекли руки и ноги, на полу я действительно валялся несколько часов, а не минут.
На ощупь отыскал тарелку с холодным бобовым супом и подкрепился. Курятина пришлась весьма кстати. Во время трапезы я даже почти не морщился.
И вот время пришло. Без двух минут полночь я положил веревку перпендикулярно решетке и встал так, чтобы касаться ее носками ботинок. В тот миг, когда часы, минуты и секунды превратились в нули, я подпрыгнул.
--
Глава 3
Происходи дело в одной из тех бестолковых книжек, от которых ломились шкафы в маминой комнате, едва приземлившись, я должен бы зажмуриться от яркого света. Потом, приоткрыв один глаз, увидел бы злобного дракона, уничтожающего город. Открыв второй глаз, узрел бы делегацию людей и эльфов, которые дали бы мне меч и объяснили, что мое появление давно предсказано, и я - Убийца Драконов. Тут бы я бросился в бой, поверг чудовище, спас красивую, но недалекую девицу с минимумом одежды...
Но реальность оказалась куда интереснее, во всяком случае, для меня.
Подошвы ботинок ударили в пол. Я постоял, прислушиваясь к ощущениям. Что-то произошло, пока я был в воздухе, вот только что?
Присев, я попытался нащупать веревку... И не смог. Она исчезла. Я вытянулся вперед, стараясь пока не убирать ноги с места, на которое приземлился. Впереди веревки не оказалось, и единственной наградой за усилия послужила острая боль в правом плече. Похоже, Вероника перестаралась и наградила меня вывихом. Хотя, может, такой и был план.
Я осторожно вернулся в прежнее положение и ощупал пол сзади. А вот тут - тут обнаружилась веревка. Сантиметрах в тридцати от каблуков. Как будто пока я прыгал, кто-то передвинул камеру. Или веревку. Или меня?
Стыдно признаваться, но даже в этот момент, когда мой эмоциональный двойник пучил глаза и чесал в затылке, я настоящий думал, что мог бы и не совершать подвиг висельника-верхолаза, а просто встать у, скажем, пятого слева прута решетки, а потом посчитать, у какого оказался. Но, поскольку сокрушаться о минувшем я не привык, мысли мои довольно скоро вернулись к настоящему. И застыли.
- Ничего не понимаю, - пробормотал я. - Почему же мы ничего не чувств...
Я осекся, потому что поймал себя на лжи. Что значит, "не чувствуем"? А ветер? Этот странный ветер, что проносится над землей ровно в полночь? Вряд ли здесь две разных загадки. Да и Вероника упоминала какую-то "теорию ветра".
Гадать я не любил никогда, а для полноценных размышлений недоставало данных. Поэтому, вместо того чтобы ломать голову, я снова встал перед веревкой и повторил прыжок. Приземлился на то же место, с небольшой погрешностью - наступил носками на веревку. Но тут скорее сам виноват, никаких странных ощущений больше не было.
Итак, один раз в сутки, ровно в полночь.
Я улегся на шконку и впал в глубокую задумчивость. Когда час спустя к решетке беззвучно подкралось пятнышко света, я спрыгнул со шконки и прижался к прутьям. Джеронимо, сегодня в таком же белом комбинезоне, как и его сестра вчера, держал лампу-шарманку, но ручку не крутил.
- Аккум впендюрил, - пояснил он вместо приветствия. - Ну? Прыгал?
- И даже думал, - кивнул я. - Похоже, объяснение только одно: все летит к чертям собачьим.
- Точно! - Джеронимо в восторге ткнул в меня пальцем. - Или псу под хвост! Скажи, ты умеешь управлять реактивным самолетом? Очень важно, чтобы "да".
Глядя в его детские, переполненные восторгом предвкушения глаза, я почувствовал себя кругом виноватым. Джеронимо, очевидно, тоже начитался дурацких книжек и теперь воображал великолепные приключения на пути к великой цели. А я... Мне, видимо, предстоит продемонстрировать ему суровую реальность.
- Этого слишком мало, Джеронимо.
- Мотивации? - удивил он меня. Надо же, умен, действительно умен.
- Ага. - Я уселся на корточки, прислонившись спиной к решетке, и принялся объяснять: - Понимаешь, дело в том, что я не вижу интереса. Ты хочешь узнать, куда катится мир, и девять из десяти человек пойдут за тобой из интереса. Ну а я - десятый. Помню, как-то в детстве мама пыталась читать мне детектив, а я попросил ее перестать. "Как? - удивилась она. - Разве тебе неинтересно узнать, кто убийца?" Я ответил: "Нет, мама. Совсем не интересно. Больше того, я знаю, кто убийца. Это кто-то из персонажей, описанных в книге. Или, если дело обстоит хуже, кто-то из персонажей, пока в книге не появлявшихся. Ну и какое мне дело? Ткни пальцем в любого, назови убийцей, я подниму руки и скажу: "О'кей", кто бы это ни был". Понимаешь? Вот так и сейчас. Ты хочешь выяснить, что или кто тянет одеяло на себя, и это заставит тебя двигаться вперед хоть десять томов подряд. А я закрываю книгу уже сейчас. У меня хорошее воображение, я могу придумать сотни объяснений происходящему, и среди них будет немало тех, что окажутся куда интереснее правды. Так зачем мне участвовать в этой сомнительной истории? Что заставит меня идти вперед?
Сначала меня оглушила тишина. Я ждал, что Джеронимо вспылит или расплачется. Собственно, я не верил, что он даже дослушал мою речь хотя бы до середины. Я сидел и смотрел в стену камеры, когда боковым зрением уловил некий объект, пролезший сквозь решетку.
Я повернул голову и уткнулся носом в шестидюймовый экран смартфона. На меня с него смотрело немного обработанное смягчающим фотофильтром лицо сестры Джеронимо. Она улыбалась, а тошнотворно-розовая надпись, изгибаясь дугой, гласила: "Секреты Вероники".