Я запахиваю пальто и начинаю маневрировать между тесно расставленными столиками. За одним сидит компания молодых ребят, и, проходя мимо, я ловлю синхрон плачущей девушки, которая всхлипывает, размазывая тушь: «И вот я, домашняя, блядь, девочка, должна, как сука, вкалывать целый день в офисе!»
Я начинаю думать о том, что это крик нового поколения, да и моего в том числе, и что я должен быть счастлив, даже если жизнь моя трудна и безнравственна. Но ведь если бы я сидел каждый день в офисе, то такая жизнь показалась бы мне, конечно, совершенно невыносимой и я готов был бы сменить ее хоть на галеры — хотя на галерах я бы тоже долго не выдержал… Но там уже все, там бежать некуда. Настоящий и последний экстрим — так думаю я, выходя из туалета, и налетаю прямо на Сергея.
— Здрасьте, Мартын Александрович! — говорит Сергей и улыбается мне кинг-конговской улыбкой.
— Здравствуй, Сережа! — говорю я спокойно и пытаюсь разглядеть за тушей этого орангутанга моего друга Эйнштейна. Что-то не видать.
— А бежать вам некуда, Мартын Александрович, — ласково произносит Сергей.
— Знаю, Сережа, — признаю я смиренно и сразу делаю озабоченное лицо: — А что это за хуйня у тебя к жопе прилипла?
Радостно глядеть, как этот перекачанный амбал покупается и обеими руками хватает себя в панике за задницу. Я изо всех сил бью его ногой по яйцам. Но я пьян, слаб и неточен. Хорошо бы, проносится у меня в голове, сменить аксиомы прямо сейчас и перейти в другую систему координат.
Возможно, в будущем люди научатся менять систему мгновенно и побег из предлагаемых обстоятельств станет секундным делом. Но пока это еще трудоемкое и затяжное предприятие.
Сергей успевает нанести мне два чудовищных удара, прежде чем его останавливает голос Эйнштейна:
— Сергей! Я просил нейтрализовать, а не калечить!
— Альберт Исаакович, он первый начал! — оправдывается Сергей.
Я не могу дышать от удара под дых и ничего не вижу, потому что кровь из рассеченной брови заливает мне лицо. Где-то это уже было… Ах, да! Это когда в иерусалимском пабе «Пророки» много лет назад мне разбили голову бутылкой, вот так же кровь мешала зрению.
— Пакуйте, Сергей, пакуйте клиента! — приказывает Эйнштейн.
— Альберт! — молю я, задыхаясь. — Дозволь попрощаться с товарищем по нищете!
— Прощайся, — разрешает Эйнштейн. — Только быстро.
Я шагаю через три зала, капая кровью (или «искапывая кровью» по модели «истекая»?), и во весь голос пою, но не об этом. Я пою старый и прекрасный цыганский романс о женщине, которая едет домой. По пути к дому ей кажется, что все окружающие смотрят на нее с лаской и любовью. Душа ее полна. Душа ее то путается, то рвется. То рвется, то путается!
Я вдруг осознаю, что на полной громкости выкрикиваю песню прямо в лицо официантке, которую схватил за плечи и трясу так, что ее наполненные ужасом глаза то появляются передо мной, то снова исчезают.
— Слиха! — извиняюсь я почему-то на иврите.
Все, надо и вправду сваливать. Это место как-то себя уже изжило… Так, а кто же здесь Флейтист? А, вон он!
— Флейтист! — зову я.
Ко мне оборачиваются десятки лиц.
Ну раз так, тогда я обращусь уже ко всем:
— Люди! Наша интеллектуальная база покоится на чрезвычайно хлипком основании! Будьте бдительны!
И ухожу.
Тропою снежною к черному-пречерному лендроверу. А за рулем в нем Сережа-шкаф сидит.
В машине Эйнштейн начинает причитать:
— Нет, блядь, но почему я? Почему я? С каких дел? За какие такие грехи? Господи! За что? За что ты сделал меня женой алкоголика?!
— Take this cup away from me, for I don’t want to taste this poison! — отзываюсь я песней с заднего сиденья.
— Господи! Какой же ты противный, когда пьяный! Мартынуш! Не пей, а? Умоляю! Пожалуйста! — произносит Эйнштейн устало и горько.
Мне становится ужасно стыдно. Честное слово.
Но еще ужаснее мне хочется выпить.
Но теперь уже больше никто не даст.
Мне предстоят капельница, долгий сон на транках и две недели в психушке на амитриптилине.
А все не так плохо! ☺
Глава первая,
в которой Мартын и Юппи летят в Бишкек и попадают на Солярис
Юппи не умолкал всю дорогу. В самолете он начал было читать какой-то триллер, но это ему быстро надоело, и он решил пересказать мне своими словами первые три страницы. А до того, когда стюардесса разносила кофе, он опрокинул на меня свою чашку, да еще ржал потом надо мной, пристегнутым. Смеется Юппи точно как Бивис.
Я, конечно, знаю пару волшебных слов, от которых он замолчит и часа два вообще не будет со мной разговаривать. Но я не стану их произносить. Зачем лишний раз травмировать друга? Несмотря на мокрые штаны, у меня редкое, прекрасное настроение. Я в своей стихии: лечу в неизведанную страну, где мне предстоит выполнить важную, скорее всего, историческую миссию.
— Ну и, короче, этот чувак мечтает, чтоб какая-нибудь спецслужба забросила его куда-нибудь там с каким-нибудь там заданием, — орет Юппи, перекрикивая турбину.
— Какой чувак? — не понимаю я. Количество неопределенных частей в Юппиной речи зашкаливает.
— Ну этот, главный герой. И, короче, он на скутере высаживается на пляже, а на нем только плавки и кредитка с неограниченным покрытием.
— Ну и?
— Что «ну и»? Дальше я не прочел еще.
— Так читай, милый, читай! Только не вслух.
Пока Юппи, не смертельно, а так, слегка обиженный, читает следующую порцию своего триллера (уж поверьте мне, что надолго при живом, имеющемся под рукой собеседнике его не хватит), я должен кое-что объяснить.
В этом романе вы вновь встречаетесь с полюбившимися вам героями. Это, собственно, Эйнштейн, Юппи и я — Мартын Зильбер. Позже я расскажу разные подробности. Пока же читателю достаточно знать, что мы с Юппи летим из Москвы в Бишкек с ответственным геополитическим заданием. И что поручил нам это задание наш друг и олигарх Альберт Эйнштейн. И что всем нам уже по сорок лет.
А сейчас мне нужно ознакомиться с секретной аналитической запиской по ситуации в Киргизии, которую составил для Эйнштейна один ужасно крутой технолог, вот только не припомню точно кто, я в них плохо разбираюсь. Глеб Бялковский? Стас Павловский?
Ну, в общем, какой-то башковитый еврей.
Главное, она настолько секретная, что Эйнштейн даже не доверил ее содержание электронной почте и распечатку в единственном экземпляре нам в Домодедово доставил специальный курьер. На словах Эйнштейн велел передать, чтобы мы уничтожили документ перед выходом из аэропорта в Бишкеке.
С первых же строк становилось очевидно, что докладная записка по сути была скорее дружеским отчетом, нежели официальным документом:
Во-первых, скажи своим ребятам, чтоб не вздумали произносить «Киргизия» и «киргиз». Только «кыргыз» и «Кыргызстан»!!! Назвать киргиза «киргизом» — это здесь примерно как в Гарлеме назвать негра черножопым. Еще одно подтверждение моего тезиса о том, что чем в большем говне живет народ, тем буквальнее становится его символическое мировосприятие. Палестинцам доставляет удовольствие сжигание израильского флага, целые толпы собираются. Но что-то не припомню, чтобы израильтяне жгли палестинский флаг и массово от этого перлись.
Но оставим тему «Вуду в политтехнологиях», хоть я и считаю ее стременной перспективой развития нашей отрасли, и поговорим за революцию. Поговорим о прекрасном ее начале и дурацком конце.
Страной 14 лет правил Аскар Акаев: просвещенный диктатор, ученый, физик, доктор наук, любовно прозванный народом Папа Док. Он вложился в один-единственный нацпроект, но зато всей душой. Папа направил все усилия на то, чтобы укоренить в пошатнувшемся сознании постсоветского общества объединяющую национальную идею. И денег на это не жалел. Социальную рекламу «Тызыл ак» (что-то вроде «Девяти мер красоты») снимал по его заказу автор «Героя», режиссер Чжан Имоу. Смотришь и веришь, что нет места на земле круче и краше Кыргызстана. «Тызыл ак» крутится по всем каналам каждый час.
Национальный эпос «Манас» насаждался так, что даже русская старушка-пенсионерка, до сих пор называющая «сомы» рублями, способна прокаркать по-киргизски какую-нибудь цитату, аналогичную русскому «мой дядя самых честных правил». (Надо ли упоминать о том, что русское население в подавляющем большинстве, как и в остальных бывших советских республиках, языком титульной нации практически не владеет.)
Но пока мудрый и добрый Папа трудился на благо нации, как и положено эпическому царю, его дети — мальчик и девочка — вместе со своей мамой разворовали страну с такой жадностью и наглостью, которые не в каждом эпосе встретишь. Недавно из музея искусств в Бишкеке унесли двух Фальков — царица-мать прислала людей забрать их для очень важной международной выставки.
Альберт, это сказочная страна! Новый король (и. о. короля, чтобы быть точнее) Марат Кургашинов. Он был простым бандитом, но народная молва сделала из него Робин Гуда. Пять лет Папа терпел ситуацию, при которой там, где появлялся Марат, кончалось государство. В конце концов Марат не оставил Папе выбора, и незлобивый диктатор скрепя сердце где-то с год назад посадил Марата в тюрьму. Со всем возможным комфортом, разумеется: отдельная камера, телевизор, компьютер (без Интернета, правда), мобильный телефон и неограниченная свобода свиданий. И Марат начал раздавать интервью направо и налево. А в Киргизии СМИ — свободнее не бывает: кто за девушку платит, тот ее и танцует. Та еще диктатура, — им бы у соседей-узбеков поучиться! В общем, целый год Марат пиарился как герой, узник совести и мудрый народный вождь. Не знаю, из эпоса «Манас» Страшновский надергал для него цитат или, может, выдумывал их сам, но заявления типа «если народу надо, чтобы я вскипятил воду в своих ладонях, я вскипячу ее!» входили людям в подкорку, а сладенькая совковая риторика Папы Акаева никого уже не торкала. Срулик Страшновский, как ты понимаешь, работает на Марата, но у меня есть подозрение, что имеется еще какой-то более серьезный интересант. Срулик любит покушать с двух рук.
Революционная ситуация назрела, как в школьном учебнике. Население стремительно беднело. Все только и кричали о том, что семья разворовывает страну, и за это, представь, никого не сажали. И все поголовно СМИ круглосуточно следили за судьбой брошенного за решетку народного героя. Который уже перерос рамки «Манаса» и окунулся в океан общечеловеческой мудрости. Могу поспорить, что народный герой целый год озвучивал какую-нибудь книжонку вроде «Цитата на каждый день», которую Срулик спиздил — ну не купил же! — у, например, блондинки-попутчицы на рейсе в Куршавель.
В знаменательный для Юлия Цезаря день 15 марта Марат надел костюм и галстук и, выдержав многозначительную паузу, сообщил собравшимся у его клетки журналистам: «Если уж право нарушить, то ради господства; а в остальном надлежит соблюдать справедливость». Это было сразу передано по всем каналам.
И мырки бросились крушить и грабить Бишкек.
Спасаясь от народного гнева, Папа бежал на частном самолете в Россию и попросил политического убежища. Его с радостью взяли профессором в МГУ. Марата толпа на плечах пронесла от узилища до самого Жогорку Кенеша, то бишь парламента.
И тут мы подходим к тонкой теме киргизского социума под названием «мырки».
Для русского ксенофоба киргизы, так же как и кавказцы, — чурки, а если быть точнее — урюки. Но штука в том, что ксенофобские различия существуют и внутри самого кыргызстанского общества: северные киргизы называют южных презрительным словом «мырки». Однако делить на мырок и не-мырок только по принципу юг-север тоже не корректно, — их уже достаточно и в самом Бишкеке, и на севере вообще.
Мырки являются супермобильным для любых манипуляций социальным образованием. Из них можно лепить шахидов и христианских проповедников, сайентологов и любителей пива.
Я, кстати, совершил важное социологическое открытие: доля мырок в обществе является константой: их всегда примерно половина. Управляются они пассионарно и идут вслед за лидером до конца. Конец же наступает тогда и только тогда, когда они решают отдаться какому-нибудь другому пассионарию.
Здорово я закрутил, Альберт? Как же тебе повезло, что у тебя есть такой аналитик, как я!
Выборы через три месяца, 21 августа. Претендентов фактически двое: и. о. президента Марат Кургашинов и побочный сын Папы Чингиз Акаев. О нем мало что известно. Его вообще мало кто знает. Я с кем только ни пил здесь все эти две недели, но так и не смог добраться до каких-нибудь его друзей хотя бы второго круга. Он почти не бывал в Киргизии и жил за границей, по-видимому, на то, что выдавала от щедрот семья. Семье некого больше выставить, потому что Папа потерял доверие, а хорошо известные народу отпрыски полностью себя скомпрометировали. Третий кандидат — тот и вовсе был дурак, клоун и городской сумасшедший, Женишбек Назаралиев, хозяин и главврач наркологической клиники. Обожает обэкранитъся по какому угодно поводу.
Да, чуть не забыл о главном. Шлюхи здесь водятся при саунах. Когда будешь заказывать, тебя спросят, каких предпочитаете: славянских или азиаток. Проси микс. Минут через пятнадцать привезут партию заспанных индифферентных тел; забракуешь — отправят водилу за следующей партией. Рекомендую «Терпсихору» — относительно чистое заведение с закрытым патио, бассейном и сносным кейтерингом. Мое имя послужит тебе хорошей рекомендацией. Для массажа требуй Фарида, этот татарин вдохнет в твое тело новую душу.
Разумеется, аналитики в этой записке было как дифференциальных уравнений в тетради у первоклассника. И кто бы ее ни писал, он был чудовищным пижоном. Зато эта записка еще больше способствовала распирающему меня настроению — тому самому, которое охватывало героя Мелвилла перед выходом в море: хотелось сбивать шляпы с прохожих.
Сверкнув парой золотых коронок, стюардесса сделала объявление на киргизском, столь же непрозрачном, как и последовавший за ним английский. Но было и так понятно, что мы снижаемся. Я потянул спину, расправляя затекшие члены, и услышал, как над ухом лязгнули зубы. Пока я читал, Юппи прикорнул у меня на плече и самым паскудным образом обслюнявил мою рубашку. От Роберто Кавалли. А ее, между прочим, подарил мне Генделев. Он первым ворвался на своей инвалидной тележке в помещение благотворительного склада для ветеранов, который находится под Машбиром и открывается всего раз в месяц и всего на один час. Рубашка от Кавалли была лучшей частью его поживы, но пришлось отдать мне, потому что Мише она не подходила по длине и смотрелась на нем как дорогая ночнушка.
Перед паспортным контролем я протянул Юппи аналитическую записку:
— На, жри!
— Чего это? — офигел Юппи.
— Эйнштейн велел уничтожить до выхода в город.
— А почему только я? А ты?
— Я уже съел свою половину, — соврал я. — В самолете. Пока ты дрых.
И добавил:
— Пока ты пускал на меня слюни. Впустую. А они тебе сейчас как раз о-о-очень бы пригодились.
Юппи боязливо откусил малюсенький кусочек и начал жевать. Ему стало противно. Он посмотрел на меня с нарастающим недоверием и завизжал:
— Врешь! Ты все врешь, урод! Ты не съел свою половину!
— Как это не съел? Конечно, съел! Я-то приказы выполняю. А ты даже не удосужился прочесть содержание секретного документа, который должен стать фундаментом нашей работы.
— Да какой работы нах! Какие нах секреты! — забрызгал Юппи регенерировавшей слюной. — В Чуркистане телебаченье налаживать?!
— Байке? Простите, пожалуйста! Вы, случайно, не Мартын Александрович и Александр Виленович?
Это спросил, чуть поклонившись и приложив ладони к сердцу, молодой киргиз, стоявший во время нашей перепалки неподалеку с абсолютно непроницаемым лицом. Но теперь он улыбался и протягивал руку.
— Меня зовут Сергей. Я позабочусь, чтобы вас доставили в резиденцию.
— В какую такую резиденцию? — желчно обеспокоился Юппи, который минуту назад изверился в людях.
— Что значит — в какую? — удивился Сергей. — В президентскую. Какую же еще?
— А, ну тогда ладно, — снизошел Юппи и бесцеремонно зевнул во всю пасть. — В президентскую — это нам подходит.
Мы вышли в южную ночь, которая с каждым шагом превращалась в предрассветные сумерки. Сергей дотолкал тележку с нашим багажом до черной «Волги» и постучал водителю в окошко. Послышался полустон-полувопрос разбуженного человека, началось хлопанье дверьми, затаскивание в багажник чемоданов, заталкивание себя в салон.
— Сергей, а вы не едете с нами? — спросил я нашего нового знакомого.
— Я буду вас сопровождать, — улыбнулся Сергей. — Вон на той машине.
Сбоку ласково мигнул фарами симпатичный бумер.
— Я буду ехать за вами всю дорогу. Встретимся у ворот резиденции.
И, посмотрев на Юппи, он снова улыбнулся:
— Президентской, если повезет.
Юппи хмыкнул, а когда Сергей отошел достаточно далеко, выдавил:
— Я в шоке. У киргизов есть чувство юмора!
— Простите, пожалуйста… — робко подал голос наш водитель. — Можно сказать?
— Можно, — разрешил Юппи.
— Вы только не обижайтесь, ладно?
— Ладно.
— Он не кыргыз, он — кореец.
— Киргиз, кореец. Какая разница! Вот вы, товарищ. Вы же, к примеру, наш? Славянин?
— Я-то? Я-то русский, — сказал водитель. — Меня Максимкой зовут. А еще… вы только не обижайтесь, ладно?
— Без обиняков, Максимка, — подбодрил его Юппи, — выкладывай все как есть.
— Называйте их лучше не киргизами, а кыргызами. От греха подальше. А то за киргиза они даже убить могут. Мырки — они такие!
И, угодливо хохотнув, Максимка завел мотор.
Я люблю въезжать в чужие города на рассвете, когда жизнь в них только начинается. Любовь к новизне вечно подменяет мне глубокое изучение предмета. Я — дикий человек, верящий в тотемное перерождение: проснется новый город, я очнусь вместе с ним, и — опять incipit vita nova!
Бишкек молодой город: в нем нет ничего досоветского, кроме названия, заменившего исконно советское — Фрунзе.
Думаю, что даже самый закоренелый в прошлом диссидент не мог не испытывать здесь сегодня уколов ностальгии по Советской империи. Потому что у новоявленной республики совершенно не было денег на то, чтобы заштукатурить ушедшее имперское, не говоря уже о том, чтобы чем-то его заменить.
И поэтому город из окна нашей «Волги» с госномерами очень напоминал репортаж «Из братской республики» в каком-нибудь старом киножурнале.
Несмотря на наличие отеля «Хайят».
Подумаешь! В Катманду тоже есть отель «Хайят».
АТАКЕ, ИЧПЕЧИ! Эти слова прописью на гигантском листе из ученической тетради бросились мне в глаза с рекламного баннера.
— Максимка, а что такое «атаке́» и «ичпечи́»? — спросил я водителя.
— Ата́ке ичпе́чи? — переспросил Максим. — Это значит «папа, не пей». Это Женишбека реклама.
— Назаралиева? — проявил я осведомленность. — Хозяина наркоклиники?
— Ага.
— А чем он так знаменит, что даже в президенты баллотируется?
Максим задумался. Потом сказал:
— Его все знают. Он смешной. Недавно в Шамбалу ходил.
По пути к резиденции я успел выучить еще, как будет по-киргизски «Не тормози! Сникерсни!» — Тортонбой! Сникерсже! — и волшебное слово Иштебиз — «Мы работаем» — под портретом очень усталого и сурового киргизского пролетария в каске с печатью полной безнадежности на лице. «Оставь надежду всяк сюда входящий» ему, конечно, больше бы подошло.
Последним лексическим приобретением стало джабык — «закрыто» — с рукописного объявления на дверях разграбленного революционными толпами ЦУМа: «ЦУМ ДЖАБЫК ТОВАР ДЖОК».
Впереди показался бетонный забор, которому, сколько хватало глаза, не было ни конца ни края в обе стороны. Максимка остановил машину у ворот. За ним затормозил сопровождающий бумер, из него выпрыгнул Сергей, быстрыми шагами подошел к нам и протянул в окно руку:
— Здесь я с вами прощаюсь, но мы скоро увидимся. Устраивайтесь!
Раскрылись ворота, двое солдатиков отдали нам честь, и мы въехали в резиденцию.
— Ух ты, павлин! — обрадовался Юппи.
Я тоже порадовался павлину, но через несколько секунд нам открылось зрелище посильнее павлина. Справа по курсу высился Дворец бракосочетаний. Совершенно гигантский.
— Что это? — заорали мы.
— Это?.. Ну это… как его… дворец, — сказал Максимка.
— А живет в нем кто?!
— Как кто?.. Этот живет… президент. Марат Кургашинов.
— А нас тоже там поселят? — с надеждой спросил Юппи.
— Нет, — улыбнулся Максимка. — Вы будете это… в пансионате.
— Война дворцам, мир хижинам! — Юппи затряс кулачком.
— Вы не переживайте, — сказал Максимка. — Принц тоже не во дворце живет, а в своем личном замке. Но когда мы выиграем выборы, мы все переедем во дворец.
Пансионат оправдывал свое название. Это было печальное совковое чудовище с поблекшим гламуром, все истертое, одряхлевшее, но сохранившее масштабность. Архитектурно пансионат представлял собой два широких двухэтажных крыла, соединенные коридором. Мы вошли в вестибюль. Максимка принес вещи, привел откуда-то заспанную кастеляншу и пошел спать в машину.