Роман
Дубна
2019
Перевод с испанского К. В. Щепетовой
Aliende Isabel, 2017
Перевод К. В. Щепетовой, 2018-2019
Роджеру Куркассу, моей нежданной любви
Посреди зимы я понял, что во мне живёт
непобедимое лето
Альберт Камю,
«Возвращение в Типаса» (1952)
Лусия
Бруклин
В конце декабря 2015 года зима всё ещё заставляла себя ждать. Уже наступило Рождество с докучливым звоном колокольчиков, а люди по-прежнему ходили в сандалиях и футболках с коротким рукавом: одни видели в этом путаницу сезонов, другие испуганно дрожали от глобального потепления. В окнах же тем временем появлялись искусственные ёлки, украшенные серебристым дождиком, сбивая с толку белок и птиц. После Нового года прошло три недели, и люди перестали было думать об опоздании календаря, но тут стряхнув с себя осеннюю сонливость, внезапно пробудилась природа, на всё вокруг обрушившись метелью, которая отложилась в памяти народа, пожалуй, как самая наихудшая.
На проспекте Хейтс в подвале некой каморки, построенной вперемежку из бетона и кирпичей, вход в которую ныне перекрыл снежный холм, Лусия Марас проклинала холод. Женщина обладала стоическим характером, присущим большинству её соотечественников: она привыкла к землетрясениям, наводнениям, внезапно обрушивающимся цунами и политическим катаклизмам; если в некий положенный таким явлениям срок не случалось того или иного несчастья, она начинала волноваться. И всё же, ничто не смогло подготовить даму к поистине сибирской зиме, пришедшей в Бруклин явно по ошибке. Чилийские грозы сдерживает горная цепь Анд, а на самом юге Огненная Земля, где континент распадается на рваные острова, резанные, будто ножом, самим южным ветром, где от стужи ломит кости, и жизнь, в общем-то, сурова. Сама Лусия из Сантьяго, города, который незаслуженно славится мягким климатом, где зима – влажная и холодная, а лето – сухое и жаркое. Со всех сторон город зажат тёмно-лиловыми горами, в которых на рассвете порой случаются снегопады; тогда же самый чистый в мире свет отражается в их, ослепительной белизны, пиках. В крайне редких случаях на город сыплется пыль, печальная и бледная, точно пепел, однако ж той не удаётся забелить городской пейзаж, сразу же становящийся покрытым грязной глиной. Издалека снег всегда смотрится первозданным.
В Бруклине, в хибарке, расположенной на метр ниже уровня улицы и с отвратительным отоплением, снег считался настоящим кошмаром. Заиндевевшие стёкла небольших окон препятствовали прохождению света, отчего внутри царил полумрак, едва разбавляемый голыми, свисавшими с потолка, лампами. Жилище было обставлено лишь самым необходимым – смесью ветхой мебели, уже служившей второму или третьему поколению людей, и нескольких предметов кухонной утвари. Хозяина, Ричарда Боумастера, не интересовали ни убранство, ни удобство помещения.
Ураган заявил о себе в пятницу сильным снегопадом и бешеными порывами ветра, насквозь продувавшими почти обезлюдевшие улицы. Деревья гнулись чуть ли не пополам, а шторм убивал позабывших эмигрировать либо укрыться птиц, обманутых непривычной теплотой, стоявшей в предыдущем месяце. Когда начались работы по устранению следов ущерба, мусорные машины мешками вывозили замёрзших насмерть воробьёв. Странные попугаи бруклинского кладбища, напротив, пережили эти порывы ветра, в чём можно было убедиться три дня спустя, когда они вновь появились здесь, по-прежнему что-то клюя среди могил. С четверга телевизионщики с похоронным выражением лиц и строгим тоном, каким обычно читают новости об имевшем место в отдалённых странах терроризме, предсказали большую грозу на следующий день и всякого рода катастрофы к концу недели. В Нью-Йорке объявили чрезвычайное положение, а декан факультета, где работала Лусия, приказал воздержаться от учебного процесса. В любом случае, дорога до Манхеттена оборачивалась для женщины целым приключением.
Воспользовавшись по своему усмотрению неожиданной свободой текущего дня, она приготовила касуэлу – вырви глаз, так называемый чилийский суп, утишающий душу в несчастьях, а тело в различных болезнях. Вот уже более четырёх месяцев Лусия пребывала в Соединённых Штатах, питаясь в университетском кафетерии, лишённая стимула готовить пищу себе самой, за исключением пары случаев, когда женщина делала то, побуждаемая ностальгией либо движимая намерением выказать дружбу. Для этого супа, являющегося национальным блюдом, она сварила густой и щедро приправленный бульон. Немного погодя начала жарить лук с мясом, отдельно приготовила овощи, картофель и тыкву и в последнюю очередь добавила рис. В процессе женщина задействовала всю имеющуюся посуду, отчего простенькая кухня подвала словно бы подверглась бомбёжке, однако ж достигнутый результат вполне таковой стоил и вдобавок развеял ощущение нахлынувшего на неё одиночества, когда на улице началась эта буря. Одиночество, ранее охватывающее даму столь нежданно-негаданно, точно коварный гость, ныне поселилось в самом дальнем углу её сознания.
Этим вечером, пока снаружи завывал ветер, поднимая вверх снежные вихри и нагло проникая во всевозможные щели, женщина вновь ощутила прежний, мучимый её в детстве, какой-то внутренний страх. В своей пещере она чувствовала себя в безопасности, трястись от страха перед теми или иными деталями было полной глупостью. Вот отчего та и не видела причины, по которой стоило бы беспокоить Ричарда, за исключением осознания того, что он, пожалуй, единственный человек, к кому в подобных обстоятельствах могла прибегнуть за помощью, поскольку последний жил этажом выше. В девять вечера необходимость услышать человеческий голос стала столь сильной, что дама его позвала.
- Чем ты занимаешься? - спросила женщина, пытаясь скрыть своё опасение.
- Играю на фортепиано? Тебе мешает шум?
- Я вовсе не слышу твоего фортепиано, единственное, что слышится здесь, внизу, - это грохотание конца света. И разве это в порядке вещей здесь, в Бруклине?
- Время от времени именно зимой случается плохая погода, Лусия.
- Мне страшно.
- Чего ты боишься?
- Страшно и всё, ничего особенного. Полагаю, было бы глупо просить тебя пойти ко мне и составить компанию хотя бы на чуть-чуть. Я приготовила касуэлу, такой чилийский суп.
- Вегетарианский?
- Нет. Ладно, не бери в голову, Ричард. Спокойной ночи.
- Спокойной ночи.
Женщина сделала глоточек писко, местной виноградной водки, и сунула голову под подушку. В ту ночь она спала плохо, просыпаясь каждые полчаса, с тем же самым прерывистым сном о неизбежном кораблекрушении в некой густой и кислой, похожей на йогурт, субстанции.
В субботу буря продолжала бешено нестись по направлению к Атлантике, но в Бруклине по-прежнему сохранялась плохая погода, было холодно, и шёл снег. Лусия не хотела никуда выходить, потому что многие улицы до сих пор оставались заваленными, хотя их начали расчищать уже с самого рассвета. Впереди у женщины было много времени, чтобы читать и готовиться к занятиям на всю следующую неделю. В выпуске новостей она увидела, как буря продолжает разрушать всё, что только ни попадается на её пути. Дама была вполне довольна выдавшейся перспективой спокойствия, приятного чтения и отдыха. Когда-нибудь потом она бы обязательно попросила прийти кого-то и разгрести от снега её дверь. С этим проблем не было, соседские детишки уже сами предлагали свои услуги, чтобы только заработать несколько долларов. Женщина от души поблагодарила свою удачу. Ведь она понимала, что чувствует себя вполне вольготно, проживая в небезопасной дыре на проспекте Хейтс, которая, в конце-то концов, была отнюдь неплоха.
По вечерам, немного скучая в своём заточении, женщина делилась супом с Марсело, собакой чихуахуа, после чего обе укладывались рядышком на пружинном матрасе, брошенного поверх свёрнутого тюфяка, под кучей одеял, чтобы посмотреть несколько серий теленовеллы про убийц. В квартире стоял жуткий холод, отчего Лусии пришлось надеть даже шапку с перчатками.
В первые недели, когда женщине не давало покоя решение обязательно вернуться в Чили, где, по крайней мере, могла бы смеяться по-испански, она утешалась твёрдой уверенностью в том, что всё рано или поздно меняется. Любое несчастье текущего дня становилось старой историей уже на следующий. По правде говоря, таковые сомнения длились совсем недолго: её занимала работа, дома ждал Марсело, в университете и в квартале быстро появились друзья. Более того, повсюду встречались любезные люди, и было достаточно сходить в один и тот же кафетерий раза три, чтобы там стали принимать её точно члена семьи. Мысль чилийцев о том, что янки – натуры холодные, на деле оказалась мифом. Единственным, кто обращался с нею по-прежнему несколько холодно, оставался Ричард Боумастер, хозяин дома. Ну да ладно, чёрт с ним.
Ричард платил буквально копейки за этот, расположенный в Бруклине, огромный кирпичный дом коричневого цвета, какими в данном квартале были практически все. Надо сказать, мужчина купил настоящее жильё у своего лучшего друга, некоего аргентинца, внезапно унаследовавшего крупный капитал и уехавшего к себе на родину, чтобы грамотно распорядиться средствами. Несколько лет спустя тот же дом, только ещё более ветхий, стоил бы более трёх миллионов долларов. Мужчина же приобрёл его чуть раньше, нежели молодые профессионалы из Манхэттена прибыли сюда в массовом порядке, чтобы покупать и перестраивать причудливое жильё, не забывая поднимать цены аж до небес. Ранее на этой территории процветали преступность, наркотики и различные шайки; никто не осмеливался гулять по ней ночами. Хотя на момент прибытия Ричарда данное место превратилось в одно из самых желанных в стране и, соответственно, пользующихся спросом, несмотря на наличие мусорных ящиков, тощих деревьев и металлолома во дворах. Лусия как-то в шутку посоветовала Ричарду продать эту реликвию с испорченными лестницами и едва держащимися в своих петлях дверьми и уехать на один из Карибских островов, точно представитель королевской семьи. Однако Ричард был человеком с тяжёлым характером, и присущий ему пессимизм только и питался строгостью и различными неудобствами дома с пятью пустыми и просторными комнатами, тремя никому не нужными ваннами, наглухо закрытым чердаком и первым этажом со столь высокими потолками, что требовалась самая длинная стремянка, чтобы просто сменить лампочки в светильниках.
Ричард Боумастер был начальником Лусии в нью-йоркском университете, где она работала по контракту приглашённой сюда на полгода женщиной-профессором. По окончании семестра жизнь виделась женщине совершенно бессмысленной; ей была нужна другая работа и другое место жительства, пока та определялась бы с собственным будущим на более длительный срок. Рано или поздно дама вернулась бы в Чили, где мирно окончила бы свои дни, однако ж для подобного варианта всё же ей многого не хватало. А с той поры как её дочь Даниэла обустроилась в Майами, где занялась морской биологией, а, возможно, и в кого-то влюбилась с дальнейшими планами остаться, и вовсе ничто не звало её к себе на родину. Женщина планировала провести последующие годы с пользой для здоровья, прежде чем последнее покинет её, дав возможность старческой слабости одержать вверх. Даме хотелось жить за границей, где голову бы занимали ежедневные проблемы, а сердце оставалось бы относительно спокойным, поскольку в Чили на неё давили хорошее знание обществом её собственной персоны, бытовые дела и всякого рода ограничения. Там она чувствовала себя обречённой на то, чтобы неизбежно превратиться в одинокую старуху, преследуемую дурными и лишними воспоминаниями, тогда как за пределами родины ещё могли бы случиться сюрпризы, а то и выпасть некоторые шансы.
Она согласилась работать в Центре исследований Латинской Америки и Карибских островов, чтобы на какое-то время удалиться и быть ближе к Даниэле. И, это тоже она была вынуждена признать, ещё потому, что Ричард её заинтриговал. Ныне женщина практически справилась с постигшем ту разочарованием в любви и думала, что Ричард мог бы стать нужным лекарством, способом забыть Хулиана раз и навсегда, эту её последнюю любовь, единственную, которая оставила в даме определённый след даже после её развода, случившегося в 2010 году. За прошедшие с того времени годы Лусия убедилась, до чего же редко бывают возлюбленные у женщин её возраста. Да, несколько приключений в личной жизни уже были, но те даже не заслуживают упоминания, пока не появился Ричард; она знала этого человека более десяти лет, когда сама всё ещё была замужем. С той поры он её привлекал и манил к себе, хотя женщина не могла объяснить, отчего всё происходит именно так. По сравнению с ней этот мужчина обладал совершенно другим характером, и вообще у обоих было мало чего общего помимо проблем по работе в университете. Они случайно встречались на конференциях, проводили много времени, говоря о своей работе, и поддерживали регулярную переписку, причём он не проявлял ни малейших чувств по отношению к своей коллеге. Лусия как-то подкатила к нему, причём совершенно неожиданно для себя самой, поскольку ей недоставало смелости кокетливых женщин. Задумчивый вид и робость Ричарда могли стать мощными импульсами, чтобы поехать в Нью-Йорк. Она воображала себе этого человека глубокой и серьёзной личностью, исполненной благородства, которое рассматривала как благодарность для того, кому удалось преодолеть препятствия, поставленные им же на пути к какой-либо форме близости.
В свои шестьдесят два года Лусия всё ещё поддавалась девичьим фантазиям, и это в её случае было неизбежным. Её выдавали морщинистая шея, высохшая кожа и дряблые руки, порой подводили колени, и она давно смирилась, видя, как исчезает собственная талия, поскольку самой не хватало дисциплины, чтобы бороться с наступлением старости в гимнастическом зале. Грудь по-прежнему оставалась молодой, но она уже не была её собственной. Женщина избегала смотреть на себя будучи обнажённой, поскольку одетой ощущала себя куда комфортнее, знала, в каких цветах и стиле выглядит лучше всего и неуклонно облачалась именно в них. Так, могла приобрести себе целый гардероб за двадцать минут, ни на что не отвлекаясь и без лишнего любопытства. Зеркало, как и фотографии, было её заклятым врагом, поскольку обнажали неповоротливость дамы с прочими дефектами, которые выступали на первый план такими, какими они и были на самом деле. Женщина верила в собственную привлекательность, в то, что если последняя у неё и имеется, то лучше всего видна именно в движении. Дама была гибкой в теле и обладала определённым, хотя и незаслуженным, изяществом, поскольку совершенно за ним не следила, скорее, напротив, была сладкоежкой и бездельницей, словно одалиска, и, будь в мире справедливость, точно стала бы тучной. От своих предков, бедных хорватских крестьян, людей, несомненно, трудолюбивых и, наверняка, вечно голодных она унаследовала очень удобный обмен веществ. Её лицо на фото в паспорте, серьёзное и снятое в фас, напоминало лицо советского тюремщика, как то в шутку говорила её дочь Даниэла, хотя с таким выражением женщину никто и никогда не видел: на всегда выразительное лицо она к тому же умело накладывала макияж.
Если вкратце, даму вполне устраивала собственная внешность, и та уже смирилась с неизбежным ухудшением своего состояния с течением лет. Тело состарилось, однако по-прежнему заключало в себе всё того же непорочного подростка, каким женщина и была в душе. И всё же у неё не получалось представить себя старухой, какой она и была на самом деле. Желание выжать из жизни все соки ширилось параллельно с всё более и более съёживающимся будущим, и часть этого энтузиазма была лишь смутной иллюзией, разбивающейся о реальность, характеризующейся как отсутствием возможностей, так и неимением возлюбленного. Она тосковала по сексу, романтике и любви. С первым время от времени как-то получалось, вторая скорее была вопросом везения, а вот последняя рассматривалась в качестве награды небес, которая на её долю точно не выпала, как о том более чем однажды женщина рассказывала своей дочери.