А вот и календарь, где отмечены дни, когда Амстед играл в бридж. Здесь же и членские билеты разных обществ. Возле них — коробочка с визитными карточками, кнопками, скрепками, грифелями для карандашей, ластиками и перочистками.
Рядом — пресспапье, выточенное в форме маленького снаряда, и разрезной нож в виде миниатюрной сабли. Однако, если не считать снарядообразного пресспапье и трудов о взрывчатых веществах, ни на самом столе, ни внутри его не оказалось ни одной вещи, которая бы направляла мысль в сторону смерти и уничтожения или проливала бы свет на подоплеку эксцентричного самоубийства Амстеда.
Наконец, очередь дошла до стенного шкафа. Здесь оказалась коллекция почтовых марок, а рядом — каталоги и другие филателические принадлежности. Здесь же были спрятаны: чековая книжка на четыреста пятьдесят крон, сберегательная книжка на две тысячи четыреста крон и школьная сберегательная книжка на имя Лейфа на двести шестьдесят семь крон и семьдесят пять эре. Эту сумму, повидимому, составили деньги, получаемые Лейфом в награду за хорошие отметки.
— Когда Лейф станет студентом, эти деньги пригодятся ему, — сказала фру Амстед. — Мы приучаем его копить деньги. Лучше откладывать их на книжку, чем выбрасывать на леденцы, лакрицу и тому подобную ерунду. И если Лейф обещает не курить до двадцати лет, то получит от отца целых сто крон.
Кроме того, в шкафу лежали всякие свидетельства: о крещении и оспопрививании, о конфирмации, о браке и т. д. и т. п. Здесь же оказались зачетные книжки Амстеда, его университетский диплом и другие важные и почетные бумаги, как, например, личная благодарность начальника отделения за внимание, оказанное ему в связи с его шестидесятилетием.
Здесь же лежали аккуратно перевязанные ленточкой старые письма. Это были письма от фру Амстед, написанные во время отпусков, когда волей–неволей им приходилось расстаться на несколько дней. Письма содержали подробные отчеты о здоровье и поведении Лейфа.
Однако в них не было ни малейшего намека на семейный разлад или иные обстоятельства, которые могли бы толкнуть человека на самоубийство.
Были здесь фотографии в коробках и фотографии в альбомах. А среди них — старые портреты, изображающие отпрысков семейства Амстедов, любительские снимки, сделанные во время праздников и загородных прогулок, снимки Лейфа в первые годы жизни, фотографии его школьных лет, наклеенные на толстый картон. А вот целый класс с ненавистным учителем в центре, — и как только фотограф умудрился разместить всех перед объективом! Вот студенческая группа: вся компания в белых студенческих шапочках и с белыми гвоздиками в петлицах.
Здесь можно было найти и старые ценные сувениры и незначительные памятки. Вот иллюстрированные открытки с видами Куллена, Дюббэль Банке и Грейсдаля близ Вайле. Лакированный деревянный башмачок с приветом из Гиммельбьерге. Камень необычной формы. Маленький кусочек янтаря. Вещи, которых никто никогда не трогал и не доставал; их клали в этот шкаф, и там они оставались уже раз и навсегда.
Рядом с фотографиями лежало несколько газетных вырезок. Вот, например, некролог, посвященный старому Амстеду — начальнику отделения Вальдемару Амстеду.
Судя по некрологу, это был и прекрасный человек и прекрасный чиновник. А вот еще вырезки об отце Теодора Амстеда. Маленькие заметки о награждении орденами, о семидесятилетием юбилее и о новогоднем бале. С похвальной почтительностью сын вырезал эти заметки из газет и сохранил их для потомства. Зато Лейфу было что почитать о своем дедушке. О самом Теодоре Амстеде теперь, разумеется, можно было бы собрать гораздо более объемистый газетный материал, но вряд ли стоило бы его хранить. Такие высказывания никому не делают чести.
Следовало бы отметить еще одну вырезку — статью, посвященную начальнику Амстеда — Херлуфу Омфельд- ту, возглавлявшему одно из отделений 14‑го отдела военного министерства. Эта статья была написана по случаю его шестидесятилетия. Тут же был и портрет этого выдающегося деятеля. Но кто же это решился пририсовать юбиляру чернилами бороду и очки? Может быть, это сделал Лейф или еще какой–нибудь ребенок? А может быть, кто–нибудь из взрослых по рассеянности? Сыщик внимательнее присмотрелся к этой газетной вырезке. Через весь текст красивым и четким почерком было выведено: бандит, бандит, бандит… Изящный почерк, несомненно, принадлежал Теодору Амстеду. Слова эти он, вероятно, написал машинально. Покойный явно недолюбливал своего начальника.
Порядок ни в чем не был нарушен. Сыщик провел свой обыск методически и с профессиональной аккуратностью. Ящик за ящиком. Потом шкафы и комоды. Не был забыт и платяной шкаф. Висевшая в нем серая пара оказалась сшита из того отличного английского сукна фирмы «Chestertown-Deverill», сбыт которого был исключительно предоставлен портному Хольму. Сыщик захватил с этого костюма пару пуговиц, чтобы сравнить их с пуговицами, найденными на полигоне. Он тщательно срисовал также на бумагу отпечаток обуви покойного.
Отметив что–то в своей записной книжке, сыщик откашлялся и многозначительно покачал головой, хотя ничего из ряда вон выходящего он как будто не обнаружил. Ему так и не удалось найти доказательств в подкрепление одной интересной теории, которую вполне самостоятельно и всесторонне обосновал наш молодой криминалист.
10
Красный дом на Слотсхольмене — весьма примечательный уголок. Внешний вид этого здания решительно ничем не выдает его подлинного назначения. Нет на нем ни надписей, ни вывесок, по которым можно было бы судить о том, что происходит за его стенами.
Это почтенное, старинное здание теперь соединено с рядом других строений как давнего, так и более позднего происхождения, первоначально сооруженных для самых разнообразных целей. Все это образует целый городок, погруженный в тишину и окутанный тайной. Какая–то мирная обитель в самом сердце Копенгагена. Маленький, тихий, уединенный городок, затерянный посреди большого города.
Бесчисленные стаи голубей ютятся на его крышах и карнизах. А в определенные часы, когда некий старый господин выходит во двор с мешком гороха, голуби тучей взмывают вверх, и когда он умрет или уйдет в отставку по старости, голуби все равно будут еще много дней слетаться сюда в установленный час. Только спустя некоторое время они поймут, что больше не дождутся гороха.
А потом другие люди тоже будут кормить голубей, но только уже в другие часы. Поколения людей приходят и уходят, а голуби будут попрежнему жить, и процветать, и загрязнять красное здание своими экскрементами.
В этом здании разместилось правительство Дании. Здесь — ее жизненный нерв. Отсюда действуют силы, направляющие жизнь всей страны. Здесь живет само государство.
На фасаде дома, обращенного в сторону Христиан- боргского дворца, висит табличка с надписью: «Ночной звонок в генеральный штаб». В случае если мир будет нарушен в неприсутственные часы, достаточно нажать на кнопку этого звонка, чтобы поставить армию под ружье.
Эта табличка — единственная во всем здании. Здесь множество подъездов и дверей и нет ни одной надписи или дощечки, поясняющей, куда ведут эти двери. Нет здесь ни указателей помещений, ни стрелок или металлических рук, указывающих нужное направление, нет ничего, что позволило бы разобраться в этом лабиринте коридоров, дворов, лестниц и переходов.
Здесь, повидимому, нет ни привратников, ни часовых, ни сторожей. Каждый может без труда проникнуть в правительственное здание, и важнейшие государственные тайны находятся под защитой одного лишь английского замка.
Внутри здания царит мертвая тишина. Из–за многочисленных дверей не доносится ни звука, не слышно ни стрекота пишущих машин, ни скрипа стульев, ни людских голосов.
По зданию одиноко бродит какой–то человек. Он идет по длинным коридорам, медленно поднимается по многочисленным лестницам, вглядывается в закрытые двери. Иногда он вдруг застывает на месте и напряженно вслушивается.
Человек этот одет в спортивную куртку, на брюках у него — велосипедные зажимы. Это — сыщик, который никак не может разыскать нужный ему отдел. Его послали сюда произвести дознание по делу о самоубийстве господина Амстеда. И вот сейчас он тратит время на бессмысленные поиски. В какое дурацкое положение он попал! Ну и посмеялись бы над ним в полицейском управлении, если бы увидели его сейчас!
Вдруг он слышит, как приоткрывается дверь. По коридору медленно движется человек. Он идет прямо навстречу сыщику. Первое живое существо, которое встретилось ему в этом здании.
— Простите, пожалуйста! Где находится четырнадцатый отдел военного министерства?
Человек застывает на месте. На нем альпаговый пиджак. Очевидно, он работает в этом здании. На мгновенье его изумительно пустые глаза останавливаются на сыщике, и вот он уже снова медленно идет по коридору.
— Я спрашиваю, где четырнадцатый отдел военного министерства?
Никакого ответа. Человек продолжает двигаться, не оглядываясь. Сыщик провожает его долгим взглядом.
Потом он возобновляет поиски. Стучится во все двери, но никто не откликается. Сыщик с надеждой всматривается в длинный коридор, но он пуст.
Вот открывается другая дверь, и из комнаты выходит другой чиновник.
— Не скажете ли вы мне, где находится четырнадцатый отдел военного министерства?
Тот не слышит сыщика. Он даже не смотрит на него. С какой–то бумагой в руке он пересекает коридор.
— Алло! Эй, послушайте! Где четырнадцатый отдел военного министерства?
Чиновник исчезает за дверью по другую сторону коридора и плотно прикрывает ее.
Просто кошмар какой–то. Можно подумать, что перед нами Одиссей, спустившийся в царство теней.
Сыщик как угорелый мечется по заколдованному зданию. Он уже совсем упал духом.
Но вот снова кто–то появляется в конце коридора. На этот раз — женщина. В руках у нее ведро и швабра. Это, конечно, уборщица. Сыщик громко окликает ее:
— Вы не знаете, где находится военное министерство? Мне нужен четырнадцатый отдел.
На этот раз ему ответили.
— Военное министерство? Это наверху, на самом верху. Вам придется пройти по коридору налево, третья дверь справа.
— Спасибо! Большое спасибо! Как это любезно с вашей стороны!
Благодарно взглянув на уборщицу, сыщик устремляется вперед.
На его стук никто не откликается. Тогда он толкает дверь и попадает в очень длинное помещение, разделенное перегородками на кабины, похожие на стоила.
В первом стойле за письменным столом сидит некто, устремивший неподвижный взор прямо перед собой. Должно быть, это дежурный. На черном шнурке у него висит старомодное пенсне в золотой оправе. Он носит высокий стоячий воротничок, а на руках у него незакрепленные крахмальные манжеты, низко свисающие из–под рукавов.
— Здравствуйте! Это четырнадцатый отдел военного министерства?
Молчание.
— Я из полиции. Мне приказано произвести дознание по делу о самоубийстве одного из ваших служащих!
Молчание.
— Алло! Вы слышите? Я из полиции.
Ни слова в ответ.
И вдруг сыщик замечает, что его собеседник спит. Да, спит с открытыми глазами, сидя за письменным столом. Нужны долгие годы практики, чтобы овладеть этим искусством.
Сыщик подходит к следующему стойлу. Сидящий здесь чиновник положил руки на стол и опустил на них голову, так что лица его вовсе не видно. Он тоже спит, но только в более естественной позе.
В третьем стойле чиновник откинулся на спинку стула, а ноги водрузил на стол. Но он не спит и даже читает книгу. Острый глаз сыщика сразу же установил, что это «Остров сокровищ» Стивенсона.
— Это четырнадцатый отдел военного министерства?
— Да. Что вам угодно?
Чиновник положил книгу и недовольно посмотрел на сыщика. Это был сын секретаря Государственного совета.
— Я из полиции. Мне нужны кое–какие сведения о служащем Амстеде.
— В таком случае вам лучше всего побеседовать с начальником отделения. Я не уполномочен разговаривать по поводу этой истории. Пройдите вон в ту дверь…
И сын секретаря Государственного совета снова вернулся к чтению увлекательного романа Стивенсона.
11
Начальник отделения сидел в своем кабинете и разрабатывал циркуляр о правилах внутреннего распорядка в отделении. Такие циркуляры он составлял время от времени, передавая их затем через дверь в общую комнату. Затем циркуляр обходил всех чиновников, причем каждый собственноручно расписывался на бумаге в знак того, что он прочел инструкцию и принял к сведению содержащиеся в ней указания.
По окончании этой процедуры циркуляр снова возвращался к начальнику через ту же дверь. Затем на нем проставляли дату, ставили штемпель, литер, входящий, исходящий и регистрационные номера, после чего подлинник документа вместе с копией сдавался в архив. Здесь его бережно хранили, дабы грядущие поколения и через несколько столетий могли бы в любой момент ознакомиться с правилами внутреннего распорядка в отделении 14‑го отдела военного министерства, которые время от времени составлял начальник отделения для своих подчиненных.
Разработка циркуляра заняла у начальника большую часть первой половины дня. Предварительно он написал несколько проектов и черновиков, а в настоящий момент, занимался перепиской начисто уже готового документа.
«…На прошлой неделе в верхнем этаже здания на стороне, выходящей окнами на улицу Слотхольмсгадё, открытое окно не было закреплено крючком, вследствие чего оно оказалось разбито. Насколько мне известно, подобное явление уже имело место по крайней мере один раз, и в результате стекло в вышеупомянутой раме разбилось вдребезги от сильного порыва ветра, причем осколки его попали не только на тротуар, но и на мостовую. Будучи глубоко убежден в том, что служащие отдела преисполнены решимости ревностно соблюдать все необходимые меры предосторожности и неукоснительно выполнять соответствующие предписания и инструкции в тех случаях, когда они считают целесообразным оставлять окна открытыми, — я вынужден тем не менее напомнить, что не только 14‑й отдел военного министерства несет материальную ответственность за каждое разбитое стекло, но при создавшихся условиях и все министерство в целом также может быть поставлено перед необходимостью взять на себя материальное возмещение за ущерб и повреждения, нанесенные случайным прохожим и транспорту при падении осколков разбитого стекла, а заодно указать и на необходимость строго соблюдать действующие предписания полиции в отношении открытых окон, выходящих в сторону дорог, площадей и улиц.
Херлуф Омфельдт».
Начальника отделения не слишком обрадовал визит представителя полиции.
— Я полагал, что сделал все от меня зависящее, сообщив по телефону в полицейское управление о полученном мною от господина Амстеда письме, в котором он доводит до моего сведения о предпринятом им необычайном и прискорбном самоубийстве. Одновременно мною было препровождено по почте в полицию и самое письмо — заказным почтовым отправлением. Не думаю, чтобы наше отделение могло предоставить в распоряжение полиции какие–нибудь дополнительные сведения, которые пролили бы свет на это печальное событие.
— И все–таки разрешите мне задать вам несколько вопросов. Как могло случиться, что письмо Амстеда, напи. санное и отправленное в день его самоубийства, было прочтено с таким запозданием?
— Это следует отнести за счет порядка прохождения корреспонденции в нашем отделении. Обычно бумаги проходят еще более долгий путь, чем это письмо. Если же мне все–таки удалось ознакомиться с содержанием письма господина Амстеда раньше обычного, то это объясняется тем, что письмо было адресовано лично мне, а это дало мне право предполагать, что и по содержанию оно носит чисто личный характер, как это в действительности и оказалось.
— Но ведь в последний день своего прихода на службу сам Амстед тоже как будто получил письмо. Это случилось именно в день его самоубийства. По данным, которыми располагает полиция, письмо пришло около двух часов дня, и непосредственно вслед за этим Амстед ушел из министерства. Установлено далее, что полученное письмо явно взволновало господина Амстеда. Есть поэтому все основания предполагать, что получение письма так или иначе связано с его решением лишить себя жизни.