Нет, пока ещё не телом! Он ещё дышал, но черты его лица словно начали застывать, приобретая симметричную завершённость какую можно встретить только у мёртвых в первые часы перед кончиной.
Картины прошлого, которого было совсем немного, поплыли перед глазами.
Тепло его тела, вкус поцелуя, аромат кожи. Сила и странный надлом в душе – всё обрушилось в одно мгновение вместе с осознанием, что это уходит, может оборваться вот прямо здесь и сейчас.
И человека не будет. Нигде и никогда.
Как Гаитэ не крепилась, как не старалась сдержаться – не получилось. Боль, уже не помещающаяся в теле, вырвалась всхлипами и слезами. Прижав кулак к губам, погружая в пальцы зубы, чтобы не завыть в голос, как волчица, она судорожно стонала, будто и впрямь стала раненным животным, без сознания, лишь с обнажёнными нервами и инстинктами.
Будто камень, тяжёлый, неподъёмный, упал на грудь. Ни сдвинуть, ни вздохнуть – такая беспросветная тяжесть.
«Он ещё не умер! Он жив», – шептали духи разными голосами. – «Рано оплакивать. Надо бороться».
– Частица души моей! Любовь моя, не покидай меня! – прошептала Гаитэ, вновь беря Торна за руку. – Свет очей моих, останься со мной!
Она перестала видеть людей вокруг – видела только его. Заострившийся профиль, чернеющие провалы глаз и неровное, еле различимое дыхание, бьющееся у губ.
Гаитэ, вцепившись в руку Торна, физически ощутила тот момент, когда темнота вокруг стала густеть, как воздух перед грозой. Нечто огромное, мощное и чёрное медленно наползало, пронизанное грозными зарницами. Нечеловеческая, мощная сила, которую не сокрушить.
Гаитэ ощущала жестокие порывы ветра, неудержимые, неукротимые.
С ней случилось видение. Она стоит на пике горы, и видит, как на неё движется чёрный смерч. Чёрные пики скал со всех сторон, свет гаснет прямо над ней, в узком просвете между густых туч и у ног разверзается пропасть.
Пропасть всё ширилась и в какой-то момент Гаитэ поняла – ветер движется не с небес, как обычно бывает, а из этого чёрного, бескрайнего, расширяющегося провала.
«Я не отдам его тебе», – сказала она мысленно тому непонятного Нечто, что шло со всех сторон. – «Я не отдам его тебе!».
Пропасть, как водой, заполнялось поднимающееся белой дымкой, подвижной, словно ртуть. На душу снисходил покой, но это не было связано со смирением или принятием происходящего – лишь с решением стоить до конца.
Если она вместе с Торном рухнет в эту бездну, так тому и быть, но одного Гаитэ его не отпустит, не разожмёт рук.
Слух наполнился неприятным клёкотом и шумом крыльев, тревожным, волнительным. Так не могут шуршать крылья голубей – только воронов. Зловеще, по-чёрному.
Потом все стихло.
Слабый полустон-полухрип сорвался с губ Торна.
– Любовь моя! – склонилась над мужем Гаитэ.
Медленно, с усилием он открыл глаза, ещё сохранявшие потусторонний блеск.
Взгляд его скользнул в сторону жены.
– Гаитэ, – медленно проговорил он.
– Я здесь, любовь моя! Я рядом с тобой! – сжала она его ладонь в своей руке, прижимая к мокрой от слёз, щеке. – Слава добрым Духам! Ты не покинул меня! Боже милостивый! Благодарю тебя! – возвела она очи горе. – Муж мой! Я так рада, что ты одержал победу над смертью…
– С твоей помощью, жёнушка. С твоей помощью, – отозвался Торн со слабой улыбкой.
Он притянул Гаитэ к себе, цепко, с привычной для него хваткой, которую даже яд не в состоянии был ослабить.
– Мой отец?… Что с ним? Он в порядке?
Что было делать? Лгать ему во имя спокойствия? Гаитэ никогда не была сильна в криводушии.
– Их Величество, в его годы, учитывая то, что он успел выпить больше вина, чем ты…
– Почему ты здесь?! Почему ты не помогла ему?!
– Я не всесильна. Мне пришлось выбирать между твоим отцом и тобой… и выбор мой очевиден.
– Мой отец мёртв?
Глаза Торна ярко заблестели, как бывает только тогда, когда они полны слёз.
– Вот демон! Как же такое могло произойти! Как такое допустили?! Змея подобралась слишком близко…
– Боюсь, что ты прав. И… – Гаитэ заколебалась, не уверенная в том, что эту новость следует сообщать сейчас. Но как умалчивать о таком?
– Что?
– Бюсь, моя мать может быть замешена в заговоре. Она сбежала сразу же, как всё началось.
Торн поднял на Гаитэ тяжёлый, придавливающие взгляд.
– Ты не стала пить вино, – с горечью, почти с ненавистью, проговорил он.
– Я никогда не пью. Ты же знаешь.
– Наша смерть с отцом была тебе выгодна!
– Если так, то зачем я сделала всё возможное, чтобы спасти вам жизнь?
Гаитэ не была удивлена подозрениями Торна. Зная его нрав и характер она к этому готовилась.
– Я на вашей стороне. Сейчас слишком много всего навалилось, чтобы нам ссориться. Мы должны быть едины. Все.
– Ты права. Ворота во дворец заперли?
– Кристоф посоветовал мне сделать это, как только мы поняли, что вас отравили. Эффидель с мужем здесь.
– Отлично. Всех посетителей гнать прочь! Болезнь мою и отца следует держать в тайне. Это поможет выиграть время.
– Мы можем попытаться, но вряд ли получится, – вздохнула Гаитэ.
Передав приказ Торна секретарю, она, напоив мужа целебным отваром из трав, которые должны были нейтрализовать остатки токсинов в его организме, направилась в покои императора.
Лекарь передал тревожное сообщение. Их Величества пришли в себя, но, скорее всего, не проживут до рассвета.
К собственному удивлению, Гаитэ не застала царственного свёкра в постели. Он велел отнести себя в тронный зал. Всё это было странно, нереалистично, жутко. Высокий зал, неровные всполохи факелов, эхо шагов, тени.
И умирающей в высоком кресле.
Рядом с Алонсоном стояли его дочь и любовь последних лет его жизни, красавица Франческа.
Жозе Рокор, муж Эффидель, стоял в отдалении.
– А, вот и ты, последняя из Рэйвов, – тихим, ровным голосом проговорил Алонсон. – Подойти ближе. Скажи, как мой сын?
– Пришёл в себя, Ваше Величество.
– Он будет жить?
– Вне всякого сомнения.
– Мы рады это слышать, – откинулся на спинку кресла император. – Известие скрашивают нашу боль, которую мы почти не в силах выносить.
Гаитэ, не говоря ни слова, приблизилась к императору и, присев у его ног, положила свои руки на его. Исцеление было невозможным, процесс интоксикации зашёл слишком далеко, но облегчить его муки она всё-таки могла. Правда, в изрядной степени разделяю их.
– Благодарю, дитя, – мужчина отнял ладони, покачав головой. – Но не стоит. Слишком поздно, – тяжело вздохнул он. – Слишком поздно для многого.
– Нет! – всхлипнула Эффидель. – Нет, папочка. Не покидайте нас! Мы не готовы…
– Дитя моё, к смерти нельзя подготовиться. В такой час, как мой, нужно быть благодарным за жизнь, которую прожил. А мы прожили интересную жизнь, о которой немногие могли бы мечтать. В этом дворце я видел и рай, и ад, вкусил сполна и любовь, и предательство. Здесь я видел смерть и не раз сам был её причиной. И все же, пусть на душе моей много грехов, я не жалею ни о чём. Люди могут говорить что угодно, но всё, что я делал, я делал для будущего процветания моей страны и воцарения нашей династии.
Императору каждое последующее слово давалось труднее предыдущего. Он тяжело дышал.
– До этого часа из всех войн, в каких довелось участвовать, я выходил с надеждой. Даже если проигрывал, всегда находил способ вновь начать игру с преимуществом в положении. Но в этот миг сердце наше не спокойно. Наши сыновья недостаточно сильны и мудры для того, чтобы править. Торн слишком самовлюблён, а Сезар… – дыхание императора всё учащалось, делаясь прерывистей. – Сезар слишком амбициозен. Оба слишком легко идут на поводу страстей. И единственная надежда, которую я даже сейчас храню в своём сердце, что ты сумеешь примирить непримиримое, найти равновесие там, где его изначально не было. Я должен был бы передать этот перстень тому из сыновей, кто займёт моё место на престоле. Но вокруг меня нет сыновей. Лишь женщины. Ты, как будущая королева и мать моих внуков, передашь этот символ власти вашему новому королю.
Тяжёлый перстень с кровавым рубином лёг в ладонь Гаитэ.
– Нет, отец, нет! – сжала руку отца, рыдая Эффи. – Не говорите так. Мы вылечим вас! Спасём. Правда же, Гаитэ? Ну скажи ему!
Но Гаитэ и без дара было видно, как душа Алонсона медленно, но верно покидает его бренное тело, отходит.
– Папочка! Как же мы будем жить без тебя?! – причитала, всхлипывая, Эффи.
– Если ты любишь меня по-настоящему, дитя моё, будь щедра, не держи меня больше здесь. И не плачь. Мне пора в последний, самый трудный бой, моя девочка. Пообещай позаботиться о них, – обратил он последний взгляд на Гаитэ.
– Обещаю, – кивнула та.
– Мой день подошёл к концу. Ночь близка… – выдохнул, угасая, Алонсон перед тем, как в последней смертной судороге упасть на руки плачущих женщин.
Спустя четверть часа Гаитэ была вынуждена войти в опочивальню мужа с тяжёлым известием:
– Ваш отец, Их Величество император Саркассора, Алонсон III, умер. Король умер. Да здравствует король!
С этими словами она надела оставленный кровавый перстень на руку мужу.
Какое-то время Торн хранил молчание, откинувшись на подушки, прикрыв глаза рукой. Потом тихо произнёс.
– Нам всем следует готовиться к худшему. Власть мало получить. Её нужно завоевать. А Бог свидетель – врагов у нас немало.
Глава 4
– Ваша Светлость, – подошёл к Гаитэ премьер-министр. – Мы не можем больше ждать. Наша обязанность перед поданными сообщить о смерти императора.
– Так делайте то, что должны.
– Откройте ворота! Откройте ворота! – гудела толпа, заполнившая всю площадь.
Стемнело. Среди ночи леденящим ужасом наполнял душу этот рёв, что страшнее звериного.
Факелы в руках толпы будили в душе Гаитэ, наблюдавшей с верхней галереи, застарелые, укоренившиеся фобии – её самым большим страхом было сгореть на костре.
Самые отчаянные из смутьянов сделали из бревна таран и теперь тащили его к воротам, что гвардейцы изнутри заперли на тяжелый засов. Те ходили ходуном на массивных петлях.
Толпа ревела и бесновалась. Мужичьё держало в руках импровизированное оружие от вертелов, на которых обычно жарили рябчиков, до заржавевшей сабли, неизвестно как попавшей в лачугу простолюдина.
– Что будем делать, Ваша Светлость? – вытирая пот с бледного лица проговорил кто-то из мужчин.
Судя по форме, один из военных. Кажется, капитан?
– Они вот-вот прорвутся.
– Чем можно противопоставить толпе, чтобы привести её в чувства? – вопросительно поглядела на него Гаитэ
– Нечто более действенное, чем простая алебарда и аркебуза.
– Тогда велите приготовиться мушкетёрам, – распорядилась Гаитэ. – И пусть готовят пушечные жерла. Раскалите до красна прутья. Если убедить толпу словом не удастся, нам придётся думать о наших жизнях и жизнях тех, за кого мы в ответ.
– Вы правы, мидели. Мы должны быть готовы дать серьёзный отпор, – одобрил её решение капитан.
Гаитэ плотней запахнула на себе плащ, подбитый волчьим мехом. Ночь была прохладной, да и страх, поднимавшейся в душе, порядком вымораживал.
– Что с нами будет? – услышала она рядом с собой встревоженный голос Эффидель, подошедшей неслышными, мягкими, как у кошки, шагами. – Что с нами со всеми будет, Гаитэ? Брат должен что-то сделать.
– Торн очень слаб, он едва дышит. Толку от него сейчас будет меньше, чему ему вреда от подобной активности.
– Как назло, от моего муженька никакой пользы! – с досадой притопнула ногой Эффи. – Знаешь, что он делал, когда я покинула наши покои? Он – молился! Представляешь? Молился!
– Иногда молитва бывает животорящей.
– Сомневаюсь, что она возымеет волшебное действие, если не предпринимать ничего больше.
– Мы отобьёмся, – постаралась успокоить Гаитэ девушку. – Дворец – неприступная крепость. Даже если чернь прорвётся во внутренний двор, это ещё не конец. В опасности не столько мы, сколько все эти люди. Если бы только можно было избежать большой крови, – вздохнула она.
Тем временем солдаты, вооружённые мушкетами, выстроились в два ряда напротив ворот в прямоугольное каре. После первого залпа первая шеренга должна была уступить место второй.
Если первые два огневых залпа не остановят людей, дальше сцепиться придётся в рукопашную.
Пролившаяся кровь могла либо испугать людей, либо окончательно превратить их в кровожадных зверей.
– Их голоса, – нервно передёрнула плечами Эффидель. – Похоже на рёв океана.
– Они вот-вот выбьют ворота. Нужно спуститься вниз.
– Зачем? – Эффидель посмотрела на Гаитэ, как на сумасшедшую.
– Чтобы в последний раз попытаться поговорить с людьми нормальным языком перед тем, как заговорим на языке оружия.
– Думаешь, с ними можно нормально разговаривать?
– Нужно попытаться хотя бы понять, чего они от нас требуют? Чего им надо?
Спустившись, Гаитэ встала перед воротами.
– Отворите! – велела она страже.
Все вокруг смотрели на неё с явным сомнением в её умственных способностях.
– Открывайте! – настаивала Гаитэ.
Гвардейцы, подчинившись, отошли в стороны. Тяжёлые деревянные воротины разошлись в стороны и в образовавшийся проём хлынул поток дубин, колов, топоров.
Всё, как кровью, залито багровым светом факелов.
Пока толпа с дикими воплями заполняла внутренний дворцовый двор, военные стояли молча, кто, положив руки на эфес клинка, кто, держа мушкет на мушке, кто, готовый запалить фитиль. Все бездействовали в ожидании приказа начать атаку.
– Вперёд! Бей! – кричали люди и лица их искажались, словно они были одержимы бесами.
Гаитэ ощущала присутствие тёмных духов так же явственно, как чувствуешь запах крови на скотобойне.
Она стояла в этом диком водовороте и не чувствовала страха – лишь печаль и решимость идти до конца, чего бы не стоило.
Вся предыдущая жизнь отдалялась от неё в этот момент, словно берег, от которого отчалил корабль, уходя в открытое море.
Она никогда не была маминым любимым ребёнком, папиной ненаглядной дочкой, деревцем, свежим цветком, который все холили и лелеяли. Её с детства жизнь приучила к бурям. Но то, что разворачивалось сейчас было хуже всего.
Последние остатки детства, последние пылинки невинности слетали с Гаитэ в этот страшный миг, когда она стояла один на один со Смертью, и только от её решения зависели дальнейшие события.
Она, Гаитэ, урождённая Рэйв, ставшая Фальконэ, познала тоску и боль в окружении величайших богатств этого мира. Тьму, скрывающуюся за блеском великолепием драгоценностей и богатством одежд. Дьявола, прячущегося за самыми прекрасными лицами.
Большинство людей уверены, что быть королём значит быть в безопасности ото всего, даже от капель дождя. Но вот она стоит, сжимая в кулаки руки с такой силой, что на ладонях остаются лунки от ногтей.
Одна.
На неё движется бессмысленная, из-за чего-то восставшая толпа. И никто и ничто не спасает её от участи быть разорванной в клочья и зарубленной топорами.
При виде женской фигуры, с ног до головы закутанную в белое, неподвижно замершей у высохшего фонтана, словно добровольная жертва, выступившая вперёд, толпа сбавила шаг.
Гаитэ бесстрастно и свысока глядела на людей.
Сегодняшний день, или, вернее, ночь, должны подвести черту под годом жизни, в котором Гаитэ столько тосковала, теряла и обретала, надеялась и разочаровывалась. Сейчас ей предстояло пройти через Врата Смерти.
В этот длинный, бесконечный, ужасный день они словно танцевали вместе, в паре. Или, скорее не танцевали – сражались. Пока счёт шёл один – один.
Но ведь это только разминка?
Две женщины в белом. Королева и Смерть. Тет-а-тет.
Гаитэ либо падёт, либо выживет. Прощай, прошлое! Прощай, маленькая, скромная, наивная, чистая монашка-чародейка, с душой, как лепесток лилии. Жизнь оставляет сальные пятна на всём. Чем чище полотно, тем ярче пачкающий его мазок.
Порвать связующие нити, расправить крылья, лететь сквозь бурю, чтобы поздороваться с Небом.