В то время, когда участники торжественного заседания с большим подъемом принимали приветственное письмо, к театру музкомедии подъехали белая «Волга» и крытый военный грузовик. Лейтенант Потапов, дежуривший с товарищем из четвертого отдела, узнал управленческую «разгонку». Правда, его несколько насторожило, что из грузовика один за другим начали выпрыгивать солдаты с автоматами через плечо, но тут из машины вышел полковник Белоручкин, и лейтенант Потапов успокоился: начальству виднее. Далее из «Волги» вылез старший лейтенант Подберезовик, которого в управлении за глаза называли «Чапаевым» («Зачем этого увальня принесло?» – лениво подумал Потапов). Подберезовик помог выбраться из машины сухонькому седому старичку в военной шинели, без погон. («Еще один выступающий, – догадался Потапов, – какой-нибудь “старпер”, большевик-пенсионер».) Полковник Белоручкин первым поднялся по ступенькам, рванул на себя дверь и при виде дежурных скривился в иронической улыбке:
– Всего двое у входа? Ах, товарищ Митрохин!
Надо же в такой день посылать Комитет на картошку! Лейтенант Потапов хотел было заметить, что, насколько ему известно, приказ исходил не от начальника управления, а от полковника Белоконева, но Белоручкин не дал ему выговорить ни слова:
– Потапов, наверх! Вам поручается наблюдать за балконом, а наружную охрану будут нести солдаты и второй отдел. – Полковник тяжело выдохнул воздух и, как бы жалуясь, добавил: – Взвод с Объекта пришлось снять. Людей мало.
Теперь для Потапова все стало на место. Взвод с Объекта – это спецчасть. Свои. В дверях появился Подберезовик со старичком-большевичком, и Потапов отметил про себя, что наш «Чапай» очень возбужден, небось опрокинул пару стаканчиков, а вот лицо пенсионера странно знакомо: знатные усы отрастил папаша…
До фойе они дошли все вместе, вчетвером, а там Потапов свернул на лестницу, ведущую на балкон.
В верхнем фойе Потапов задержался. Зашел в туалет, со смаком выкурил сигарету. Дежурство на балконе – дело длинное и тоскливое…
На балконе была какая-то нелепая суета. Люди то вскакивали, то садились обратно в кресла, раздавались какие-то крики, и вообще шум в зале стоял невообразимый. Навстречу Потапову к выходу пробирался старик в старомодном синем в полосочку костюме. Лицо у старика было неестественно бледное, а глаза навыкате. Увидев лейтенанта Потапова, старик схватился за сердце и тихо опустился на ступеньки. Еще ничего не понимая, Потапов попытался пробраться к первым рядам балкона – отодвинул плечом какую-то женщину, протиснулся к перилам.
Внезапно зал разом стих, и тогда Потапов увидел на трибуне усатого старичка-большевичка, который поднял руку и сказал:
– Поздравляя область с выдающимися трудовыми успехами, я хочу объяснить народу, почему я здесь, чтоб не было никакой буржуазной мистики…
Старичок-большевичок говорил с грузинским акцентом и, что больше всего изумляло, без бумажки. Потапов охнул. Только сейчас он заметил на плечах старичка маршальские погоны.
– Я был тяжело болен, – продолжал оратор, – и мэдицина пришла к заключэнию, что единственный способ мэня вылечить – это усыпить и заморозить на долгий срок, то эсть, по-научному, ввэсти в состояние анабиоза… Тэперь я проснулся и абсолютно здоров.
Шквал рукоплесканий и криков расколол зал. Сосед Потапова, пожилой снабженец, плакал навзрыд и причитал почти что в ухо лейтенанту:
– Отец родной, слава Те Господи, жив!..
Потапов покачнулся и вцепился в бархатные перила балкона.
Первый секретарь обкома сидел неподвижно, как статуя, и смотрел на светлое пятно зала невидящими сухими глазами. Одна ненужная и противная мысль билась у него в голове: «Ведь я был главным инженером на заводе… Спокойная техническая должность… Маша предупреждала: не переходи на партийную работу… Высоко поднимешься – больно упадешь… И сидел бы я сейчас в министерстве, ведь звали… Ну почему, почему мне так не повезло?»
…В первый момент, увидев Сталина, он подумал, что это актер из какой-нибудь музыкальной комедии: сейчас актер споет поздравления и станцует – таков новый церемониал празднеств, и, конечно, московский товарищ в курсе, по его инициативе… В тот момент еще можно было что-то спасти. Но пока он искал глазами Зампреда из Москвы, пока наконец встретился с его недоумевающим испуганным взглядом, время уже ушло.
Отныне он, хозяин области, не мог управлять собранием. Отныне зал подчинялся только Сталину. Скорее всего по инерции, без всякой надежды, он оглянулся на боковой выход и сразу засек в дверном проеме насупленное лицо полковника Белоручкина, а за ним фигуру солдата с автоматом на плече. Первый секретарь обкома даже позволил себе усмехнуться: все расписано и подготовлено. А как же ты думал? Старая школа!
Как будто издалека, до его ушей доносился размеренный голос Сталина:
– Мы не боимся угроз со стороны агрессоров и готовы ответить двойным ударом на удар поджигателей войны, пытающихся нарушить неприкосновенность советских границ… Мы опираемся на морально-политическое единство советского общества, на растущую хозяйственную, политическую и культурную мощь, на дружбу народов нашей страны.
«Что же будет? – отрешенно подумал Первый. – Кто же останется в Политбюро? Он им все припомнит. Он никому и ничего не прощал».
– Разрешите, товарищи, со всей большевистской прямотой, – Сталин сделал многозначительную паузу, – а партия Ленина не может забывать этого слова, так вот, именно с большевистской прямотой (в разных концах зала вспыхнули аплодисменты) высказать несколько замечаний по постановке идеологической работы среди масс. Ленин учил, что наша партия должна всячески развивать критику и самокритику, и если допущена ошибка, то ее надо исправлять, а не замалчивать. (По залу прошел настороженный шепоток.) Ни для кого не секрет, что в нынешних условиях вести идеологическую работу среди населения стало значительно труднее. Пропагандистские семинары посещаются с неохотой, агитаторов приходится назначать чуть ли не из-под палки, и вообще явно снизился интерес к изучению классиков марксизма-ленинизма. («Верно!» – закричало несколько человек из зала.) Причин, конечно, много. Но вот одна из них, на мой взгляд, существенная. Признаться, я с удивлением узнал, что сейчас почти официально разрешена эмиграция некоторым группам населения. Кажется, с одной стороны, в этом нет ничего страшного. Пускай недобитые остатки еврейской буржуазии катятся в свои Палестины, как говорят в народе, баба с возу, кобыле легче… (По залу прошелестел одобрительный смешок.) Но, с другой стороны, что же получается, товарищи? Раньше, когда Советский Союз держал границы на замке, у старой интеллигенции, кулацких прихвостней и прочих чужеродных элементов не было иного выхода, как идти на службу к Советской власти и жить строго подчиняясь нашим законам. Теперь же, когда появилась лазейка для эмиграции, разные малочисленные группы населения начали строить иные планы и в связи с этим потихоньку вести антисоветскую агитацию. Естественно, в таких условиях нашему пропагандистскому аппарату трудно работать. (Аплодисменты.) Уверен, что большинство партии не согласно с таким ослаблением идеологической борьбы. (Громкие аплодисменты.) Надо, чтобы каждый гражданин Советского Союза, где бы он ни находился и где бы ни работал, твердо осознал, что коммунизм лично для него неизбежен и неотвратим. Только при этом условии мы можем построить новое общество.
Зал взорвался бурной овацией.
«Как просто и гениально! – усмехнулся первый секретарь обкома. – Мудрость вождя, вероятно, в том и состоит, чтобы выражать подспудные мысли партийных работников. Теперь они пойдут за Сталиным в огонь и воду. К тому же подкупает его манера выступать: он обращается прямо в зал, а не читает речь, он как бы советуется с людьми, а не повторяет заученные абзацы. Ты бы смог без бумаги? – спросил он сам себя. – Нет, боишься, не дай бог, оговоришься, не так поймут, не так передадут… Эх, права Маша – надо было оставаться на заводе».
– Мы помним троцкистско-бухаринскую кучку шпионов, убийц и вредителей, – продолжал Сталин, – пресмыкающуюся перед заграницей, проникнутую рабьим чувством низкопоклонства перед каждым иностранным чинушей и готовую пойти к нему в шпионское услужение…
«А что, если… – полыхнуло в глазах у Первого. – Ведь Ему нужны свои преданные кадры… Нет, небось доложили, по чьей инициативе мне дали область. Интересно, меня тоже причислят к шпионам и убийцам?..»
– Нельзя забывать, – говорил Сталин, – о капиталистическом окружении, которое засылает в нашу страну шпионов, вредителей и убийц.
«Безнадежно, – устало сомкнул веки первый секретарь обкома. – Вот уже идейно обосновывается грядущая чистка. Мне пощады не будет».
Сталин на трибуне сделал паузу, отпил из стакана воды.
– Товарищи, у меня не было возможности тщательно проанализировать обстановку, но бросается в глаза следующая любопытная деталь: руководители нашего государства чего-то слишком часто ездят по заграницам, а секретари обкомов неделями добиваются у них приема! Если посмотреть с партийной точки зрения, то это безалаберщина, разбазаривание дорогого государственного времени. (Зал одобрительно загудел.) По-моему, товарищи, надо чаще посылать в такие поездки работников среднего звена, из обкомов. – Сталин окинул цепким взглядом первые ряды и указал рукой на розовощекого молодого человека. – Вот вы, например, разве не договорились бы с Жискар д'Эстеном? Думаю, что наш советский комсомолец политически грамотнее французского президента.
Розовощекий молодой человек, второй секретарь обкома комсомола, обмер и вдруг представил себя в роскошной машине на Елисейских Полях, а кругом француженки, Брижит Бардо, Анук Эме и эта, как ее, с ногами… камеры телевизоров, кино – и жар шибанул ему в голову.
– Создается впечатление, что в настоящее время у нас мало проявляется заботы о партийных кадрах. (Зал затаил дыхание, боясь пропустить хоть слово вождя.) Кадры партии – это командный состав партии, а так как наша партия стоит у власти, они являются также командным составом руководящих и государственных органов. Что значит правильно подбирать кадры? Правильно подбирать кадры – это еще не значит набрать себе замов и помов, составить канцелярии и выпускать оттуда разные указания. (Зал грохнул дружным смехом.) Во-первых, надо ценить кадры как золотой фонд партии и государства, дорожить ими, иметь к ним уважение. Заботливо выращивать кадры, помогать каждому работнику подняться наверх…
«Сидоров сгорел, он человек Первого, – шумело в голове у розовощекого секретаря обкома комсомола, – и, значит, я… Сегодня же ночью раскопаю у тестя «Краткий курс» вызубрю от корки до корки».
Розовощекий секретарь обкома комсомола преданно глянул на трибуну, а с трибуны неслось:
– Надо смело выдвигать новые молодые кадры, не давая им перестояться на старом месте, не давая им закиснуть. У молодых кадров имеется в избытке чувство нового, драгоценное качество каждого советского работника…
Розовощекий секретарь обкома комсомола смотрел на Сталина собачьими глазами, и до него уже не доходили дальнейшие слова, он просто знал, что отныне каждая клеточка его тела принадлежит мудрому Вождю и Учителю, и если в бой пошлет товарищ Сталин, Сталин – наша слава боевая, то теперь он до конца, до гроба, он любому горло перегрызет…
И когда Сталин кончил речь, после бури криков «ура» и рукоплесканий, зал встал и как один человек запел:
розовощекому секретарю обкома комсомола казалось, что его срывающийся голос будет услышан на трибуне.
IV
И маршалы едут за ним,
И едут за ним адъютанты…
Примерно в четыре часа дня по проспекту Маркса к площади Дзержинского подымался интеллигентного вида человек с большой папкой под мышкой. Он шел и мучительно размышлял, куда же ему сначала зайти: в издательство «Детская литература» или в издательство «Колос»? В издательстве «Колос» ему выписали тридцать шесть рублей гонорару, в Детгизе причиталось значительно больше – сто двадцать три рубля. Но там он был должен редактору и главному художнику, и если раздать все долги, то едва останется рублей двадцать. А вдруг редактора или художника нет на месте? Тогда надо скорей спешить в «Детскую литературу». А если они, скорпионы, только его и ждут? Может, завернуть в «Колос»? Словом, интеллигент страдал типичной интеллигентской раздвоенностью.
Из подземного перехода, ведущего к «Детскому миру», на интеллигента наскочила толстая раскрасневшаяся тетка в зеленом платке, желтом пальто и черных резиновых сапогах. В одной руке тетка держала полную авоську апельсинов, другой придерживала красного игрушечного коня в целлофановом пакете. Тетка толкнула интеллигента и, не извинившись, заойкала:
– Ой, куда же это я попала, к ЦУМу или к ГУМу?
В ответ интеллигент чертыхнулся и вышел на площадь. «Вот темнота, – думал он, – со всей страны приезжают в Москву и только знают спрашивать – где ГУМ и ЦУМ, а ведь столица – культурный центр, музеи, театры, да фигу два их это интересует, мешочники!»
Но тут другое интригующее зрелище привлекло его внимание. Своим зорким, наметанным взглядом художника он заметил, как через всю площадь Дзержинского, игнорируя столпотворение машин и огни светофоров, легко, элегантно, поблескивая никелированными полосами и зелеными стеклами, проскользила длинная правительственная машина, похожая в профиль на шляпу с загнутыми полями, и встала у первого подъезда здания КГБ. «Красиво, – умилился интеллигент, – небось личный «ЗИЛ» товарища Андропова».
У первого подъезда несколько якобы беспечно слоняющихся мужчин в штатском сбились в кучу, образовав нечто вроде коридора. Открылась дверь первого подъезда, но кто оттуда вышел – интеллигенту не удалось рассмотреть. Внезапно движение на площади стихло. Светофоры горели только красным огнем. «ЗИЛ» Андропова оторвался от тротуара и, набрав огромную скорость, визжа шинами, обогнул памятник Дзержинскому. Частный бордовый «жигуленок» и два зеленых такси, отскочив от предыдущей толпы машин, мельтешили по площади. Не сбавляя хода, «ЗИЛ» рыкнул клаксоном, да так страшно, что в животе у интеллигента похолодело, а частный «жигуленок» и два такси тут же оказались на тротуаре. Правительственный «ЗИЛ» унесся по направлению к Старой площади.
Провожаемый нескончаемыми рукоплесканиями, товарищ Сталин прошел в президиум (президиум стоя приветствовал его аплодисментами), улыбаясь, поздоровался за руку с Зампредом из Москвы, председателем облисполкома и первым секретарем обкома (аппаратчики тут же отметили эту знаменательную последовательность) и сел на свободный стул в третьем ряду сцены (старые аппаратчики понимающе переглянулись: примерно такое же место в президиуме Сталин обычно занимал на заседаниях в Кремле). Высоченный, широкоплечий, курчавый мужчина, появившись на трибуне, объявил перерыв на обед, а членов бюро обкома попросил собраться на экстренное совещание, которое будет проводить лично товарищ Сталин. И еще незнакомый оратор сообщил, что после перерыва состоится праздничный концерт артистов музкомедии.
Депутаты областного Совета, представители партийных и советских организаций, передовики промышленности и сельского хозяйства, деятели науки и культуры, а также многочисленные гости из соседних соревнующихся областей, взволнованные и радостно возбужденные, высыпали в фойе. Там их ждали дымящиеся лотки с горячими сосисками и котлетами. Двери театрального буфета были гостеприимно распахнуты, а за стойкой заманчиво поблескивали бутылки коньяка и портвейна. Однако большинство участников торжественного заседания, презрев эти соблазны, бросились кто в нижний вестибюль к телефонам-автоматам, кто – прямо в гардероб и к выходу.