– Дело в том, что я не могу вернуться… – почти шепотом произнес Боря. – Потому что… В общем, мой отец совсем не тот человек, за которого я его принимал…
Исаков надолго замолчал. Саня молчал тоже – не перебивал.
– Он сказал, что хватит донкихотствовать…
«Хватит донкихотствовать! – сказал Исаков-старший Исакову-младшему. – На рожон лезут глупцы и психи. А умные и сильные имеют выдержку. Они молчат и делают свое дело. Ты понимаешь меня, Борис? Они живут без болтовни, без криков о справедливости. И без высоких слов. Высокие слова – это для публики, запомни».
Они шли по вечереющей улице. Шли из школы, где Лола Игнатьевна коротко и отчетливо проинформировала Якова Львовича о том, что сын его склонен к дерзости и высокомерию и оказывает на одноклассников дурное влияние, а это, несмотря на блестящие способности сына, кончится плохо.
«Я не буду вам говорить, что я об этом думаю, – сказала Лола Игнатьевна, я просто в деталях расскажу несколько его выходок, и вы сами поймете, что мальчик ваш – на опасном пути».
Яков Львович внимательно выслушал все, что ему рассказали, поблагодарил, печально качая красиво седеющей головой, и теперь они гуляли по улицам – высокий, статный мужчина и длинный, на голову выше отца, юноша…
«Зачем тебе это нужно?» – с неодобрением спросил Исаков-старший.
«Но ведь ты сам всегда говорил, что человек должен быть порядочным…»
«Во-первых, до определенного предела, – нахмурился Исаков-старший, – за которым порядочность больше похожа на глупость…»
«Ты мне раньше этого не говорил…» – удивленно перебил Исаков-младший.
«Раньше ты был ребенком, и из-за этих твоих дурацких разговоров у тебя не было неприятностей. Не было именно в силу того, что ты – ребенок и никто к твоим словам всерьез не относился. А теперь ты вырос, и это надо учитывать».
«Значит, говорить то, что хочешь, можно только тогда, когда к твоим словам всерьез не относятся?»
«Не иронизируй, – поморщился Исаков-старший. – Дело серьезное. Честно говоря, я давно уже не одобряю твое пристрастие к ораторской деятельности. К чему это? Что это может изменить? Чего ты хочешь?»
«Справедливости!»
Исаков-старший хмыкнул.
«Ты ведь неглупый человек, Боря. Пора бы уже понять, что жизнь штука сложная, и движут ею вовсе не законы добра и справедливости. Есть законы посерьезней…»
«Ты мне раньше этого не говорил…» – упрямо повторил Исаков-младший уже с отчаянием.
Ему хотелось, чтобы отец и теперь не говорил ему этого, потому что ему стало вдруг тоскливо и неуютно: изменилось все как-то вокруг… Дома, что ли, скособочились на родной улице или небо стало ниже в мире, где, оказывается, не в добре и справедливости было дело… И это отец ему говорил, самый главный человек, самый умный, все на свете знающий и понимающий…
«Как ты можешь? – растерянно сказал Исаков-младший. – Что ты говоришь?! Ты – человек искусства!.. Ты что, меня разыгрываешь?»
Ах, как славно было бы, если бы отец вдруг рассмеялся и сказал: «Конечно! А ты что, поверил?»
«Искусство! – усмехнулся Исаков-старший. – Ты книжек начитался, Боря. Искусство – это искусство, а жизнь – это жизнь, их ни в коем случае не надо путать, ты что, еще не понял?»
«Но ты же всегда…»
«Оставь! – сморщился, как от зубной боли, Исаков-старший. – Да, говорил! Потому что всему свое время. Моральные законы надо усвоить, чтобы потом уметь грамотно через них перешагивать. Я надеялся, что с возрастом ты сам поймешь, что к чему… А ты еще не дорос, оказывается! Поверь, мне больно разбивать твои иллюзии, но нельзя всю жизнь оставаться ребенком. Донкихотство твое нелепо и опасно. И слава богу, что у вас в школе такой умный завуч! Тебе через год поступать. Или ты думаешь, что в институте подобная борьба за справедливость сойдет тебе с рук? Или ты хочешь стать неудачником?»
«Плевал я!» – крикнул Исаков-младший.
«Это что-то новенькое… – насторожился Исаков-старший. – Ты, кажется, собирался стать кинорежиссером. Что, передумал?»
«А для этого обязательно сначала стать подлецом?» – запальчиво спросил Исаков-младший.
Ему хотелось, чтоб отец обиделся, опомнился, закричал, что не надо гипербол, он совсем не то имел в виду…
«Если тебя интересует мое мнение, – сухо сказал Исаков-старший, – то лучше быть подлецом, чем неудачником. Запомни: подлец – понятие относительное, а неудачник – всегда неудачник…»
«А ты?.. – с отчаянием спросил Исаков-младший, начиная кого-то ненавидеть. – Ты… удачлив?»
Исаков-старший остановился посреди улицы, будто на стену наткнулся, и взглянул сыну в лицо.
«Да, – медленно сказал он, – я удачлив. – И от моих удач тебе тоже кое-что перепадает… Ты не замечал?»
Исакову-младшему в мгновение стало жарко. «Вот он какой, вот, значит, как… – с отчаянием думал он, слушая про дорогие шмотки, поездку в Америку, каникулы за границей, крутой ноутбук и не менее крутой айфон; немалые карманные деньги, которые он просил и ему давали, тоже были упомянуты. – Он, значит, все подсчитывал…»
«Всё! Хватит! – перебил Боря. – Больше мне от тебя ничего не надо!»
«На два тона ниже, – посоветовал Исаков-старший, – соседям совсем не обязательно вникать в суть наших разногласий…»
Они уже входили в подъезд.
«Романтик! Давай-давай, попробуй пожить в соответствии со своими высокими идеалами! Кончишь школу, поступишь в какой-нибудь затрапезный институт! Или сразу – в ПТУ! Это даже сейчас можно, давай! В армию сходи, кстати! Поживи, как все, идеалист паршивый!»
«И поживу!»
«Поживи-поживи! Я думал, ты умнее!»
«Значит, ошибался, – огрызнулся Исаков-младший».
«Бывает, – зло кивнул Исаков-старший. – Только надолго ли тебя хватит?»
«Не волнуйся, – не глядя на отца, пробормотал Боря. – Меня на всю жизнь хватит!»
Вот что произошло вчера вечером…
– В ПТУ я вчера был… – хмуро сказал Боря. – Там набор уже кончен… А домой все равно не вернусь…
– Знаешь что, – отозвался Саня, – а ты живи у нас…
Сразу после первого урока к Александру Арсеньевичу подошла англичанка, преподававшая в его классе. Он улыбнулся ей как можно обаятельней, потому что догадался: жаловаться будет. Англичанка от улыбки, однако, не смягчилась и посмотрела на Александра Арсеньевича так, будто подозревала, что он заодно со своими учениками.
– Ваш класс совершенно распоясался!
Саня уже постиг, что в таких случаях лучше не перебивать, а внимательно слушать все, что скажут, и при этом выражать на лице полнейшее согласие и даже некоторое возмущение своими учениками. Этому его научил Аристотель, хотя сам данной тактики не придерживался и за учеников своих заступался.
– Урок невозможно вести! – жаловалась англичанка. – Мяукают, гавкают! Не класс, а зверинец. Исупов как с цепи сорвался, это же отпетый хулиган какой-то! Вы разберитесь, этого так оставлять нельзя!
Александр Арсеньевич выразил на лице своем все, что положено, и пошел разбираться.
Родной шестой «Б», вместо того чтобы носиться по коридору, толпился в классе.
– Доброе утро! – сурово сказал Александр Арсеньевич нарушителям. – Кто мяукал?
– Вот он… – Вова Васильев с готовностью вытащил из парты худого рыжего котенка.
Рыжий взглянул на учителя желтыми глазами и в подтверждение Вовиных слов горестно мяукнул.
– Я его у школы нашел…
– Миленький, правда? – зашумели девочки, потянувшись к рыжему. – Сан Сенич, глядите, какой хорошенький!
– Ну не хапайтесь, не хапайтесь! – загородил рыжего Адыев. – И так всего затискали!
– Он есть хочет! – жалостливо сказала толстая и добрая Курбатова.
– Вот и отдай ему свою колбасу!
– Я уже отдала, а он все равно хочет… Он на уроке всего два раза и мяукнул-то, а она сразу раскричалась!
– Не сразу, – уточнил Адыев. – В первый раз она только спросила, кто хулиганит. А Вовка говорит: «Я».
– А что мне было делать?
– Она Вовку выгнала, а он снова мяукнул! Ну, котенок, а не Вовка, Вовка уже за дверью был… Тут и началось…
– Ясно!.. – вздохнул Александр Арсеньевич. – А гавкал кто?
– Я! – уныло отозвался Исупов Леша.
– Зачем?
– Просто так! – ответил Лешка, стараясь, чтоб вышло грубо.
– Просто так делает один дурак! – наставительно объяснил ему Александр Арсеньевич. – Позавчера ты пел на уроке, вчера жег расческу, сегодня гавкал… Может быть, уже хватит?
Исупов Леша глубоко задумался.
– Нет, еще не хватит… – тоскливо отозвался он наконец.
После этого ответа Саня на Лешку обиделся с новой силой и решил больше с ним не разговаривать. И вообще не обращать внимания.
– Что с кошаком делать будете? – спросил он, не обращая больше на Исупова Лешу внимания. – Или все уроки мяукать намерены?
– Можно, я его домой отнесу?.. Мама сиамского хочет завести, да достать не может, я ее уговорю, что не надо сиамского, сиамские – они дураки такие…
– Сам дурак! – обиделся за сиамских кто-то из девочек.
– Они злющие! – пояснил Вова. – Я злых не люблю. Лучше мы этого заведем… Ну можно, Сан Сенич?..
– Иди. Но чтоб одна нога здесь, другая там…
Васильева Вову с котом словно ветром сдуло.
У Бедной Лизы разболелся зуб, и потому сочинение на волнующую тему «Кем я хочу стать?» в пятом «Д» пришлось проводить Александру Арсеньевичу: у него как раз «окно» было.
Александр Арсеньевич сидел на подоконнике и думал, что скоро зима, а пятый «Д» прилежно делился планами на будущее, время от времени незаконно справляясь у него, как пишется то или иное слово. Только у второгодника Вахрушева планов на будущее не было.
– Ты почему не пишешь, Вахрушев? – строго спросил Александр Арсеньевич.
– Да он никогда не пишет! – зашумел пятый «Д», отрываясь от работы. – Все равно пару получит, зачем ему!..
– Да о чем ему писать-то? – ехидно крикнул кто-то. – Он же дворником будет!..
Вахрушев в разговор о своем будущем не вмешивался. Сидел и молчал, как всегда.
– Между прочим, – нахмурившись, сказал Александр Арсеньевич, – многие великие люди учились в школе плохо.
Будущие топ-менеджеры, художники, депутаты, бизнесмены и артистки захохотали. У них было здоровое чувство юмора: второгодник Хрюшкин – великий человек! Разве не смешно?
Саня оглядел хохочущий пятый «Д» и очень рассердился.
– Не отвлекайтесь, – велел он, пошел и сел рядом с Вахрушевым. Тот обитал один на последней парте, у окна.
– Не обращай на них внимания, – сказал он шепотом. – Пиши! Назло пиши…
Вахрушев смотрел в сторону, молчал.
– Слышишь? Пиши, чтоб самому интересно было… Пиши что хочется!
– Как это? – сквозь зубы спросил Вахрушев.
– А так! Есть же у тебя самое главное, тайное желание…
Вахрушев пожал плечами, ответил угрюмо:
– Про то писать нельзя.
– Почему?
– Не положено.
– Ерунда! – сказал Саня. – На то и сочинение, чтоб писать не то, что положено, а то, что хочется. Ты представь, что было бы, если б все писали то, что положено!.. Со скуки умереть можно было бы! И книг хороших не было бы, если бы писатели писали, что положено…
– Я не писатель…
– Это еще неизвестно. Кто тебя знает – кто ты… Пиши!
На первой парте решительно подняли руку.
– А это только Вахрушеву можно писать что хочется? – с обидой спросила голубоглазая маленькая девочка. – Или всем остальным тоже?
– Всем! – сказал Александр Арсеньевич решительно.
Глаза у Сани слипались – ведь ночью он почти не спал. Но пришел из школы Арсений Александрович, озабоченно взглянул на сонно ужинающего Борю и увлек сына в ванную.
У Арсения Александровича только что был Исаков-старший. Директор успокоил его: все в порядке, Боря жив-здоров, но дома жить не хочет… Исакова-старшего, надо сказать, это успокоило не очень.
– Что ты, как педагог, в этой ситуации должен и обязан был сделать?! – возмущенным шепотом выговаривал в ванной Сане отец.
Саня присел на ребро ванны и сонно спросил:
– Что?
– Снять конфликт, объяснить мальчику, что он не прав!
– А если он прав?
– Даже если он прав, ты, ради мира в семье, должен был…
– Зачем?! – вскочил Саня. Сон его прошел, он готов был спорить.
А директор школы спорить не хотел: чего уж теперь спорить, после драки кулаками махать… Он только посмотрел на сына долгим отчаявшимся взглядом.
Отчаяние его проистекало из того, что сын-учитель не понимает самых простых истин:
первое: есть дети и есть взрослые. Взрослые – это взрослые. А дети – это всего лишь дети, неужели непонятно?
второе: дети ни за что не отвечают и живут себе припеваючи. Взрослые отвечают за все. И за детей, между прочим, тоже!
третье: поэтому, даже если взрослые и бывают не правы в отдельных (редких) случаях, то они все равно правы. Потому что они взрослые, они – хозяева мира!
четвертое: а дети пока только растут и ничего в мире не понимают. Что они знают о жизни? Да ничего они не знают, кроме того, что написано в учебниках. Да и то, что написано в учебниках, будем откровенны, они знают не то чтобы очень! А туда же – в судьи: то им не так, это им не так, умникам! Судить-то легко, а попробовали бы сами…
– Попробуют, не волнуйся! – пообещал Саня директору школы.
Нет, сын был решительно неисправим. Арсений Александрович вздохнул и отправился спать. Он ведь тоже провел нынче бессонную ночь.
– Жареный петух тебя еще не клевал в это самое место… – с грустью пробормотал он. – Вот будет у тебя самого сын, я погляжу, что ты тогда скажешь.
На следующий день Саня впервые в жизни поссорился с Аристотелем.
– Бросьте вы! – покачал головой историк, посвященный в суть Бориной истории. – Он сын своего отца. Только он этого еще не понял.
– Неправда! – горячо возразил Саня. – Вы не понимаете!..
– Кабы… – вздохнул Аристотель.
– Ну почему, почему вы так говорите?! Борька – замечательный человек, он всегда за всех…
– Это у него от хорошей жизни, – махнул рукой историк. – Сытый, ухоженный, беды не нюхавший…
– Ну да! – взъелся Саня. – Жареный петух его не клевал, да? Это мы уже слышали!
Аристотель прищурился, внимательно посмотрел на Саню.
– Нехорошо, конечно, но хочешь пари?
– Какое?
– Я утверждаю, что гордому, мятежному юноше Исакову двух недель вполне хватит, чтоб осознать свою ошибку и вернуться в лоно родной семьи…
– Матвей! – укоризненно вмешался Арсений Александрович.
– Спорим! – яростно согласился Саня. – Кто проиграл – уходит из школы заведовать овощебазой!
– Ну уж нет! – усмехнулся Аристотель. – Это – уволь…
– Боитесь? – торжествовал Саня.
– Тебя, дурака, жалко… – вздохнул Аристотель.
И Саня вдруг подумал, что Матвей Иванович стал старым, а ведь раньше все понимал… Печально стало Сане.
– Сегодня тридцатое сентября, запоминайте, Матвей Иванович, – сказал он.
И опять пришла долгожданная суббота. В полночь небо над лесом вызвездило. Ясное, большое, оно стояло над головой…
– Сан Сенич… – позвал в тишине Толик Адыев. – А ведь правда, там кто-то есть?.. – Он лежал навзничь посреди поляны и пристально смотрел в небо, будто хотел разглядеть этого «кого-то» немедленно. – Может, сейчас тоже смотрит на нас и мучается, есть мы или нет?..
Это начинались лесные разговоры: ночь, огонь— можно говорить, не боясь, что посмеются, покрутят пальцем у виска…
– Бог, что ли? – настороженно спросил Кукарека.
– Люди… Братья по разуму…
– Наверное, есть, – отозвался Саня.
– А как это – Вселенная бесконечна? – задумалась вдруг толстая девочка Мила и перестала жевать.
– Да очень просто! – решительно ответил Вовка Васильев. – Нет конца – и всё!
– Всё звезды, звезды?
– Ну.
– А за ними что?