Пегги на время перестала плакать и заявила:
– Я не вернусь! Я тоже первопроходец – правда, Билл?
– Конечно, малышка! – ответил я и погладил ее по тыльной стороне ладони.
Она вцепилась мне в руку.
Не знаю, отчего у меня вырвались последующие слова. Воистину – от этой малявки у меня была одна лишь головная боль из-за ее бесконечных вопросов и требований разрешить ей делать все то же самое, что делал я. И тем не менее я услышал собственный голос:
– Не беспокойся, Пегги. Если ты полетишь назад, я полечу с тобой.
Отец резко взглянул на меня, затем повернулся к Пегги:
– Билл сказал не подумав, детка. Так что особо не рассчитывай.
– Но это же правда, Билл? – спросила Пегги.
Я уже успел пожалеть о сказанном, но все же ответил:
– Конечно, Пегги.
Она снова повернулась к отцу:
– Вот видишь? Но это неважно – мы все равно не вернемся, никто из нас. Ну пожалуйста, папочка, – я обещаю, что выздоровею. Мне с каждым днем все лучше.
Конечно, ей было лучше – в палате под давлением. Я сидел весь в поту, жалея, что не сумел удержать язык за зубами.
– Не знаю, что и делать, Джордж, – сказала Молли. – Что думаешь?
– Гм…
– Так что?
– Ну… думаю, мы можем поднять давление в одной комнате в нашей квартире. Могу соорудить в мастерской какой-нибудь насос.
Слезы Пегги внезапно высохли.
– То есть я смогу выйти из больницы?
– Да, милая, если у папы все получится.
Молли с сомнением посмотрела на отца.
– Но, Джордж, это не решает наших проблем.
– Может, и нет. – Он встал и расправил плечи. – Но ясно одно – либо мы все улетаем, либо все остаемся. Лермеры будут держаться вместе. Отныне и навсегда.
Ошибались мы не только насчет наших возможностей как поселенцев. Как выяснилось, на Ганимеде уже были скауты, хотя известие об этом до Земли пока не добралось. После высадки отряды с «Мэйфлауэра» не проводили сборов – все были попросту слишком заняты. Скаутом быть, конечно, весело, но порой на это просто нет времени.
Не проводил сборов и местный отряд Леды. Раньше они собирались в здании городского совета, но теперь оно стало нашей столовой, и они остались без помещения, что вряд ли прибавило с их стороны дружеских чувств к нам.
На того парня я наткнулся на Бирже – он просто проходил мимо, и я заметил на его груди маленькую нашивку – явно самодельную и не слишком качественную, но она все же привлекла мое внимание.
– Хей! – крикнул я.
Он остановился:
– И тебе «хей»! Это ты мне кричал?
– Ну… да. Ты ведь скаут?
– Само собой.
– Я тоже. Меня зовут Билл Лермер, – я протянул ему левую руку, как принято у скаутов.
Он ответил тем же:
– Сергей Росков, – и окинул меня взглядом. – Ты из новеньких?
– Да, прилетел на «Мэйфлауэре».
– Понятно. Без обид – я тоже родился на Земле. Значит, был там скаутом? Отлично. Приходи на сбор, и мы снова тебя запишем в наши ряды.
– Я и сейчас скаут, – возразил я.
– Ага, понял – «бывших скаутов не бывает». Ладно, приходи, и сделаем все официально.
Мне самое время было заткнуться, но такая уж моя черта, – наверное, даже когда вострубил бы ангел Страшного суда, я все равно говорил бы, а не слушал.
– Все и так официально, – сказал я. – Я старший командир патруля, отряд имени Баден-Пауэлла.
– Не далековато ли ты оказался от своего отряда?
И я все ему рассказал. Он выслушал меня до конца, а затем спокойно ответил:
– И вам еще хватило наглости назваться бойскаутами Ганимеда? Больше ничего не хотите себе присвоить? Наш зал собраний вы уже заполучили, может, теперь и в наших постелях спать пожелаете?
– Ты о чем?
– Ни о чем. – Он немного подумал. – Всего лишь дружеское предупреждение, Билл…
– Гм?
– Здесь есть только один старший командир патруля – и он прямо перед тобой. Так что не перепутай. Но на сбор все равно приходи, – добавил он. – Мы всегда рады новому салаге.
Вернувшись на приемный пункт, я нашел Хэнка Джонса и все ему рассказал. Он восхищенно уставился на меня.
– Вильям, старина, – заявил он, – следует отдать тебе должное – у тебя истинный талант испортить что угодно. Это и впрямь нелегко.
– Думаешь, я настолько напортачил?
– Надеюсь, что нет. Что ж, найдем доктора Арчибальда и посмотрим, что можно сделать.
Скаут-мастер нашего отряда заведовал клиникой, и нам пришлось подождать, пока он закончит прием пациентов.
– Вы что, заболели или просто хотите сжульничать? – спросил он.
– Док, – сказал я, – мы ошибались. На Ганимеде уже есть скауты.
– Знаю, – ответил он.
– Как? – удивился я.
– Мы с мистером Гинзбергом и мистером Бруном вели переговоры со здешним скаутским руководством, чтобы решить, каким образом наши отряды могут войти в вышестоящую организацию. Несколько осложняет ситуацию тот факт, что скаутов с «Мэйфлауэра» на самом деле больше, чем в местном отряде. Но все полномочия, естественно, у них.
– Ясно, – пробормотал я.
– Через несколько дней устраиваем объединенный сбор – после того, как договоримся о правилах.
Немного подумав, я решил, что все же стоит рассказать ему о случившемся. Он молча меня выслушал, и я наконец сказал:
– Хэнк считает, что я все испортил. Что думаете, док?
– Гм… – проговорил он. – Надеюсь, он ошибается. Но, полагаю, лучше точно не стало.
Я не знал, что ответить.
– Не стоит устраивать трагедию, – посоветовал он. – Все будет хорошо. А теперь беги и обо всем забудь. Возможно, ничего не изменится.
Но изменения все-таки случились. Док и остальные добивались того, чтобы наши отряды признали законными с сохранением всех званий. Но после того, как Сергей рассказал всем о нашем разговоре, настоящие скауты Ганимеда завопили, будто мы всего лишь компания салаг, и неважно, кем мы были раньше на Земле. Нам предстояло начать все с нуля, а если от нас был хоть какой-то толк, мы могли это доказать, сдав все положенные зачеты.
В итоге был найден компромисс – как говорит Джордж, подобные ситуации всегда заканчиваются компромиссом. Звания подтверждались условно, с требованием в течение года сдать все зачеты, отличавшиеся от наших. Наши отряды сохранялись в прежнем составе, но с одной существенной разницей: все командиры патрулей должны были быть из числа изначальных скаутов Ганимеда – их перевели к нам из отряда Леды. Должен признать, отчасти это было справедливо – как я мог быть командиром патруля на Ганимеде, будучи настолько зеленым новичком, что не отличал здешний север от запада? Но другим бывшим командирам патрулей не слишком понравилось, когда они узнали, что виновником всех проблем оказался я.
На этот счет у нас состоялся разговор с Хэнком.
– Билли, мальчик мой, – сказал он мне, – надеюсь, ты понимаешь, что твоя популярность теперь не больше, чем у муравьев на пикнике?
– Кому какое дело? – возразил я.
– Тебе есть дело. Самое время совершить аутодафе.
– И что означает это самое аутодафе, черт бы его побрал?
– В данном случае это означает, что тебе следует перейти в отряд Леды.
– С ума сошел? Сам знаешь, что эти ребята о нас думают, особенно обо мне. Мне еще повезет, если вообще жив останусь.
– Что лишь показывает, насколько плохо ты знаешь человеческую природу. Конечно, придется на первых порах потерпеть, но это самый быстрый способ вернуть себе кое-какое уважение.
– Хэнк, ты и впрямь дурак? В том отряде я действительно стал бы салагой – да еще каким!
– О том и речь, – спокойно ответил Хэнк. – Мы все салаги – только в нашем собственном отряде этого не видно. И если мы останемся здесь, мы еще долго будем салагами. Но если мы перейдем к ним, мы окажемся среди тех, кто знает здешнюю жизнь не понаслышке, и кое-что из их познаний перепадет и нам.
– Ты сказал «мы»?
– Я сказал «мы».
– Понял. Ты сам хочешь перейти в тот отряд и придумал трюк насчет того, чтобы так же поступил и я. Тебе просто нужна компания. Хорош друг, нечего сказать!
Он лишь усмехнулся, нисколько не смутившись:
– Эх ты, старина Билл! Тебя что, по башке надо стукнуть раз восемь-девять, чтобы ты вник в суть? Все не так уж плохо. Ровно через четыре месяца и девять дней мы больше не будем салагами и станем старожилами.
– Откуда такая точная дата?
– Оттуда, что именно тогда «Мэйфлауэр» вернется из очередного рейса, и как только прибывшие на нем ступят на Ганимед, новичками окажутся уже они.
– Вот оно что!
Так или иначе, мы перешли в отряд Леды, и на первых порах нам пришлось нелегко, особенно мне… как, например, в ту ночь, когда меня заставили рассказать, каково это – быть героем, и какой-то балбес прицепился к моей истории про метеорит. Но я с честью выдерживал все испытания, и Сергей вмешивался каждый раз, когда видел, что надо мной пытаются насмехаться. В конце концов им просто надоело.
Сергей настолько старался изобразить из себя благородного рыцаря, что мне хотелось дать ему хорошего пинка.
Чтобы вернуть себе прежнее звание скаута-орла, мне требовалось получить лишь две нашивки, сдав зачеты по агрономии и планетарной экологии в условиях Ганимеда. Обе темы были непростыми, но стоили того, чтобы их изучить, – в конце концов, без подобных знаний на Ганимеде резко снижались шансы выжить. И я начал грызть гранит науки.
Экология оказалась одним из самых сложных предметов, с которыми мне когда-либо приходилось иметь дело. Когда я сказал об этом Джорджу, он ответил, что, возможно, политика еще хуже, а если подумать, то, может быть, политика является всего лишь одним из аспектов экологии. В словаре говорится, что экология – «наука о взаимоотношениях живых организмов и окружающей среды». Это мало что значит. Примерно как называть ураган движением воздуха.
Проблема с экологией заключается в том, что непонятно, с чего начать, – любое явление влияет на все остальное. Не соответствующие сезону заморозки в Техасе могут повлиять на цену завтрака на Аляске, а она, в свою очередь, на улов лосося, и так далее. Или, скажем, пример из истории: английским колониям требовались молодые холостяки из Англии, и потому дома оставались старые девы; старые девы держат кошек, кошки ловят полевых мышей, полевые мыши разоряют гнезда шмелей, шмели опыляют клевер, клевер едят коровы, а коровы снабжают мясом английских солдат, которые защищают колонии, куда эмигрировали холостяки, вследствие чего появились старые девы.
Не слишком научно, да? Чересчур много переменных, и вместо них не подставить цифры. Джордж говорит, что, если ты не можешь что-то измерить и записать в виде цифр, ты слишком мало знаешь о предмете, чтобы называть это наукой, и что касается его самого – спасибо, но он лучше займется инженерным делом.
Впрочем, некоторые стороны прикладной экологии на Ганимеде вполне поддавались изучению. Взять, к примеру, насекомых – на Ганимеде ты ни при каких обстоятельствах не имел права раздавить их. Когда люди впервые высадились на планету, насекомых здесь не было вообще. И теперь любые букашки существуют на Ганимеде лишь потому, что таков был план совета по экологии и главный эколог одобрил их внедрение в окружающую среду. Ему нужно, чтобы насекомые жили и процветали, выполняя свои естественные функции, и плодили множество новых маленьких насекомых.
Естественно, скауту даже в голову не придет раздавить насекомое, разве что ядовитого паука, но все равно постоянно приходится помнить, что, стоит тебе наступить на таракашку, последует суровый штраф – если попадешься, – а также назидательная лекция о том, что колония вполне может обойтись и без тебя, зато насекомые для нее жизненно необходимы.
Или, например, дождевые черви. Я знаю, что они стоят столько же, сколько такое же количество урана, поскольку мне приходилось их покупать. Фермеру без дождевых червей не обойтись.
Внедрение насекомых в экологию планеты – не столь простое дело, как может показаться. У Ноя было куда меньше проблем с его животными, каждой твари по паре, поскольку, когда ушли воды потопа, в его распоряжении оставалась приспособленная к нуждам его «пассажиров» планета. Ганимед – не Земля. Взять, например, пчел – мы привезли их на «Мэйфлауэре», но не выпустили на свободу. Все они находились в ангаре под названием «Оаху», и оставаться им там предстояло достаточно долго. Пчелам нужен клевер или его близкое подобие. Клевер мог расти на Ганимеде, но реальное предназначение его заключалось в том, чтобы вносить в почву азот и таким образом освежать истощившиеся поля. Но клевер мы пока не сажали, поскольку азота в воздухе было слишком мало.
Но я забегаю вперед, касаясь инженерной стороны экологии. До нашего появления Ганимед состоял из голого камня и льда, на нем царил жуткий холод и практически отсутствовала атмосфера – лишь следы аммиака и метана. Так что первым делом требовалось снабдить его атмосферой, пригодной для дыхания человека.
Материал имелся под рукой – лед. Приложив достаточное количество энергии, можно разбить молекулу воды на водород и кислород. Водород естественным образом поднимается вверх, а кислород остается на поверхности, где им можно дышать. Процесс продолжался пятьдесят с лишним лет.
Кто-нибудь может представить, сколько энергии нужно, чтобы снабдить планету размеров Ганимеда по всей ее поверхности кислородом под давлением в три фунта на квадратный дюйм?
Три фунта на квадратный дюйм означают девять фунтов массы, поскольку сила тяжести на Ганимеде составляет лишь треть от земной. Это значит, что на каждый квадратный фунт поверхности Ганимеда нужно израсходовать как минимум девять фунтов льда – и лед этот крайне холоден, двести с лишним градусов ниже нуля по Фаренгейту.
Сначала его нужно нагреть до точки плавления, после чего растопить, а затем разложить молекулу воды на кислород и водород – не с помощью обычного лабораторного электролиза, но нагревая до сверхвысокой температуры в преобразователе массы. В результате получается три фунта кислородно-водородной смеси на квадратный дюйм. Смесь эта не взрывоопасна, поскольку легкий водород остается наверху и пограничный слой слишком близок к вакууму, чтобы поддерживать горение.
Но чтобы этого добиться, требуется энергия, и немало – шестьдесят пять тысяч британских тепловых единиц на каждый квадратный дюйм поверхности, или на каждые девять фунтов льда, если кому-то так нравится больше. Ганимед, может, и небольшая планета, но ее поверхность составляет 135 000 000 000 000 000 квадратных дюймов поверхности. Умножим это на 65 000 БТЕ на каждый квадратный дюйм, затем переведем их в эрги и получим:
92 500 000 000 000 000 000 000 000 000 000 эргов.
Девяносто два с половиной миллиона миллиардов квадриллионов эргов! Число это показалось мне столь красивым, что я записал его в своем дневнике и показал Джорджу.
Его это особо не впечатлило. Джордж сказал, что все числа одинаковы и ни на кого, кроме тупиц, не производят впечатления цепочки нулей. Он заставил меня рассчитать, что означает данное число в понятиях массы-энергии, через добрую старую формулу Е = МС2, поскольку для снабжения Ганимеда атмосферой использовались преобразователи массы в энергию.
По закону Эйнштейна один грамм массы равен 9 × 1029 эргов, так что то причудливое длинное число превращается в 1,03 × 1011 граммов энергии, или 113 200 тонн. В основном в энергию превращался лед, хотя, вероятно, и часть местного камня тоже. Преобразователь массы мог сожрать что угодно.
Предположим, что речь идет только о льде, тогда в итоге получается ледяной куб со стороной в сто шестьдесят футов. По крайней мере, это число было доступно моему пониманию.
Я показал ответ Джорджу, но тот все равно его не впечатлил. Он сказал, что я должен понимать суть обоих чисел одинаково легко и мне следует осознать, что оба они означают одно и то же и имеют одну и ту же величину.
Не стоит думать, будто атмосфера Ганимеда была создана из ледяного куба со стороной в сто шестьдесят футов, – это всего лишь масса, которую пришлось преобразовать в энергию, чтобы проделать данный трюк. Масса льда, превращенного в кислород и водород, покрыла бы всю планету слоем толщиной в двадцать с лишним футов – подобно полярной шапке, когда-то покрывавшей Гренландию.