Рев двигателей оглушал, но шум почти сразу начал утихать, и вскоре его стало совсем не слышно. Говорят, будто старые корабли продолжали шуметь даже после преодоления скорости звука, но к «Биврёсту» это не относилось. Внутри него было тихо, словно в набитом пером мешке.
Мне ничего не оставалось, кроме как лежать, глядя в черное небо, пытаясь вдохнуть и стараясь не думать о навалившемся на меня весе.
А потом, столь внезапно, что у меня едва не вывернулся наизнанку желудок, я вообще перестал что-либо весить.
4. Капитан Делонгпре
Должен заметить, что, когда впервые оказываешься в свободном падении, в этом нет ничего забавного. Конечно, потом привыкаешь – иначе умрешь с голоду. Бывалым космопроходцам подобное даже нравится – в смысле, невесомость. По их словам, два часа сна в невесомости равны целой ночи на Земле. В конце концов я привык к отсутствию веса, но полюбить невесомость так и не смог.
«Биврёст» ускорялся меньше трех минут, показавшихся намного дольше из-за высокой перегрузки – почти шесть «же». Потом корабль больше трех часов находился на орбите, и все это время мы падали, пока капитан не начал маневрировать, чтобы выйти на одну орбиту с «Мэйфлауэром».
Иными словами, мы падали прямо вверх на протяжении двадцати с лишним тысяч миль.
Возможно, это звучит глупо – все знают, что предметы не падают вверх. Они падают вниз.
Впрочем, все когда-то знали, что Земля плоская.
Мы падали вверх.
Как и все, я изучал основы космической баллистики в школьном курсе физики и читал множество историй о том, как плаваешь в воздухе внутри космического корабля на орбите. Но можно не сомневаться – в подобное не поверишь, пока не испытаешь сам.
Взять, к примеру, миссис Тарбаттон – ту самую женщину, что хотела позавтракать. Полагаю, она, как и все остальные, училась в школе, но продолжала настаивать, чтобы капитан хоть что-нибудь сделал. Я понятия не имел, что он мог бы сделать, – разве что найти для нее какой-нибудь маленький астероид.
Не то чтобы я не сочувствовал ей – или даже себе самому. Доводилось оказаться в эпицентре землетрясения, когда все, от чего ты когда-либо зависел, внезапно обрушивается на тебя и твердая почва под ногами перестает быть таковой? Вот примерно так же и тут, только намного хуже. Здесь не место повторять школьный курс физики, но, когда космический корабль движется по траектории свободного падения, прямо вверх или в любом ином направлении, все внутри него движется вместе с ним и ты бесконечно падаешь – что неизбежно отражается на твоем желудке.
Именно это я заметил первым. Пристегнутый к койке, я не мог никуда уплыть, но чувствовал слабость, дрожь и головокружение, словно мне дали хорошего пинка в живот. Потом мой рот наполнился слюной, я сглотнул и тут же очень пожалел, что съел ту конфету.
Но наружу она все-таки не вышла.
Единственное, что меня спасло, – отсутствие завтрака. Некоторым не так повезло, и я старался не смотреть в их сторону. Я намеревался отстегнуться сразу же после выхода на орбиту и взглянуть в иллюминатор на Землю, но полностью утратил к этому интерес. Пристегнутый к койке, я сосредоточился на своем бедственном положении.
Из люка с соседней палубы выплыла стюардесса, оттолкнулась носком ноги, удержалась рукой за центральную опору и повисла в воздухе в позе ласточки, глядя на нас сверху. Смотрелась она весьма симпатично – если бы я был в состоянии это оценить.
– Как самочувствие? – весело спросила она.
Дурацкое замечание, но, полагаю, обычное для медсестер. Кто-то застонал, а в другом конце отсека заплакал младенец.
Стюардесса подплыла к миссис Тарбаттон и спросила:
– Теперь можете позавтракать. Чего бы вы хотели? Яичницу?
Я стиснул зубы и отвернулся, желая ей заткнуться. Снова повернув голову, я увидел, что она поплатилась за свой идиотский вопрос и вынуждена теперь заниматься уборкой.
– Гм… мисс… – сказал я, когда она закончила с миссис Тарбаттон.
– Эндрюс.
– Мисс Эндрюс, кажется, я передумал насчет того укола от тошноты.
– Без проблем, дружок, – улыбнулась она и, достав из маленькой сумки на поясе инъектор, сделала мне укол.
Кожу обожгло, и на мгновение мне показалось, что со съеденной конфетой я все-таки расстанусь. Но потом все улеглось, и я почувствовал себя почти счастливым – насколько это было возможно в данной ситуации.
Покинув меня, стюардесса сделала уколы еще нескольким, которые до этого храбрились так же, как и я. Миссис Тарбаттон получила другой укол, полностью лишивший ее чувств. Один или двое смельчаков отстегнулись и поплыли к иллюминаторам. Я решил, что чувствую себя достаточно хорошо, чтобы попробовать тоже.
Плавать в невесомости оказалось не столь легко, как можно было бы подумать. Отстегнув ремни, я сел – больше в мои планы ничего не входило. Внезапно я обнаружил, что неуправляемо барахтаюсь в воздухе, отчаянно пытаясь за что-либо ухватиться.
Перекувырнувшись, я врезался затылком в нижнюю сторону палубы рубки управления и увидел звезды – не те, что в иллюминаторах, а у себя в голове. Затем палуба с койками на ней начала медленно приближаться ко мне.
Я сумел схватиться за какой-то ремень и затормозить. Койку, к которой он относился, занимал некий маленький толстячок.
– Извините, – сказал я.
– Ничего страшного, – ответил он и отвернулся, словно мое присутствие крайне ему не понравилось.
Оставаться там я не мог, но не мог и вернуться к собственной койке, не хватаясь за ремни других занятых. Снова оттолкнувшись, на этот раз очень мягко, я сумел за что-то удержаться, ударившись о противоположную палубу.
Вся она была усеяна скобами и тросами. Не отпуская рук, я подтянулся по-обезьяньи к одному из иллюминаторов.
И впервые увидел Землю из космоса.
Не знаю, чего я ожидал, но явно не этого. Земля выглядела в точности так же, как в учебнике географии или, может быть, даже скорее, как в заставках телевизионной станции Супра-Нью-Йорк. И все же она отличалась. Пожалуй, разница была примерно такая, как между описанием хорошего пинка под зад и настоящим пинком.
Не на словах, а вживую.
Прежде всего, она не располагалась в точности по центру, как на телевизионном экране, но касалась края иллюминатора, а корма корабля вырезала из нее большой кусок Тихого океана. И она двигалась, уменьшаясь в размерах. Пока я висел у иллюминатора, она уменьшилась примерно вдвое, становясь все более круглой. Колумб был прав.
Земля медленно поворачивалась – передо мной слева направо проплыла оконечность Сибири, затем Северная Америка и наконец северная половина Южной. Канаду и восточную часть Северной Америки закрывали ослепительно-белые облака – белее даже полярной шапки. Прямо напротив нас в океане отражалось солнце, от которого болели глаза. Остальная часть океана, не затянутая облаками, имела почти пурпурный цвет.
Зрелище было столь прекрасным, что у меня перехватило дыхание. Мне хотелось протянуть руку и дотронуться до Земли.
А позади нее сияли звезды, более яркие, крупные и многочисленные, чем можно увидеть с антарктической базы Литтл Америка.
Вскоре вокруг столпилось больше народу, желавшего взглянуть на Землю. Матери пытались успокоить отчаянно толкающихся детей и сами делали глупые замечания. В конце концов я вернулся на койку, пристегнулся одним ремнем, чтобы не уплыть, и погрузился в размышления. Стоило гордиться тем, что ты родом со столь большой и прекрасной планеты. Внезапно я сообразил, что так и не видел ее всю вблизи, несмотря на все путешествия, которые мы совершали на уроках географии, поездку на скаутский слет в Швейцарию и отдых в Таиланде вместе с Джорджем и Энн.
И теперь я знал, что никогда больше не увижу Землю, отчего мне стало весьма грустно.
Подняв взгляд, я обнаружил стоящего передо мной парня.
– Что с тобой, дорогой мой Вильям? – спросил он. – Тошнит?
Это оказался тот самый балбес Джонс. Меня словно обухом по голове ударило. Если бы я знал, что он собирается эмигрировать, я бы дважды подумал, прежде чем решаться на такой шаг.
Я спросил его, откуда он взялся.
– Естественно, оттуда же, откуда и ты, – ответил он. – Я задал тебе вопрос.
Я сообщил ему, что меня вовсе не тошнит, и поинтересовался, с чего у него вообще возникла столь дурацкая мысль. Схватив меня за руку, он повернул ее так, что стала видна красная точка от укола, и рассмеялся. Я отдернулся.
Снова рассмеявшись, он показал свою руку, на которой тоже была красная точка.
– С каждым случается, – сказал он. – Не тушуйся.
Помолчав, он добавил:
– Идем поглядим, что тут и как, пока нас снова не заставили пристегнуться.
Я последовал за ним. Он был не из тех, кого я выбрал бы себе в друзья, но, по крайней мере, хоть какое-то знакомое лицо. Мы добрались до люка, ведшего на следующую палубу, и я уже собирался в него вплыть, но Джонс меня остановил.
– Пойдем в рубку управления, – предложил он.
– Что? Да нас же туда не пустят!
– Попытка не пытка. Идем.
Мы вернулись назад и преодолели короткий коридор, заканчивавшийся дверью с надписью: «РУБКА УПРАВЛЕНИЯ – ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН!» Кто-то написал ниже: «Это к тебе относится!!!», а кто-то еще добавил: «К кому? Ко мне?»
Джонс попробовал открыть дверь, но та оказалась заперта. Рядом была кнопка, и он на нее нажал.
Дверь открылась, и мы оказались лицом к лицу с человеком с двумя полосками на воротнике. Позади него сидел мужчина постарше и с четырьмя полосками.
– Кто там, Сэм? – крикнул он. – Скажи им, что мы не на рынке.
– Чего вам надо, ребята? – спросил первый.
– Сэр, – ответил Джонс, – мы интересуемся астронавигацией. Разрешите нам побывать в рубке управления?
Поняв, что он сейчас все испортит, я уже повернулся, собираясь уйти, но пожилой бросил:
– Пустяки, Сэм, пускай заходят!
– Как скажешь, шкипер, – пожал плечами молодой.
Мы вошли, и капитан сказал:
– Держитесь за что-нибудь, чтобы не парить вокруг. И ничего не трогайте, или я вам уши оборву. Так кто вы такие?
Мы ответили.
– Рад познакомиться, Хэнк. И с тобой тоже, Билл. Добро пожаловать на борт, – поприветствовал он нас и дотронулся до вновь вылезшего рукава моей формы. – Сынок, у тебя исподнее наружу торчит.
Покраснев, я объяснил, как на мне оказалась эта форма. Он рассмеялся.
– Так ты смошенничал, чтобы ее протащить? Забавно – да, Сэм? Хотите кофе?
Они ели сэндвичи и пили кофе – естественно, не из чашек, а из маленьких пластиковых мешочков вроде тех, из которых поят младенцев. На мешочках даже имелись соски. Я ответил – нет, спасибо. Хотя после укола мисс Эндрюс я и почувствовал себя лучше, но все же не настолько. Хэнк Джонс тоже отказался.
В рубке управления не было никаких иллюминаторов, только большой телевизионный экран на переборке со стороны носа, но он был выключен. Интересно, что бы подумала миссис Тарбаттон, если бы знала, что капитан не видит, куда мы летим, и его это, похоже, нисколько не волнует?
Я спросил его про иллюминаторы. Он ответил, что это чисто для туристов.
– Что бы ты стал делать с иллюминатором, даже если бы он у тебя был? – спросил он. – Высунул бы голову в окно и смотрел на дорожные указатели? Мы и так можем видеть все, что требуется. Сэм, включи видео и покажи ребятам.
– Есть, шкипер.
Молодой подплыл к койке и начал щелкать переключателями, оставив свой сэндвич висеть в воздухе.
Я огляделся. Рубка имела круглую форму, и тот ее конец, с которого мы вошли, был больше другого – она находилась практически в носу корабля, и борта сходились вместе. В рубке стояли две койки, одна для пилота, а другая для второго пилота, у самой стены, отделявшей рубку от пассажирских отсеков. Большую часть пространства между койками занимал компьютер.
Койки были куда удобнее, чем пассажирские, – они имели форму тела и позволяли приподнимать колени, голову и спину подобно больничной кровати, а также были снабжены подлокотниками, поддерживавшими руки над приборами. Посередине над каждой койкой изгибалась дугой приборная панель. Лежащий на койке мог наблюдать за циферблатами и прочим, даже когда перегрузка вдавливала его голову в подушки.
Засветился телевизионный экран, и мы увидели заполнявшую бо́льшую его часть Землю.
– Это вид с кормы, – сказал второй пилот, – с телекамеры в хвосте. Мы направляем их во все стороны. Теперь попробуем вид спереди.
Он что-то нажал, но ничего не появилось, кроме нескольких крошечных точек – вероятно, звезд. Хэнк сказал, что в иллюминатор их видно намного больше.
– Никто не смотрит на звезды на экране, – ответил второй пилот. – Когда нужно увидеть звезды, мы используем целостат. Вот так…
Он лег на койку и, протянув руку за голову, придвинул к лицу какое-то устройство с окуляром, резиновый кожух которого полностью закрывал один глаз. «Целостат» – всего лишь научное название телескопа с встроенным в него перископом. Пилот не стал предлагать нам в него посмотреть, и я взглянул на приборную панель. На ней виднелось несколько радаров, какие можно найти на любом атмосферном летательном аппарате, даже на вертолете, и множество других приборов. О большинстве из них я не имел ни малейшего понятия, хотя некоторые выглядели достаточно очевидно, вроде датчика скорости приближения, температуры сопла, коэффициента массы, скорости истечения и прочего.
– Смотрите, – сказал второй пилот.
Он что-то сделал на своем пульте, и одна из маленьких точек на телеэкране ярко вспыхнула, несколько раз моргнула и погасла.
– Это Супра-Нью-Йорк – я заставил сработать ее радарный маяк. Вы видите его вовсе не по телевидению – это сигнал радара, вызванный на тот же самый экран…
Он снова повозился с кнопками, и мигнул еще один огонек – две продолжительные вспышки и одна короткая.
– …а вон там строят «Звездный скиталец».
– А где «Мэйфлауэр»? – спросил Хэнк.
– Хочешь увидеть, куда летишь?
Пилот снова коснулся кнопок, и в стороне от нас появился еще один огонек, вспыхивавший группами по три.
Я сказал, что не очень похоже, будто мы летим именно туда. На этот раз ответил капитан:
– Мы летим стороной, мимо всего этого увеселительного парка. Хватит, Сэм. Заблокируй свою панель.
Мы вернулись туда, где капитан продолжал есть свой сэндвич.
– Ты скаут-орел? – спросил он меня.
Я ответил утвердительно, и Хэнк тоже.
– Сколько вам было лет, когда вы получили это звание? – поинтересовался капитан.
Я сказал, что мне было тринадцать, а Хэнк – что двенадцать. Капитан заявил, что сам получил звание скаута-орла в одиннадцать лет. Что касается меня, то я не поверил ни тому ни другому.
Капитан сказал, что завидует нам обоим, поскольку мы летим на Ганимед. Второй пилот поинтересовался, чему тут, собственно, завидовать.
– Сэм, – заметил капитан, – ты не романтик в душе. Ты до самой смерти будешь гонять челнок туда-обратно.
– Может, и так, – возразил второй пилот, – зато у меня есть возможность часто ночевать дома.
– Пилотам не следует жениться, – сказал капитан. – Взять, к примеру, меня. Мне всегда хотелось стать покорителем глубокого космоса. И я уже был к этому полностью готов, когда меня захватили в плен пираты, и я упустил свой шанс. А к тому времени, когда шанс появился снова, я уже был женат.
– Ты все уши прожужжал своими пиратами, – усмехнулся второй пилот.
На моем лице не дрогнул ни один мускул. Взрослые почему-то считают, будто любой, кто моложе их, проглотит любую чушь, и я стараюсь их не разочаровывать.
– Что ж, все это хорошо, – сказал капитан, – но, пожалуй, на этом мы с вами распрощаемся, юные джентльмены. Нам с мистером Мэйсом нужно проделать кое-какие расчеты – иначе мы можем посадить эту колымагу в Южном Бруклине.
Мы поблагодарили их и ушли.
Я нашел отца, Молли и малявку на палубе дальше к корме.
– Где ты был, Билл? – спросил отец. – Я тебя по всему кораблю ищу.
– В рубке с капитаном, – ответил я.