Самоуверенно утверждая, что «l’Etat, c’est! nous», класс этот дает в иных случаях право называть Самодержавный строй – бюрократическим, и радикалы бьют в слабые места не бюрократию, а власть, и осуждают не бюрократию, а строй, связывая действия чиновников с волею Монарха. Бюрократия отталкивает от себя и приверженцев Монархии, видящих расхищение Царской власти и укрывательство за ней (нередко) беззакония и попустительства. Состав бюрократии к XX веку играет решающую роль. Начиная с некоторых придворных и кончая канцеляриями, в среду правительства допущен вход ряда авантюристов и массы либеральной интеллигенции. В 1905 году чиновники смешались с улицей, и смычка с обществом становится физической. Еще недавно гордая и независимая бюрократия и общество, нападающее на бюрократию, составляют одно, – объединяясь в гостиных, канцеляриях, ресторанах и на улице. Военное общество сливается с гражданским, и многие мыслят с ним заодно. Под видом борьбы к 1917 году общество сливается с бюрократией.
С конца 1890-х годов своей двойственностью, своей видимой для всех борьбой – мелочной, местнической, внутриведомственной – правящий класс сам дает право себя порицать и не щадить… и не умея защитить ни себя, ни власти, во имя самозащиты, нападает на власть.
Облагораживая служилый класс, встает фигура Столыпина, защищающего жизнью Царя и Россию, и тем очевиднее бесцветные тени остальных…
Наш правящий класс, не в пример всем другим странам, всем обязан Государям: почестями, арендами, пенсиями, заботливым расположением Монархов, и мы уже знаем, как в 1917 году заплатит Им за это знать и бюрократия.
И те несколько консерваторов, которые выступают в слабочитаемой консервативной печати, видя движение событий к распаду – до 1900 года отстаивают силу правительства, верят еще в нее, но, убеждаясь с этой эпохи в его бессилии, оппортунизме, попустительстве, ошибках и в непризнании здоровых желаний и мыслей крестьян и местных людей, а главное – в неспособности защитить Монарха и строй, самые благонамеренные вынуждены на выступление против бюрократии, и этот класс, по своей вине, теряет последних защитников. Теряя авторитет, не имея корней в народе, бюрократия сдвигается в сторону радикалов.
Щадит правительство и осторожно в своих обвинениях во имя верности к Монарху одно поместное дворянство, но и его голос будет и замолчан, и заглушен тем же ревнивым правящим классом…
Бюрократия не дает сомкнуться силам, верным Государю…
Нельзя отрицать, что как в обществе, так и в бюрократии были люди выдающиеся по труду и знанию. Такие были, держась старых традиций, оставаясь до конца неподкупными и твердыми. Были и трудоспособные, и достойнейшие… но с 1900-х годов «верный» тип чиновника уходит в тень, старея, не умея догнать запросов нового времени и не сочувствуя политике авантюризма и начавшемуся метанью из стороны в сторону…
В передних рядах Петербурга, не составляя сплоченного ядра, оказываются новые люди. Это даже не класс, а галерея меняющихся во имя карьеры чиновников. Кланяясь на обе стороны (и консерватизма, и либерализма), стараясь угодить всем и не угождая никому, они делают политику. Однако делать политику без преемственного плана не удалось; за политикой стояла история, которая считалась только с Монархом. Пути же истории всячески загромождались бюрократией и обществом, и история неизбежно должна была в 1905 году временно остановиться.
Новый прирост к бюрократии – парламент — усилил централизацию, подорвал авторитет и живую силу Монархии – нагромождение усилилось, и уже с 1905 года Россия, не имея защитников закона, была брошена на путь развала.
Для одних бюрократия конца XIX века – «стена», отделяющая Власть от народа, для других – стена, ее ограждающая. Бюрократия окажется плетнем, через который шагнет общество, чтобы покончить с Царской властью. То же общество в 1917 году даст «вторую» свою бюрократию, правящую уже без всякой совести и разума, во имя революции. Эта бюрократия не сумеет ни властвовать, ни управлять, ни сопротивляться, засядет в Зимнем дворце под защиту женского батальона и кадет и бесследно исчезнет за границей.
Последняя попытка возрождения бюрократии, в тылах белых и иных армий, тоже бессильна; общество не сумеет взять власть ни в Уфе, ни в Омске, ни в Риге, ни в Архангельске, ни в Крыму, найдя описание своих дел в летописях Гинца, Будберга, Сахарова и прочих. От этих описаний веет безысходной бездарностью общества, осмеливавшегося думать, что можно вернуть и спасти Россию – без Царя.
Старая бюрократия окажется за рубежом и, не объединенная, не подаст авторитетного голоса в среде некоторых сочувствующих старой России стран… Запад не признает веса бывшего правящего класса, доказав тем, что мир считался с нами только через Монарха.
С конца XIX века бюрократия и общество составляют одно целое. Тот же дух, те же интересы, те же нравы создают полное органическое слияние. Борьба с Думой и обществом была комедией, и если Дума за десять лет была не способна дать ни одного творческого закона, кроме переворота 1917 года, то и правительство, кроме Столыпина, не только не дало ничего сильного и планомерного, но не выдвинуло ни одного сколько-нибудь сильного оратора или защитника строя в противовес обвинениям общества и Думы, падающим на голову Монархии. Бюрократия не отведет этих ударов и не примет их на себя…
Правящий класс, на который опирался Государь Николай II, оказался бессильным и неверным.
V
В 1857 году в России было в обращении: серий казначейских на 88 млн. руб., кредитных билетов – 740 млн. руб. и вкладных, разменных без курса, ходивших как деньги, знаков – один миллиард руб., и золотой монеты 600 млн. руб., а всего около двух миллиардов денежных средств при бюджете в 257 млн. руб. и при совершенно ничтожных податях.
Наличное обращение должно было прогрессивно увеличиваться. Народ был сыт и богат. Промышленность удовлетворяла потребность 75 млн. населения. Долгов у государства не было.
То было в крепостную зависимость, при ненавидимых интеллигенцией и Западом Государе Николае I и Александре II.
Канкринскую систему и хозяйство Государя Николая I сменяют новаторы-западники, школы, к которой позже принадлежал Витте.
С 1859 года вкладные билеты конвертируются, т. е. «ходячие» деньги обращаются в банковые билеты, при цене 75 руб. за 100. Курс начинает устанавливать биржа, и бумагой этой уже расплачиваться нельзя, а можно было торговать, т. е. играть.
Из обращения изъят миллиард рублей. Введен «либеральный» таможенный тариф. Из заграницы начался наплыв дешевого товара, а за границу ушло все золото. Бумажки стали жечь (в 1858 году кред. бил. было на 735 млн., в 1864 году 617 млн).
Денежное обращение с двух с половиной миллиардов доведено до 750 миллионов.
Результаты: сельские хозяева разорялись. Крестьянство стало нищать, попав в руки кулаков и фискальных агентов. Государство ослабевает и постепенно впадает в неоплатные долги. Цивилизация выродилась в фасад, в комедию, в рост города с размножением в нем аристократии и плутократии. Власть начинает терять популярность. Самоуправление без денег хиреет… В завершение – зверское убийство Царя 1-го марта.
С этих лет управление России становится в зависимость от биржи, а жизнь страны – в зависимость от Европы. В прорубленное Петром окно просунулись головы кредиторов, спекулянтов, банкиров, колонизаторов, завистников и всех, кто смотрел на нашу страну, как на источник наживы, грюндерства, захвата и легкого грабежа.
Императорский период оканчивается приобщением нас к Западу. Разгородившись зачем-то Уральским хребтом на две России, мы подлинно становимся частью Европы и вступаем в семью «великих» держав и демократий, восприняв и войдя в мировой товарообмен и золотое обращение. Бюрократия всеми своими ведомствами смиренно подчинилась министру финансов, золотому тельцу, и составив и замкнув звено, мы выпутаться из золотой цепи не можем.
При таких новых и сложных направлениях, в горячий период европеизации Витте, на царство вступает юный Государь, и почти через тридцать лет богатейшая страна, имеющая все свое, способная при некотором усилии завалить Европу сырьем и учетверить золотой запас, сократить ввоз – оказывается с крупным долгом. На робкие одиночные просьбы помощи главному хозяйству – сельскому – Витте отвечает отказом, не дает ничего и отдает все на фасад – индустрию, не дающую на экспорт ничего.
Хозяйство бюрократии за 30 лет привело к так называемому оскудению, и в этом повинен не один Витте, а весь правящий класс, окружающий Государя. Ни одно ведомство, ни один сановник, ни общество, ни Дума, ни печать не протестует против этой политики: золото греет. Общество требует «культуры», и мы, «догоняя» Европу, втянуты? в цивилизованный мир ценой долгов и убыточных договоров. Войдя в акционерную семью биржевой Европы, мы осуществили западную идеологию – «града земного»… но за то теряем свою независимость, свободу, силу и многое иное… impera quia sunt divisi – девиз бюрократии…
Мог ли молодой Государь бороться против течения, рубить причалы и давать ход назад?
Мог, ответим мы, если около Него был бы кто-нибудь русский, сильный и если бы с ним было общество. Но мы знаем, что с Государем не было никого…
И осуждать прошлое нужно, т. к. не будь этого прошлого, не было бы настоящего, и в прошлых ошибках неповинны лишь две силы: Царь и народ деревенский. Все же остальное поголовно повинно. Против одинокого Государя и слепого в политике народа пошел стеной «золотой телец», и борьба с ним оказалась Государю не по силам. Западный культ мешка с золотом заслонил самосознание общества. «Чек» стал девизом мира, кроме Африки, Китая и закабаленной Индии…
Прежний Царь не был никому обязан. Современный Император обязан перед Западом, не имея в стране ни в ком иной опоры и сознавая экономическую слабость народа.
На самом деле у французов – épargne (сбережения) у немцев – Sachwert (реальная стоимость), у нас при общине народ беден и запасов – нет.
В России были два Государя, не считавшиеся ни с чем и ни с кем: Иван IV и Петр I, и очевидно, что последний, увидав, куда мы лезем и как поняли его желание поднять Россию господа Витте, Абаза и Рафаловичи, Туганы и Озеровы, и прочие, – разорвал бы в клочья все планы финансовых авантюристов и все договоры и приказал бы всем отпустить бороду, а на границу выставил бы 5000000 штыков. Возможно, что и г. Витте, и иные прочие болтались бы на виселице, а многие сановники и депутаты были бы биты батогами… И кто знает – не одел ли бы Петр I вновь бармы и шапку Мономаха; и тремя словами: «Я – Царь России», – не остановил ли бы вакханалию общества, доведшую до 1917 года; и не наказал ли бы он тех, – и прежде всего старых друзей немцев – у кого учился «мещанству», не догадавшись, что учителя потребуют расплату натурой, т. е. русской землей, которую он паки любил…
Признаем, что Государь Николай II не имел силы Петра I. Не имел и людей верных и послушных, какими были современники Петра.
Но было и иное: время ни при чем, и появление такой силы, как Петр, свет еще может увидеть. Но Государь наш следует заветам благородства предков; они щадят даже врага: входя в Париж и Берлин, щадят Францию и спасают Германию. Не сходясь во имя гуманности с Наполеоном, Александр I не идет на уничтожение Англии. Видя смуту внутри России, Государи не мстят и не давят врагов, ограничиваясь единицами осужденных…
Государь Николай II несет Корону благородных и на ломку, по примеру своего великого дерзновенного предка, не пойдет, да и одинокий не может помыслить – бороться с силой Европы. Он идет по течению, веря в культурное начало мирового движения, веря в порядочность общества и стойкость народа…
Государь полон желанием благоденствия народа, идет навстречу культурным начинаниям своих министров и общества и щадит, и прощает ошибки.
Правда, сельское население при общине и при отсутствии всякого кредита хиреет. Правда – в среде народа не существует трудоспособного среднего сословия, и отсутствие технических сил трудовой интеллигенции дает себя знать на количестве и качестве производства. Правда – покупательная способность народа ничтожна… но Государю глубокомысленно доказывается, что по «финансовым и экономическим законам», а главное, по политическим соображениям – мы иначе уже не можем, как продолжать строить громадное здание modern, капиталистического хозяйства; Государю доказывают, что участие в мировом хозяйстве к тому обязывает… обязывают валюта, биржа, долги, и что к «варварской» системе Николая I вернуться немыслимо. И самодовольный, и малообразованный правящий класс, слепо подчиняясь вожаку Витте, – на деревянных лесах и соломенной подстилке хиреющей деревни, замирающей в общине, – продолжает торопиться достроить храм западного капитализма. Витте имеет за себя всю знать, печать, банки, биржу, тьму иностранцев, все купечество, все еврейство, всю интеллигенцию и все до низу общество, служащее через этого сановника «князю мира сего». Надо удивляться той смехотворной дикой «отчаянности», с которой, наперекор праву, смыслу и стихии, без фундамента, без плана, Витте ведет эту стройку. И все было бы нормально и целесообразно, и необходимо, если бы был план, и в первую очередь было бы сделано все для забытого и пренебреженного сельского хозяйства и бесправного крестьянства. Тогда никакие эксперименты не были бы страшны…
Этого-то главного правящий класс не делает. Фасад европейского образца растет, и, как нелепый, будет сметен первым ветром солдатско-интеллигентского бунта и похоронит под собой строителей. Из-под обломков его Ленин будет за что-то проклинать помогавшую ему бюрократию и буржуазию, а спустя шесть лет мы, русские, любя ходить по краю пропасти, впадаем в другую крайность, мечтая обрасти чертополохом и жить на основе натурального хозяйства…
Время не похоронит историю: ни славного, содеянного когда-то нашими большими государственными людьми, ни многого абсурдного, к которому стремилось современное общество…
Нам известно, что Государь знал все несовершенства и непродуманность политики своих правительств, но Он был бессилен один встать против них. Он все чаще и чаще слышал слова: «Нельзя то и нельзя другое по политическим и международным условиям», – а позже, с введением парламента, принявшего целиком программу Витте и всего радикального общества, всякий отход от этого курса был равносилен перевороту, на который Государь не шел.
Государь избрал другой путь. Призвав Столыпина, Он вверил ему переделать на здоровое начало частного владения весь крестьянский уклад жизни.
Первый Император выказал эту решимость и пошел открыто на полное осуществление свободных прав и устройства главной силы страны – крестьянства. Поздно для истории – но Он встал, наконец, на этот путь…
Реформа эта, несмотря на препятствия, творимые частью правящего класса, и бешеный поход общества в защиту общины, могла принять вихревое движение. Стандарт жизни деревни стал сразу подыматься, народ, почуяв свободу и силу, начал богатеть. Через тридцать лет с силой народа-собственника сделать было бы ничего нельзя, и выросла бы сила Царя и России…
Это и поняли враги. Спешно в 1910 году Германия наряжает «комиссию по исследованию хуторского хозяйства». Живейший интерес проявляет печать Англии (1912 год). Правительства этих стран осведомлены о будущих успехах русского народа.
В то же время наше общество подняло все силы против реформы и Столыпина. Ряд покушений и его смерть. После него опять безлюдье, и темп реформы ослабляется… Парламент за десять лет не дает ничего своего; он тащится за бюрократией… а свое он даст только в 1917 году.
Государь, встав на путь земельной реформы, не отступит до конца, вверясь силам правящего класса и парламента. Он не может допустить мысли, что сил этих нет.
Характерно, что слово «собственность» не произносится в печати. Это право само собою разумеется, хотя слева на него ведется поход, а Русское государственное право о нем осторожно умалчивает. В 1894 году об установлении этого права смело скажет Саратовское Дворянство. В 1901 году о нем заговорила земля – в 600 комитетах сельскохозяйственной промышленности. Эти голоса и призывы похоронила бюрократия. В 1905 году 17 ноября «собственность» – лозунг первого союза земельных собственников (Москва). В мае 1906 года о ней заговорит объединенное дворянство, и в 1907 году это начало проведено в жизнь Столыпиным. С этого года началась новая жизнь страны, но, благодаря революции, крестьянству так и не удалось до сего дня избавиться от «черты оседлости», и оно еще более обнищало. Зато от черты оседлости освободилось еврейство. Оно наживется и станет собственником земель. Это одно из главных завоеваний революции.