Их крепко стянули чем-то вроде гладкого шелкового пояса или галстука, концы которого оставили свисать.
- Не жалко же тебе шмоток, они ж потом как из жопы будут. Долго тренировался? – насмешливо.
- В детстве я увлекался вязанием узлов, - вполне серьёзно. Поцеловал вздрогнувшие губы. – Не трясись так, а то я чувствую себя растлителем малолетних.
Анжи слепо, злорадно усмехнулся:
- Мой родной педофильчик.
- Хорошо не Ганибальчик.
- Откуда ты знаешь? Может он тоже детишками баловался?
- Историю учил, в отличие от некоторых.
- Историю пишут победители, а во времена Древнего Рима мальчиков не трахал только ленивый. Как там, эти эросы, эрасты, эразмусы…
- Ему некогда было, он воевал.
- Война войной, а… омлет по расписанию. Нет у тебя критического мышления, кошак.
- У меня нет критического мышления? – иронично.
- Нуу… это только предположение, я же его не тестировал.
- А его можно протестировать?
- Без понятия, я не спец.
Во время этого небрежного пикирования Игорь, перебравшись Андрею на спину, массировал его плечи и шею, пока тот совсем не растёкся лужицей по кровати.
Повисло недолгое молчание, и Андрей вздохнул:
- Ты так надо мной трясёшься, что я чувствую себя любимой девочкой-целкой. Школьницей, мать её.
- Тогда ты, скорее, не любимая школьница, а любимая мозоль.
- Да пошёл ты, - фыркнул, брыкнувшись, так что пятка хлопнула кошака по какой-то из конечностей. – Не нравится не е… гхм, имей. Можешь сходить к доктору, полечиться, некоторые говорят – голубизна лечится.
Тот фыркнул и, вместо ответа, впился поцелуем в плечо Андрея. Тот невольно прижал плечо к уху, ощущая едва тёплые руки на своей талии.
- Повернись на спину, - чуть охрипший приказ.
И Анжи, под магией дудочки Крысолова, повиновался.
Его руки накрепко зафиксировали к чему-то железному возле матраца, и это железо, отдавая холод, упрочило внутренний жар – безосновательный, предчувственный, предваряющий действо.
Игорь перебрался так, чтобы коленями сжать чужие бёдра.
- Тише ты, тише, – целуя, говорил непонятно зачем – не голосу тише – дрожи, и то, не своей ли?
Андрей сам долго не отпускал чуткие губы, прикусив нижнюю, когда кошак попытался отстраниться. Как отчаянное нелепое сопротивление игривой неизбежности.
Игорь долго выцеловывал подрагивающий живот с гладкими, едва выступающими кубиками пресса, и только тогда, когда Андрей смирился, или хотя бы притворился, затаившись, будто смирился с этим почти болевым порогом нежности, передвинулся ниже.
Анжи не проронил ни слова – лишь неспокойные, смутные смешавшиеся звуки кое-как доказывали, что на постели не бревно, а живой человек. Сдирая непокорную резинку трусов вниз, Игорь кинул мимолётный взгляд вверх и, заметив выражение лица предполагаемого «деревца», чуть не испортил дело всей жизни внеурочным гоготом. Он теперь даже засомневался, стоило ли «деревцу» завязывать глаза, может, видя выражение лица Игоря, Анжи бы чутче воспринял атмосферу, а так – разыгрывая целую пантомиму имени «Отелло» - слоняясь между «молилась ли ты на ночь?», и чем-то скрытно-пошлым типа «О, Отелло, сначала поимей меня, а потом я сам/сама (нужное подчеркнуть) заколю нас обоих» эти почти развращённые, покрасневшие губы то поджимались, то выпускали осколочный выдох и, выругивая себя, снова поджимались.
И что с таким чудом делать?
Он бы, может, ещё засомневался – что? но, с трусами или без – реакция на лицо. Стоит только провести языком от основания до головки, и у владельца такой прелести просыпается талант оратора – правда, в области не оральных искусств, а более прозаических – трёхэтажных.
Не ожидал, что ли? Ну а что с ним ещё делать? Сразу валить и трахать? Нет уж, обойдёмся без подсмотренных в порнушке банальностей.
Хотя, банальности - это иногда так мило. Что-то вроде – подуть – холодно и удержать – чтобы не дернулся. Не церемонясь, заглотить весь и, перемежая быстрые движения бархатно-медленными, довести – как бы ни сдерживался – до оргазма. Не заставляющего себя ждать, как и должно было бы быть у всякого мальчишки-студентика.
По сути, главное удовольствие – это видеть, как изламывается в тихом шипящем стоне его тело – и не каяться, не каяться – потому, что этого ждал долго, нечеловечески долго поджидая добычу.
- Ты её что… проглотил? – после недолгой паузы, нерешительно-хмуро.
- Ммм… угум.
Мгновение осознания.
- Фу, мерзость, - кисло.
Смешок:
- Только поначалу.
- …Это предложение? – начиная приходить в себя.
- Смотря как ты на это смотришь.
- Это демагогия.
- Ты знаешь слишком много умных слов, - оттирая губы и перебираясь выше – развязать глаза.
Взгляд серых глаз с порочной поволокой – её остатками на дне глиняного кувшина. Застревает на губах кошака, кажется, не в состоянии совладать с каким-то подземным чувством:
- А трахнуть меня ты не собираешься?
Тот широко улыбнулся, разлёгшись на боку и подпираясь локтем:
- Ну и скажи, сколько гей-порнушки ты пересмотрел перед тем, как сюда пришел?
Над Андреем мгновенно нависает тёмная мрачная туча:
- Не спрашивай.
Тёплый смех:
- Зуб даю, в какой-нибудь из них трое, нет, четверо лысых негров с хозяйством геркулесовых размеров обрабатывают по очереди бледного тощего паренька со всех сторон – желательно, сразу же, без подготовки и в течение двух часов.
По лицу Андрей пробежала целая радуга: от красного до зелёного и почти-фиолетового.
- Заткнись.
- Да ладно, у тебя на лбу всё написано. Вот поэтому я тебе сегодня даже не предлагаю.
- Ооо, - застонал тот, - заткнись, ну пожалуйста, иначе я в эту хату – больше ни ногой. И вообще, отвяжи мои руки, предлагальщик.
Едва получив полную свободу, Анжи поднялся, подтягивая матню на место. Вскочил на ноги.
- Ты куда? – поинтересовался Игорь.
- В душ.
- Ты там только что был?
- Мне опять нужно.
- Ты же чистый.
- Слюни твои смою, - уже за дверью, - вдруг они ядовитые.
Игорь фыркнул, слыша, как снова, почти сразу зашумела вода. С его губ всё не сходила глупая, широкая улыбка.
========== Глава 6: ДорогОй - из дому ==========
Комментарий к Глава 6: ДорогОй - из дому
Не знаю, насколько это будет для всех актуально, но, под что писалось:
Placebo – In The Cold Light Of Morning
Волны бьют, волны жгут. Холодно.
Синий – тут.
А за океаном – в окне,
Лето стучит ко мне.
Но оно не знает, где дверь.
Оно не нужно. Не мне, не теперь.
Я – в океане, в беседке, под крышей,
где вовсе не слышно звуков
чужих, кроме шума цветов,
Синего стука.
Все птицы вокруг – как чайки, качаясь,
И падая в толщу воды,
Кричат мне отчаясь,
«Спаси нас. ожди. подожди».
В беседке нет света, в беседке морозы,
И в памятный – тот же – час,
Я голосом – синим – в безликие волны:
«Не могу. Никого из вас!»
И качаясь – в качелях, в беседке
без света – среди океана, гроз,
Голос мой оголённый, с остатками лета,
Просит звука безгранных звёзд.
Что мне нужно, Господи? Что мне нужно?
Что привело меня сюда? Что выведет?
Он сидел на корточках на крыше и курил.
Он же бросил?..
Или, уже… нет?
Внизу на балконе росло дерево. Дикое и заброшенное. Прям из трещины. В этой квартире наверняка никто не жил. Не поливал, не ухаживал.
А оно – росло.
Одна, вторая, третья. Запоем. Безостановочно. Чтобы задохнуться никотином. Медленно. В мучениях.
Чтобы он заполнил лёгкие, отравил их и, разъедая, превратил в пепел. Как то деревце на соцкартинке: «Курение вызывает рак».
Не курите, дети.
Курение вызывает безразличие.
И лень души.
Такую, чтобы ни петь, ни играть.
Чтобы гитару – отравить, отправить. Выкинуть.
Выкинуть в то далёкое прошлое, где его ещё нет.
Чтобы и не было.
Не бередить душу.
И так – больно.
А сейчас – ещё больше. Эта книга – не бальзам. Соль. Тонны.
«Во всём шедевральном есть что-то трагическое».
Нет, его любовь – не трагедия, его любовь – не шедевр.
Это обрыв.
Бездна, над которой висит колыбель. Качается.
Тихо. Под мамину мелодию.
Любимую. Родную до изнеможения. В ней каждый звук – музыка. В ней тишина – музыка.
Мамина. Незабываемое.
Он порывисто поднялся, выбросил на асфальт сигарету. Она полетела вниз-вниз, тлеющим угольком.
Как в детстве, когда он становился на табуретку, прислонялся к стенке деревянного балкона и, свисая вниз, зажигал спички. По одной – поджигал и отпускал. Смотрел, как она долго-долго падает вниз. Время тянулось ме-едленно, а потом – миг – и снова темно. И ничего внизу уже нет – даже искорки.
Он зашагал по крыше – туда-сюда.
Господи, как же тошно.
Ах да, Господь же не слышит. Господу плевать на гоми… простите, грешников.
Он прошелся ещё раз.
Где-то далеко – гул поезда – однонотный, тягучий, успокаивающий.
И ноги не держат.
Он рухнул на холодный бетон, на том месте, где и стоял. Растянулся наподобие снежного ангела. Не хватало снега. И обруча. Золотого.
Ах да, грешникам не положены обручи. Он видел это в глазах матери.
Это будто наступил мини-апокалипсис.
Нет, нельзя ему сейчас к Игорю. Нельзя.
Он же увидит всё. Прочитает, как пить дать.
Не хватало ещё скатиться в истерику.
И да, он знал, что в этот момент зазвонит телефон. Его слишком долго не было на связи.
Это как предчувствие.
Раз, два, три и…
Псевдо-тишину разрывают звуки знакомой музыки.
«Не по себе
От этой тихой и чужой зимы
С которой я на ТЫ
Нам не стерпеть друг друга
И до войны
Мне не добраться никогда
Моя безумная звезда
Ведет меня по кругу…»
Музыки, поставленной на него. Не отвечать. Ни за что не отвечать.
Но если не ответить – он же не перестанет.
Волей унимая дрожь, Андрей поднёс телефон к уху.
- Привет, - порывом тёплого ветра его чуть обеспокоенный голос.
Лёгким, ласковым.
- Привет, - Андрей заставляет голос звучать безмятежно и так же тепло.
- Ты где? Я думал, ты уже вернулся, но дома никого. Кстати, хозяйка передала тебе, чтобы в следующий раз ты договаривался с её сестрой, она уже передала все права на квартиру.
Ещё и это… сколько процентов «за», что он останется бездомным?
- Слушай, - голос в динамике, - Андрюш, ну переезжай уже ко мне.
И вместо упрямого противного возражения он вдруг сухо всхлипнул. Испуганно зажал рот рукой.
Один-единственный звук.
Поздно. Дикий зверь уже взял след.
- Андрей? Ты что? Что случилось?
Он хотел сказать – ничего, всё в порядке, но знал – стоит открыть рот – ему себя не пересилить, даст волю пульсации, назревающей в черепном коробке, и тому голому чувству, на которое он сам обычно с оттенком лёгкого презрения фыркал «классика жанра». Однако, пока ему мешала иллюзорная физическая преграда, ещё оставалась возможность сыграть по сценарию «всё нормально».
Зов не прекращался.
- Андрей? Эй, что с тобой?
Борясь с собой, он нажал отбой и только после этого медленно, с лёгкой опаской разжал рот. Разжал и… нет, не разрыдался. Мужчины не плачут. Никогда не плачут. Хотя какой он… мужчина…
Он засмеялся. Лежал и смеялся. Взахлёб. Навзрыд.
И со стороны – никто бы не понял, от чего он содрогается.
Неспроста ли движения человека смеющегося и плачущего так поразительно идентичны?
Хохот вырывался помимо воли и длился как эпилептический припадок. Ну не правда ли смешно? Весь этот фарс, вся комедия каждодневной драмы? Он, что ли, один — её жертва?
Кусая губы, он посмотрел на телефон.
Там всё ещё звенело:
«Не потерять бы в серебре ее одну…»
- Да. Ну что ты хотел?
- Где ты?!
– Что за интонации, кошак? Всё… нормально.
- Я слышу. Где ты?
- Ты хочешь приехать?
- Я - уже – еду.
- Не надо. Я скоро вернусь домой.
- Ты врёшь.
Андрей даже запнулся от такого меткого попадания в цель.
- Нет… я приду когда…
Когда что? Оклемаюсь? Переживу, пережду это? Возьму себя в ежовые рукавицы?
- Ладно… как хочешь.
И отключился.
Вот и замечательно.
Андрей отнял трубку от уха и закрыл глаза. Бетон приятно холодил затылок. Сейчас ещё сигарету и – идеально.
Чирк зажигалки, и в небо взвивается тонкий полупрозрачный дымок.
Андрей облегчённо выдохнул. Затянулся – почти задохнулся в дыме.
Это уже не приступ – это состояние.
Незнамо сколько пролежал он, мазохистически наслаждаясь черной дырой, которая всё ширилась, ширилась, захлебнувшись желудком и лёгкими. В лицах ясных, как лоб ребёнка, облаков ему виделись многообразные фантасмагорические картинки, как под ширевом. Как старая игрушка – калейдоскоп – стоит только повернуть стёклышко — и узор изменится из одного случайного тайно-симметрического чудовища в другое, ещё более причудливое.
А потом вдруг ступором: Нет. Кадр стоп.
Издерганные птицы мыслей постепенно возвращались обратно на непрочные нервные провода. Одна всё взмахивала светлеющими крыльями, точно готовясь издохнуть, и, наконец, дошло: да ни за что, ни за что бы Игорь этого так не оставил.
Остальное додумалось само – в один момент, как в чёртовом ньютоноском озарении: «Он знает».
Матерясь, Андрей вскочил, закинул на плечо сумку и потопал к пожарной лестнице. По ней слез до нижних этажей соседствующего дома, оттуда – по крыше – к дереву, с помощью которого спустился и вышел на дорогу. Усмехнулся мельком – сколько годиков, а всё по кустам шаримся - и почти бодро определил направление автовокзала.
В кармане зазвонил телефон.
Опять Би-2.
Секунда на раздумья.
Отчасти даже довольный собой, он ответил:
- Хай.
И вместо приветствия вкрадчивое:
- Стой, где стоишь.
Андрей замер, одними глазами тайком осмотрелся.
Не успел? Что ж, тоже классика жанра.
- Я не буду туда за тобой бегать. Поднимись, пожалуйста, сам.
Вот как.
Кажется, кошак в бешенстве.
Бешенство – правда, для него не совсем точное определение. Но, как бы оно ни называлось, попадаться под руку не хотелось. Андрей мысленно вздохнул и уже хотел сделать ручкой, когда, подняв взгляд, застыл намертво.
Он стоял на крыше. В такую жару – в деловом костюме. Приехал с какой-то важной встречи? Нет, не приехал – примчался – в мыльной пене с каким-то встрёпанным, измученным выражением галстука. И взгляд его – тёмный, предчувствующий с толикой плавящегося золота, мрачного подземного огня. Такое, наверное, был у Лаокоона, когда он пытался препятствовать троянцам ввести коня в город.
Его губы едва шевельнулись – точно не голос – а ветер, и уже не непререкаемо – обволакивающе, но всё же приказ:
- Поднимайся. Я подожду.
Будто этого его взгляда недостаточно.
Андрей отвёл глаза и двинулся. Он бы может и почувствовал себя – в который раз – провинившимся мальчишкой, если бы над ним уже не тяготело другое грозовое пророчество.
Студентик поднялся по нормальным ступенькам – тем, которыми шел Игорь, когда они разминулись.
Тот, свесив на руку пиджак, стоял, засунув руки в карманы идеально выглаженных брюк, и его спина казалась живым монументом какой-нибудь задумчивой античной скульптуре. Он обернулся на звук открываемой двери.
В его глазах – ни тени былого приказа. Ну что, показал, чьи здесь тапки, и опять – спиной к рулю. Хитрый.
Андрей не подошел ближе.
Почти с отвращением скинул тяжесть с плеча, и синяя дорожная сумка точно какой-нибудь кулёк со сливами шмякнулась на бетон.
Полоска узких губ Игоря дрогнула:
- Что случилось?
Вопросом на вопрос:
- Как ты понял, что я здесь?
- Это же я привёл тебя сюда. С самого начала. Помнишь? И мне ли не знать, что ты не первый раз бежишь сюда, как только тебя что-то гложет.