Ну хорошо, она его узнала, потому что видела. А он откуда ее может узнать? И смотрел он на нее обычным мужским заинтересованным взглядом. В нем не было ничего похожего на угрозу. И, если хотите знать, у нее имелось на руках неоспоримое преимущество. Раз уж столкнула их судьба нечаянно около плохого турагентства, то ей бы не мешало использовать свое тайное знание. Ой, избавьте меня от этого. Не хочу!
Яне понадобилось две сигареты, чтобы прийти в себя. Перед тем как тронуться, она осторожно выглянула из машины – не учинил ли очарованный незнакомец за ней слежку.
Мы все напичканы детективными историями под завязку. Убивают в реальной жизни, с телевизионного экрана текут ручьи крови, романы в мягких обложках вопиют о жестокости и садизме. И все друг за другом следят! При слове «хвост» современный обыватель первой ассоциацией представляет не лису или павлина и не очередь за водкой в былые времена, а именно тайного соглядатая.
Беда Яны, а может быть, счастье состояло в том, что она не заметила ничего подозрительного. Сама того не сознавая, она искала в потоке машин алый «мерседес». А то, что рослый, с пшеничными волосами незнакомец с фотографии мог ехать за ней в сереньком, неприметном, как полевая мышь, ВАЗе, ей и в голову не пришло.
10
Яна изо всех сил старалась не выдать перед матерью волнения, не вырвать у нее из рук фотографии, а с достоинством принять белый конверт и положить его на полку поверх книг, чтобы потом в одиночестве сверить изображение с удерживаемым в памяти зрительным образом.
Но перед Елизаветой Петровной на этот раз не надо было лукавить. Она была целиком поглощена новостью, которую привезла с Соколиной Горы.
– Поставь цветы в воду! Последние нарциссы… Вероника по штучке выбрала. Ой, Янка, тебя ждет рассказ… Ты сейчас со стула упадешь. Только отдышусь. И хорошо бы чайку.
– Зачем мне падать, если я уже упала? – ворчала Яна, делая бутерброды. – И не хочу я никаких новостей. Мне бы эти переварить.
Только усадив мать за чай, Яна смогла добраться до фотографий. Спрятав конверт на груди, она удалилась в ванную и включила воду – обычный отвлекающий момент. Да, он, конечно, он, стоит и смотрит прямо в объектив. По снимку нельзя было определить, где он сделан – дома или за границей. Правильнее предположить последнее. Зачем из Рима посылать в Москву фотографии, сделанные здесь. Не проявлять же они их в Италию посылали. Ну хорошо, фотография сделана в Италии. И что это нам дает?
Все это неважно, она думает про какую-то ерунду. Главное, что это он пасся около «Зюйд-веста». Что он там вынюхивал? А может быть, отслеживал всех, кто туда наведывается?
– Янка! Иди же наконец сюда. Слушай! Итак, я поехала к Веронике…
Слишком много случайного в этой истории. Так не бывает. Милая моя, говорил Яне внутренний голос, все бывает. Бывают фантастические совпадения, когда человек в один и тот же день три года подряд ломает конечности. Случайность, закономерность? А может, все размечено в книгах бытия, а случайные на первый взгляд совпадения посылаются людям для того, чтобы глаза протерли, посмотрели окрест и задумались.
– Слушай, ма, начни сначала. Я что-то вырубилась…
Елизавета Петровна с охотой повторила рассказ и положила перед дочерью растрепанную записную книжку.
– Назовем его господин X. Ну что ты на меня так смотришь?.. Эта записная книжка принадлежит господину, который передал Веронике в аэропорту белый конверт. Здесь телефонные номера со всей Европы, а может быть, и Америки. Я в этом ничего не понимаю. Иностранные фамилии, латинский шрифт. Но есть и московские телефоны. И их немало.
– Почему-то эти тайны пахнут гнилью, – проворчала Яна, разъединяя слипшиеся страницы.
– Большинство тайн на свете имеют именно такой запах, – согласилась Елена Петровна: она не рассказала дочери, что записная книжка побывала на помойке.
– И что это нам может дать?
– Понятия не имею! Но давай наконец грамотно сформулируем задачу. Что мы ищем?
– Я не ищу, – проворчала Яна. – Я бы хотела находиться среди тех, кто спрятался. Но выхода нет. Формулируй.
– Нам совершенно наплевать на их криминальные тайны. Но нам надо узнать, какое место во всей этой истории отводится тебе.
– Случайное, – быстро сказала Яна.
– А мне кажется, что ты чего-то недоговариваешь. Зачем тебе понадобились фотографии?
– Чтобы выкинуть весь этот мусор на помойку. Выкинуть и забыть о нем. Пока эти фотографии у тебя на руках, ты не успокоишься и будешь все глубже погружаться в трясину.
– Ты уверена, что тебе ничто не угрожает?
– Совершенно. Я пошла стелить постель.
Только когда дом затих, а мать спрятала очки и выключила настольную лампу, Яна позволила себе расслабиться и внимательно обследовать записную книжку. Хозяин ее не отличался аккуратностью. Глянцевые, шелковые на ощупь листки были исписаны небрежно, многие телефоны были зачеркнуты, чернила были и черные, и зеленые, около иных фамилий стояли красные кружки. Похоже, здесь были номера со всего мира. Яна узнавала восьмизначные парижские – они начинались с единицы, это, пожалуй, Италия, да, конечно, Флоренция, судя по коду, а здесь прямо написано – Милан. Десять телефонов, раскиданные по разным страницам, значились под русскими фамилиями, две из этих фамилий были снабжены адресом. Один телефон ее особенно заинтересовал, потому что это тоже было турагентство с красивым названием «Марко Поло-3».
Мать так радовалась, что обнаружилась эта книжка. А какой от нее толк? Набираешь номер и вежливо лопочешь: «Простите, не подскажете ли мне, куда я попала? Мне нужен господин… неразборчиво написано, господин Краюхин». Господин подходит к телефону… А дальше что? Бред! Яна взяла листок бумаги и аккуратно выписала все русские телефоны – на всякий случай. Не носить же с собой в сумке эту вонючую книжицу. Она вообще испытывала к чужим записным книжкам не то чтобы брезгливое отношение, нет… Она их опасалась, как что-то чересчур личное, куда неприлично совать нос.
Что-то еще она забыла сделать, что-то неотложное и важное, важное и неприятное… Как же, как же… За хлопотами она так и не удосужилась позвонить в больницу и справиться о самочувствии Рейтера. Сейчас звонить уже поздно. «А что мне выгоднее, – подумала Яна безучастно, – чтоб он концы отдал или живым остался?» И тут же одернула себя – угомонись, бесстыдница! Как легко, оказывается, очутившись в тисках страха, люди теряют нравственную ориентацию. Слова-то какие нелепые в голову лезут! Явно из материнского лексикона. Нравственная ориентация! Это надо такое придумать.
Просто у нее крыша поехала. Самого Рейтера Яна не боялась. Генка хоть и негодяй, но он сословно свой. С пистолетом в руках он бы выглядел просто смешно. Но Генка любопытен сверх меры… Что за детское определение – любопытен? Он бульдог, и хватка у него бульдожья. И если дела в «Фениксе» несколько увяли, он может начать охоту за спрятанными Ашотом деньгами. Но во второй раз Генка не будет на коленях стоять, а возьмется за дело серьезно. Вепрь толстокожий для приватного разговора наймет людей с уголовным прошлым. Эти лихие пацаны Ашота на тот свет отправили, а с ней тем более церемониться не будут. И Яна под горячим утюгом тоже не сможет церемониться, выболтает все как миленькая…
А как же быть с тем «голосом за сценой», который велел молчать? Нет, так дело не пойдет. И вообще, какие утюги, какие уголовники? Пока Генка под капельницей лежит, вряд ли кто-нибудь призовет Яну к ответу. И жалеть Рейтера она не будет! Пень с ним, с Рейтером!
Ей сейчас о своих близких надо думать. Кто знает, не явись мать с Соколиной Горы настолько возбужденной, Яна, может быть, сгоряча проболталась бы ей про свой поход в «Зюйд-вест» и про встречу с хозяином алого мерса с фотографии. Но если рассказывать все, то надо поведать и про истинную причину страха – то есть про Ашота. А тут надо отдавать себе отчет: если перед Елизаветой Петровной истина встанет во всем своем неприглядном виде, она может и в милицию отправиться. Эти шестидесятники-семидесятники такие наивные люди! Они еще верят, что старший лейтенант может разобраться в любом нагромождении неприятностей.
Еще больше, чем угроза связаться с милицией, Яну пугала активность матери. Рассказывая про записную книжку, она от нетерпения слова глотала. И при этом без конца повторяла: «нам надо придумать», «нам надо предпринять».
Нет, моя хорошая. На носу лето, в библиотеке вот-вот разразится ремонт. Ты, матушка, забираешь Соньку и уедешь в Эстонию. Приглашение на побережье Яна получила еще в марте. Пару недель можно пожить на Соколиной, если Вероника так уж зовет, а потом на все лето в Балтию. Главное – как можно быстрее расшифровать диск. Если она поймет, что содержащаяся на нем информация не имеет к Ашоту и его тайне никакого отношения, то можно просто сломать диск и выбросить его в помойку.
А если имеет? Тогда что делать? Выход напрашивается тот же – сломать и в помойку. И ничего от этого не изменится. Нет, не все так просто. Вот перед ней лежит чужая записная книжка. Какой-то болван залил ее водой или соком. На первой странице осталось всего несколько цифр и ни одного имени. В самом верху осколок телефонного номера, его хвостик – 78. Но у Ашота именно этой цифрой кончался номер мобильника. И его никто не звал по фамилии. Яна была уверена, что многие ее даже не знали. Он был просто Ашот, поэтому место ему как раз на первой странице итальянской записной книжки.
Утром перед работой Яна позвонила в больницу.
– Рейтер? А кто его спрашивает?
– А это так уж важно? Следователь.
– Рейтер по-прежнему в реанимации. Состояние тяжелое.
– Подождите, не вешайте трубку. Когда я смогу его увидеть?
– Да кто ж это знает? К нему никого не пускают. Он без сознания. А следователь у него, – ехидно добавил женский голос, – между прочим, мужчина. – Ту, ту, ту…
Завертелась машина… И какой-то следователь уже рулит, ищет злоумышленников. Ритке, что ли, позвонить? Справиться, кому понадобилось убивать жалкого гида Вершкова. Только зачем ей это знать? Нет, никуда звонить она не будет. Яна твердо решила: чему быть, того не миновать. Кто она есть? Песчинка в потоке времени. И не в ее силах что-то изменить. Поэтому она выпускает из рук бразды правления. Пусть все идет само собой. Бразды – это удила конские, а у нее в руках концы перепутанного клубка веревок. Яна решила, что сегодня же попросит отпуск. На работе график, все отпускные сроки оговорены, ее начнут стыдить и вразумлять. Но если твердо стоять на своем, дней через десять, в крайнем случае через пятнадцать можно будет всем вместе отбыть в Усть-Нарву. Только бы визы получить.
11
– Простите мою навязчивость. И не обижайтесь. Я вас выследил. И теперь жду вашего появления уже час. Дождался, как видите.
Вчерашний незнакомец (иначе говоря – тип с фотографии) стоял около Яниной машины и беззастенчиво сиял глазами, по-русски он говорил почти чисто, но с явным акцентом, который странным образом усиливал его умоляющую интонацию.
– Вижу, что дождались, – с металлом в голосе произнесла Яна.
– Не уходите, дослушайте. Вы поразили меня с первого взгляда, потому что очень похожи на одну мою знакомую, с которой… которая… ну, в общем, не важно, – он окончательно запутался и рассмеялся.
Первый испуг, который окатил Яну, как ушат холодной воды, прошел. Незнакомец выглядел таким смущенным, ветер так беззаботно ерошил его пшеничную гриву… Он никак не был похож на уголовника, которого бы Рейтер послал по следу. Симпатичный, элегантный, Яна это ценила. Тончайший мохеровый свитер цвета кожуры киви шел к его глазам. На этот раз он совсем не был похож на Есенина.
Словом, ясным теплым утром Яне уже не хотелось бежать от незнакомца сломя голову. Это ночью страх подбирается к самому сердцу, а на солнечном свету всякая нечисть распадается на элементы. И уж если она не оставила попытки разобраться в этом загадочном деле, то судьба явно дает ей шанс.
– Положим, я похожа на вашу приятельницу. Бывает. И что вы от меня хотите?
– Я знаю, что я от вас хочу, только не осмеливаюсь облечь это в слова.
– Вы либо облекайте, либо мы расстаемся. Я на работу опаздываю.
– Нет, нет, не расстаемся! Ни в коем случае. Не сочтите за дерзость – как вас зовут?
Первым побуждением Яны было назвать чужое, абстрактное имя, но она тут же обозвала себя дурой. Можно подумать, что если она назовется Катей, то их дальнейшие отношения потекут по другому руслу.
– Меня зовут Яна Павловна.
Он несколько картинно поклонился, мол, очень приятно, потом сотворил что-то с собственными ногами, отчетливо было слышно, как щелкнули каблуки его мягких замшевых туфель.
– А я – Сержио… без отчества. Сержио Альберти. На Западе людей зовут просто по имени. Я бизнесмен и приехал в Москву из Рима.
Понятно, что не из Солнцева и не из Канашкиной прорези…
– Я действительно не могу больше задерживаться. Приятно было познакомиться.
– Два слова! – крикнул он, картинно вскинув руки. – Я приглашаю вас в ресторан. Сегодня. Время назначьте сами. Не говорите – нет! – Он наморщил нос, как смущенный ребенок.
Яна хотела строго сказать: «Глупости!» Хотела крикнуть: «С какой стати!» Хотела добавить: «Я не хожу в рестораны с незнакомыми людьми!» Но мозг подал совсем другой сигнал, губы против воли растянулись в улыбку, а предатель язык вкупе с гортанью сочинил такую фразу:
– Ну… если вы настаиваете. Если вам так хочется… То почему, собственно, нет?
Вечером Яна сказала дочери:
– Ужинай одна. Картошку можешь не греть. В холодильнике есть твои любимые чипсы и все для бутербродов. Не забудь йогурт. Буду поздно. У меня свидание.
– Деловое? – спросила Соня, она привыкла к вечерним отлучкам матери.
– Деловое, – согласилась Яна и задумалась, рассматривая себя в зеркало.
Конечно, деловое. Яна должна разобраться, какая роль отведена пшеничному красавцу в таинственной истории. Есть и другая сторона медали. Она имеет право развлечься немножко. Сколько можно гнать от себя представителей сильного пола? После Ашота у нее никого не было. Соблюдать траур – не из нашей жизни. Просто мужики ей вдруг опротивели. Нет, этот красный цвет, пожалуй, слишком экзотичен. Для первой встречи мы найдем что-нибудь немаркое. Вот этот рябенький костюмчик… Пока можно носить брюки в обтяжку, будем показывать ноги… и супертонкий поясок для завершения образа. Макияж сделаем теплый, в бронзово-коричневых тонах… кажется, так уже не носят. И плевала она на них! Что она, девчонка, что ли, чтобы розовым мазаться!
Ресторан был, конечно, дорогой, но цены имел, как говорила Вероника, снисходительные. Не будем называть ресторан по имени, чтобы автора потом не обвинили в создании рекламы для этого вместилища кулинарных тайн и дизайнерских красот. Размещался он в старинном, великолепно отреставрированном особняке. Каким-то чудом во времена оны его не передали вместе с землей посольству Уганды или Марокко. Он остался собственностью Москвы, превратился в коммунальный клоповник, совершенно опростился, обветшал. А потом ушлые люди рассмотрели под побелкой, фанерной пристройкой и копотью породистые формы в стиле ампир. Высокие, с полукруглыми навершиями окна приобрели прежний вид, ожил декор из мозаики, в чугунные кружева оделся парадный подъезд. Приятно, знаете…
Столик стоял у окна, и долго, споря с приглушенным светом настольной лампы, полыхал сквозь ветви кленов оранжевый закат. Музыка… Мелодия лилась, казалось, с потолка. Неспешные перемещения официантов напоминали движение теней – ни слова, ни шороха, ни скрипа. И даже принимая заказ, официант не позволил понять, какой же у него тембр голоса – бас или тенор. А Сержио суетился в полной мере: «Что будем пить? Водку заказать? Говорят, у русских без водки не обходится ни одна еда. А что на горячее, что на холодное?..»
– Да что угодно. Целиком полагаюсь на ваш вкус, – царственно сообщила Яна. – Только омаров не надо. Я не умею их есть. И вообще я одета не для омаров, – добавила она кокетливо. – Я люблю еду попроще.
Сержио не внял ее совету. Назаказывал всяческой экзотики. Зачем ей суп-похлебка с кусочками крабов? И, конечно, фаршированное авокадо: веером выложенные на блюде белые маслянистые ломтики с кальмарами внутри. Куда же нам в России без авокадо? Вообще за столом было много даров моря. Сержио объяснил это привычной склонностью итальянцев к рыбным блюдам. Но зато на горячее была «райская птичка», а попросту говоря, индейка под апельсиново-ананасовым соусом.