Она вспомнила, как папа рассказывал, что мама хотела, чтобы родился сын и можно было дать ему какое-нибудь простое русское имя, а он, наоборот, ждал дочку и хотел дать ей имя необыкновенное; почему-то всех мужчин их семьи привлекали необычные женские имена. Они долго из-за этого спорили, а потом у них родились двойняшки, и они назвали сына Ваней, а для дочки в самом деле придумали имя, какого никогда и не слышали… Это воспоминание так ударило Нэле в сердце, что она чуть не заплакала. Оно совсем не соединялось с тем, что так неожиданно оказалось жизнью. Взрослой жизнью.
«Я не хочу! – вздрогнув, подумала она. – Я… Зачем я из дому уехала?!»
Взрослая жизнь расстилалась вокруг, как стремительно темнеющее море, и люди, встречающие Нэлу в этой жизни, не вызывали ни малейшей приязни.
Она поднялась, чтобы уйти, но длинный быстро схватил ее за руку, усадил обратно и сказал:
– Ну чё ты? Брезгуешь?
– Нет, – машинально ответила Нэла.
«Я совсем не умею вести себя с людьми, – подумала она. – Как же так?»
И это тоже было с ней впервые – даже слов таких, «вести себя с людьми», не бывало прежде в ее мыслях. Она просто жила, и ей было легко, и ничего не надо было рассчитывать, потому что от людей, которые ее окружали, или просто встречались ей, или могли встретиться, невозможно было ожидать зла.
А теперь и это изменилось, и, может быть, изменилось навсегда.
Широкий взглянул на Нэлу – ей показалось, что он прочитал ее мысли, хотя это вряд ли могло быть так, он не производил впечатления проницательного человека – и протянул ей стакан с водкой, сказав:
– Давай одним духом. Я после тебя. А то посуды больше нету.
Водочный запах оказался таким едким, что, когда Нэла поднесла стакан ко рту – а зачем поднесла, пить собралась, что ли? – у нее защипало глаза. Она покачала головой и вернула стакан широкому.
– Брезгует, – усмехнулся второй, Петро. – А вот зря…
Он произнес это таким зловещим тоном, что Нэле показалось, он хочет ее ударить. Конечно, этого не могло быть, с какой стати он стал бы этого хотеть? И все-таки в его голосе, в его взгляде исподлобья она увидела ненависть, необъяснимую ненависть к ней, к совершенно незнакомому человеку, к девчонке. Да, Нэла вдруг перестала чувствовать себя взрослой, как это было всегда, сколько она себя помнила, а поняла, что она просто беспомощная девчонка, которая непонятно почему оказалась в каком-то дальнем и укромном углу корабля наедине с пьяными – только теперь она заметила, что за скрученным канатом лежит еще одна водочная бутылка, уже пустая, – и что им, пьяным, в голову взбредет, во что выльется их непонятная к ней ненависть, предвидеть невозможно.
Нэла снова попыталась встать, но Петро держал ее за руку крепко. Свободной рукой он опрокинул в рот водку, поставил пустой стакан на полотенце, взял пирожок и, морщась, сказал с необъяснимой своей ненавистью:
– Налепили французики хрен знает чего! У нас пельмени больше, чем ихние пироги.
– Ну, вы тут отдыхайте, – сказал широкий, поднимаясь со скрученного каната. – Я пойду отолью, а то аж из ушей прет. Зря пива надулся перед водкой.
Он произнес это примирительным тоном, и именно тон особенно рассердил Нэлу. Зачем ей знать подробности физиологии этого парня, похожего то ли на сома, то ли на дыню «колхозница»?
Широкий ушел, а Петро разлил по стаканам очередную порцию водки. Для этого ему пришлось выпустить Нэлину руку из своей, и Нэла сразу же вскочила. При этом она опрокинула один из стаканов, водка вылилась ей на босоножки, а Петро громко выматерился. Не обращая на него больше внимания, Нэла перепрыгнула через брус, на котором он сидел, и бросилась бежать.
Но оказалось, напрасно она думала, что он только и способен гудеть непонятное, как камыш.
Петро не вскочил даже, а взвился в воздух и Нэлу догнал в два шага.
– К-куда?.. – прорычал он, хватая ее за плечи.
– Пусти! – Она расслышала в своем голосе слезы. – Что тебе надо от меня?
Как же глупо было воображать, что все понимаешь в жизни, потому что в десять лет прочитала «Анну Каренину» и знаешь, чем Сезанн отличается от Гогена! Собственная чудовищная глупость стала для Нэлы очевидной так мгновенно, как если бы ее ударило молнией.
– А чё ты выделываешься вообще? – Петро развернул ее лицом к себе и дохнул прямо в лицо густым водочным духом. – Типа ты вся такая, а я типа быдло?
Он сжал ее плечи так, что она вскрикнула. И наконец испугалась по-настоящему. До сих пор ей было только противно – от его хваткой руки, от мата, от того, что у него воняет изо рта, – а теперь она поняла, что он разъярен и в припадке ярости может сделать с ней что угодно, потому что чужая жизнь ничего для него не значит. Изнасиловать может и за борт бросить… И когда ее хватятся, и что толку, если потом разберутся, если его изобличат? Она-то уже акул будет на дне кормить, или какие в Балтийском море бывают ужасные рыбы!
Нэла рванулась, уже не чувствуя даже боли от того, что он стиснул ее плечи. Но с таким же успехом она могла рваться из железных оков. Петро не выглядел сильным, но пальцы у него были именно железные.
Она судорожно вдохнула побольше воздуха – поняла, что единственно правильное сейчас это заорать во весь голос. Но он тоже сообразил, что она собирается делать, и, отпустив одно ее плечо, мгновенно зажал ей рот освободившейся рукой. Притом так зажал, чтобы она не могла его укусить; как-то очень ловко и опытно он это сделал. А чтобы она не вырвалась, прижал ее спиной к металлической лесенке. Лесенка спускалась сверху, с какого-то сооружения вроде рубки.
Ступеньки впились Нэле в позвоночник так, что, казалось, вот-вот его переломят, она не могла кричать, она задыхалась, ей было страшно… Но сильнее удушья и страха все-таки было другое – унижение. Никто никогда не унижал ее, тем более вот так, физически, она даже представить не могла, что это возможно, и не на войне где-нибудь, а просто на пустом месте, и чтобы так вел себя не ярый враг, а человек, о существовании которого она всего полчаса назад даже понятия не имела!
Она все-таки закричала «пусти», но вместо крика из-под ладони Петра вырвалось только мычание.
– Чего-чего? – ухмыльнулся он. – Скажи лучше: дядя, прости маленькую засранку. Поняла? Ну!
Слезы брызнули у Нэлы из глаз, она забилась, уже не чувствуя даже боли от вдавившихся в спину ступенек…
И вдруг услышала:
– Петька, ты чего? А ну пусти ее!
Голос донесся сверху, раскатом, как глас с небес. Но шел он, конечно, не с небес, и грохот, который его сопровождал, был не громом небесным.
Загрохотали ступеньки, нависла сверху тень, мелькнула над Нэлиной головой подошва ботинка – и Петро грохнулся на спину с таким звуком, как будто был набит булыжниками, а Нэла упала на него.
Сразу же, как кошка, она вскочила на ноги, отпрыгнула в сторону и увидела, что, лежа на палубе, Петро держится обеими руками за лоб и воет, а по звонкой лесенке спускается очередной неизвестный ей парень.
Никаких незнакомцев она видеть больше не хотела, поэтому, конечно, убежала бы, если бы не странность, которая с ней произошла. Странность заключалась в том, что она не могла сделать ни шагу. Впервые в жизни Нэла поняла, что слова «ноги к земле приросли» не сомнительное преувеличение, а чистая правда. Ноги у нее не подогнулись в коленях, не ослабели, а наоборот, сделались тяжелыми, как чугунные болванки, и всех ее сил было недостаточно, чтобы сдвинуть их с места.
Пока она стояла, застыв в этом неожиданном положении, события разворачивались перед ней стремительно.
Петро отнял руки ото лба, оперся о палубу и поднялся на ноги. Длинный, костистый, он был похож на весеннего медведя, голодного после спячки и потому особенно опасного. И звук, вырвавшийся из его горла, тоже напоминал медвежий рык.
– Убью-у-у! – угрожающе взревел он.
Нэла вздрогнула, хотя понятно было, что угроза относится не к ней. Угроза, ярость, ненависть – все это предназначалось теперь тому самому незнакомцу, который ударил Петра ногой в лоб и стоял перед ним, как будто ожидая, что будет происходить дальше.
На его месте Нэла ожидать ничего не стала бы, а бросилась бы бежать куда глаза глядят, потому что Петро был на голову выше и его плечи хоть и состояли, кажется, из одних только костей, но были какие-то длинные, как и руки, будто шарнирами к плечам приделанные. Руки эти вращались, как лопасти мельниц, а незнакомец подныривал под них, чтобы они не снесли ему голову.
Да, на его месте Нэла, может, и убежала бы, но на своем… Невозможно же убежать, когда на человека, который тебя спас – непонятно от чего, но от чего-то ужасного точно, – надвигается, выкрикивая нечленораздельные угрозы, осатаневший Петро.
И не только он, как тут же выяснилось.
– Э!.. – раздалось от того места, где узкий палубный проход сворачивал за рубку, или как все-таки называлось сооружение, за которое Петро с приятелем зашли, чтобы выпить, а Нэла неизвестно зачем. – Чё у вас тут за базар?!
Широкий приятель Петра показался из-за поворота, и вид у него был теперь не дынно-рыбий, а угрожающий. Он явно настроен был не разбираться, кто прав, кто виноват и что вообще случилось, а размазать противника по палубе.
Непонятно, как Нэла это сообразила – никогда в жизни ей не приходилось оценивать намерения дерущихся людей, – однако сейчас она понимала эти намерения так ясно, будто каждый из участников драки высказал их вслух.
Но что было толку от ее понимания? Ничего она не могла сделать и даже крикнуть не могла: не только ноги у нее стали чугунными, но и губы онемели.
Теперь уже двое надвигались на Нэлиного спасителя, и справиться с обоими он точно не смог бы.
Она смотрела на всех троих сбоку. То есть на Петра и широкого она вообще не смотрела, а вот их противника видела в последних закатных лучах ясно, как на картине.
Сначала она видела только его профиль – он был очерчен лихо, как будто прорисовала его, не отрываясь, талантливая рука. Потом он повернул голову и Нэла увидела глаза – синие, как море, только не это море, темное, стальное, а Средиземное море у греческих островов. Нэла подумала именно так, потому что морская синева возле острова Санторини – она была там с родителями и братом год назад – произвела на нее очень сильное впечатление, и такое же сильное впечатление производил сейчас этот человек.
Стоило ей обо всем этом подумать – несколько секунд заняли ее мысли, их и мыслями невозможно было назвать, так, порывы чувств, – как он словно перехватил их в ее взгляде. Подмигнул ей ярким глазом, тут же наклонился, схватил стакан, стоящий на полотенце у его ног, и мгновенным движением плеснул водку из этого стакана прямо в лицо широкому Петрову приятелю. Тот взвыл, принялся тереть глаза – ему явно стало не до драки.
– А вот теперь давай, Петька, баш на баш! – весело крикнул парень и, в очередной раз поднырнув под длинную руку своего противника, резко ударил его кулаком под подбородок.
Клацнули зубы, раздался крик, но Нэла уже не вглядывалась в происходящее. Она схватила своего спасителя за руку и потащила за собой – прочь, прочь от места этой дурацкой битвы!
– Подожди, ты чего? – Кажется, он последовал за Нэлой только потому, что не ожидал от нее такого решительного действия. – Да ничего они тебе не сделают, не бойся!
Но она больше не собиралась это проверять. Сделают они что-то или нет, опасно оставаться рядом с ними или безопасно, что вообще произойдет дальше, – все это должно остаться в прошлом, отделиться хотя бы несколькими минутами от настоящего, и эти несколько минут надо использовать для того, чтобы убежать отсюда подальше.
Они пробежали по проходу вдоль сооружения, назначение которого Нэла так и не поняла, и выскочили на широкую часть палубы.
Здесь все выглядело так, что собственный недавний страх показался ей глупостью несусветной. Струнный ансамбль играл Шуберта, и музыка летала над волнами, как птица, люди прогуливались, девицы в кокошниках водили хоровод, пророчица с дощечкой на шее рассказывала что-то пятерым женщинам, которые рядком сидели перед ней на стульях…
– Чего ты? – удивленно повторил Нэлин спутник. – Он тебя ударил, что ли?
Она отпустила его руку, и теперь они стояли друг против друга, удивленно друг друга разглядывая. Вернее, удивлялась Нэла, у него же в глазах был только живейший интерес к происходящему.
– Не ударил, – сказала она, улыбаясь от того, каким открытым был этот его интерес. – Но испугал.
– Петька-то? – хмыкнул он. Но сразу же кивнул: – Вообще-то да, он, как выпьет, дурной становится. Потом проспится – сам не верит, что творил. А зачем ты с ними выпивать пошла?
– Еще не хватало с ними выпивать! – фыркнула Нэла.
Вот пожалуйста, сразу же попреки начались! Сейчас еще скажет, что не надо было такую короткую юбку надевать.
Он в самом деле перевел взгляд на ее алую юбочку, сильно не достававшую до колен, но сделал это не с укоризной, а с тем же живым интересом. И вместо того чтобы произнести какие-нибудь обиженные слова, она расхохоталась. Ее смех привел его в смущение – Нэла поняла это по тому, как он быстро провел пятерней по вихру надо лбом.
Вид у него был довольно неотесаный – такой, что Нэла должна была бы чувствовать его совершенно отдельным от себя, противоположным себе. А обстоятельства знакомства с ним и вовсе должны были бы заставить ее бояться этого вихрастого человека.
Но она не чувствовала его противоположным себе и не боялась, а совсем наоборот – такой у нее вспыхнул к нему интерес, какого не вызывал ни один парень из всех, которые обращали на нее внимание или даже признавались ей в любви; и первых, и вторых было немало.
И неожиданный этот интерес удивил Нэлу так, что она смотрела на него не отрываясь, словно было в нем что-то необыкновенное. Хотя, если судить объективно, ничего такого в нем не было. Никакой особенной красоты, не высокий, а коренастый, ей такое сложение никогда не нравилось, черты лица тоже незатейливые, только глаза, конечно…
– Я Антон, – сказал обладатель этих феерически синих глаз. – А тебя как звать?
– Нэла.
– Ого!
– Что – ого?
– Красивое имя. Я такого и не слышал. Ты не беспокойся, правда. Серега с Петькой тебя теперь за километр обходить будут.
– Тебя, что ли, побоятся? – фыркнула она.
– Не, есаула. Побоятся, ты ему скажешь, что они водку пили. У них насчет этого строго.
– У кого это у них?
– У казаков. Для них тут сухой закон, им даже пива не продают.
– А где же они тогда водку взяли? – спросила Нэла. – И пиво этот Серега тоже пил, – вспомнила она.
– Попросили кого-нибудь, им и купили. Да ладно, забудь! Пошли лучше тоже чего-нибудь купим, – предложил он.
– Водки? – хмыкнула она.
– Поесть. У меня кузьминки еще остались.
Кузьминками – в честь руководителя Культурной миссии, фамилия которого была Кузьмин, – назывались бумажки, которые здесь считались деньгами, ими можно было расплачиваться в двух корабельных магазинах. В одном магазине продавалась всякая ерунда вроде фонариков, тапок, шампуня и прочего подобного, а в другом еда. Кузьминки всем выдали при посадке, у Нэлы они тоже были, но она ничего на них не покупала.
– Поесть? – удивилась она. – А ты разве не ужинал?
– Так когда это было! Проголодался уже.
В Нэлином представлении ужин был совсем недавно, и нисколько она, конечно, не проголодалась. Но раз человек хочет…
– Пойдем, – кивнула она. – Купим поесть.
По дороге к продуктовому магазину Нэла забежала в свою каюту за кузьминками и обнаружила, что их у нее много. Это оказалось кстати: тех, что были у Антона, хватило только на один сэндвич с сыром, а она купила два, с ветчиной и с рыбой, и колбасу еще, и литр ряженки. Все это Нэла отдала Антону, уверив его, что совсем не голодная, и она в самом деле была не голодная, но это ее не удивляло, потому что она и дома ела как птичка, а вот то, что ей нравится смотреть, с каким аппетитом ест он, удивляло очень, потому что никогда прежде она даже внимания не обращала, кто как ест и ест ли вообще.
– А ты на корабле что делаешь? – спросил Антон, доев сэндвичи и распечатывая пакет с ряженкой. – Танцуешь?