– …Количество людей, видевших, слышавших или переживавших телепатические явления, – я вздрогнула от шепота над ухом, – каким бы оно ни было, близко нулю по сравнению с количеством экспериментов, какие провела естественная эволюция за время… – Макс сидел на парте за мной и читал с листа, – … существования видов, на протяжении миллиардов лет, – я развернулась на стуле, поднимая взгляд. – И если эволюции не удалось накопить телепатических признаков, то это значит, что нечего было накапливать и сгущать. Станислав Лем, – он улыбнулся, оторвав взгляд от листка. – Этой ночью у нас было исключение, подтверждающее правило или есть какое-то другое название у этого явления?
Он говорил тихо, почти шепотом, но сидевшие рядом ребята недовольно уставились на нас. Мы мешали. Возможно, до кого-то доходил смысл сказанного. Я поискала глазами однокурсников. Поднявшись, пошла на выход. Макс пошел за мной.
– Ты понимаешь, что я могла заставить тебя забыть?
– Тогда твоя невинность могла снова оказаться под угрозой.
– Откуда ты знаешь? – я отвела взгляд, хмурясь. Ну, на кой хрен трепать об этом? Почему ей так легко скрыть, что я сомнамбула и так тяжело – что девственница?
– А если бы я забыл заключительную часть нашей близости, у тебя не было бы свидетеля для сведенной во сне ноги.
– Если ты обидишь Аньку, я клянусь, ты…
Я не смогла договорить, Макс сжал мой подбородок и задрал голову.
– Ты идиотка, если думаешь, что я могу ее обидеть. Я не понимаю, что ты из себя представляешь, и что ты делаешь… и как ты это делаешь… Но во всем, что произошло и может произойти, виновата ты. И только ты.
Я смотрела на удаляющуюся спину, потирая подбородок. В бежевом круге на спине с его футболки на меня указывал красноармеец: You have failed!
У окна, в паре десятков шагов от меня замерла Моня. Я тихо выругалась, наткнувшись на ее насмешливо-удивленный взгляд.
– Ты ничего не видела, – проговорила я тихо, когда она подошла и встала у двери библиотеки.
– Определенно – нет, – усмехнулась она, качая головой.
Когда на улице начало темнеть, а в попе неметь, я вспомнила о словарях. Не факт, что они понадобятся мне на следующей неделе. Но в любом случае, сами они ко мне не доковыляют. Аньки в комнате не было. Вытряхнув на кровать все излишне утяжелявшее сумку, я направилась в гости.
Марк был дома. Он открыл после предварительного приветствия: кто? – Лида. Рука так же болталась на перевязи, но синяки начали сходить. Опухоль на кисти спала. Он что-то дожевывал. Неужели в нашем безумном мире существовал хоть один регулярно питающийся человек?
– Привет. Я забыла у тебя словари.
– Ищи, – махнул он рукой, впуская.
Словари лежали там, где я их оставила: чуть за монитором слева.
– Нашла! – крикнула я, укладывая два пухлых томика в способную вместить слона дамскую сумочку. – Извини за беспокойство!
– Никакого беспокойства, – сказал он за спиной, и я вздрогнула, оборачиваясь. Села на лавку. Наблюдая за тем, как я натягиваю и завязываю кроссовки, он ждал, чтобы закрыть за мной дверь. – Останься.
Я замерла, не веря ушам. Подняла лицо, недоуменно хмурясь и качая головой.
– Что?!
– Останься.
Распрямившись, я растерялась. Вместо вопросов: «Урод предложил мне остаться у себя? Не рехнулся ли он?» – в мыслях образовалась пустота.
– В смысле?
– В прямом. Просто останься. На эту ночь. На эту неделю. На месяц, на год. На всю жизнь. Как хочешь.
– Ты в своем уме? Ты в зеркало когда последний раз смотрел? – потихоньку приходя в себя, я наклонилась обратно к кроссовке.
– Сейчас смотрю, – он кивнул на отражение в высоком узком зеркале на стенном шкафу рядом с лавкой. – Хотя, ночью все кошки серы…
Брови сами поползли вверх: презрительно и насмешливо. Я подняла голову.
– Достойная обложки физиономия – это единственное, чем обделили меня родители и природа. И обидеть меня крайне сложно. Даже таким выражением лица.
Поднявшись, я подхватила сумку. Открыла дверь и вышла. Не глядя на Урода, пошла к выходу из тамбура, к лифту, на улицу, в общагу… «домой».
Было гадко. Было душно. Было очень жаль себя. Было страшно и обидно. Но более всего – было удивительно.
Выйдя из подъезда, я села на лавку и согнулась дугой. Уже давно стемнело. Народ гулял с собаками, собачищами и собачонками. Выгуливал подруг и банки с пивом. Выгуливал свои легкие и тазобедренные суставы. Народ наслаждался тишиной и свежим никотиновым воздухом с примесями тяжелых металлов и смол, с примесями цветущей черемухи и вишни, с примесями всех ароматов Франции из помойки у соседнего подъезда.
В мыслях стройным списком выстраивались пункты за то, чтобы «остаться»:
Прописанное маммологом лекарство от «маленькой» мастопатии.
Оказавшийся на мне этой ночью Макс.
Нормальные условия жизни, что исключает не только трахающихся в двух метрах от меня Аньки с Максом, но и все остальное.
Дикое одиночество, с проявлениями которого я не могу и не хочу справляться. Взять хотя бы неисчислимые литры этанола, поглощенные Лешкой за прошедшую неделю. Пункт можно приподнять.
Я никогда не привыкну к нему и никогда не полюблю. Об этом никто не узнает. Я смогу легко уйти и не будет сожалений и жалости даже после близости.
У меня будет доступ к компу. Причина ничтожная, но все же она меня подъела за последние недели.
На носу лето. Общежитие закроют. Анька смоется в свой Питер. А я совсем не хочу возвращаться… Совсем. И мне будет, где жить. Этот пункт можно поднять повыше.
Усмехнувшись, я повторила причины и загнула седьмой палец. Сотворение собственного мира за семь дней с полной расшифровкой собственных смертных грехов. Болезнь, страх, комфорт, одиночество, не полюблю, воспользуюсь… дважды…
Он открыл так быстро, будто сидел на лавке и ждал моего возвращения. Отошел от двери, пропуская. Я выбирала из всех особенностей, болячек и способностей своего организма и натуры то, что могло бы угрожать живущему рядом со мной человеку.
– Я лунатик.
– Ну, если Анька это пережила, значит, и я справлюсь…
Усмехнувшись, я вошла. Наклонилась к кроссовкам.
– Ты ужинала?
– Нет.
Иногда, еда и секс – это все, что связывает людей. Даже расписанных и имеющих детей. Хотя, нет! Зачастую, это единственное, что связывает людей.
Я ответила «нет» на вопрос об ужине еще не предполагая, что мне кусок в горло не полезет. Только медленно пережевывая рыбу, тоскливо обгладывая во рту незамеченные косточки, я в полной мере осознавала что: … черт. Это и был весь мой мыслительный процесс за ужином: Черт, черт, черт, черт… После такого количества «черт» хотелось перекреститься и попросить прощения.
Зайдя в комнату, в которой не раз и не два работала за компом, я замерла. Наверно, у меня было такое же выражение лица, как при возвращении в его квартиру. Тогда я, стоя в дверях, сказала: «Я лунатик».
Я стояла в проеме и хотела сказать, что я девственница. Что я боюсь. Его боюсь. Он обернулся. Кстати, мышка у него за компом лежит с левой стороны. Будто он предполагал, что правую ему когда-нибудь повредят… Работая за его машиной я постоянно перекладывала ее под правую руку. Благо, кнопки менять не приходилось.
Так вот, он обернулся, не отпуская мышь, и удивленно вскинул рыжие брови: что? Глядя на его физиономию, я решила, что если катание на велосипеде и лошадях в деревне у бабушки, по статистике нередко лишавшие девушек девственной плевы, сделали свое дело, то и хорошо. Слишком много чести. Для такого как он…
Я искренне надеялась, что с одной рукой все его попытки оседлать неопытное бревно в моем лице с треском провалятся. Еще я сомневалась, что у него самого были девушки. Вероятно, вследствие всего этого мыслительного процесса выражение моего лица стремительно сменилось с растерянно-напуганного к насмешливо-ожидающему. Марк вернул взгляд к экрану.
Я решила посмотреть, чем можно заниматься за рабочим местом (коим по моим представлениям являлся компьютер) с одной рукой вечером. Он играл в карты. В преферанс. Я засмеялась. Громко и заливисто, прямо за его спиной. Марк расписывал пульку с такими же как и он – сидящими вечером за компом. Обернувшись ко мне, он улыбнулся и непонимающе приподнял брови. Не получив комментариев, вернулся к игре.
Я продолжала стоять за спиной, сжимая и разжимая правый кулак, будто собиралась его придушить. Я надеюсь, это единственный видимый окружающим признак моего волнения. В ладони концентрируется весь страх, вся нервозность, дрожь, кои могли бы залить краской лицо или перейти в голос. Я собираюсь работать перед камерой, которая меня искренне и безумно пугает. Ничто не должно выдавать неуместных эмоций. Даже, при старте. И я надеюсь избавиться и от этого нервного сжимания ладони в кулак. Позже…
– Ты рассчитываешь сегодня на секс? – спросила на одном дыхании.
– Да.
Он даже не обернулся. Просто щелкнул мышкой, скидывая карты.
– Тогда, мне нужно выпить…
Он чуть наклонил голову, будто склонил ее перед топором палача. Это все, что я увидела. Предположить его эмоции для меня было проблематично.
– В шкафу рядом с посудным есть минибарчик. Водка в холодильнике. Не напивайся в поросенка, с одной рукой я тебя до ванны не дотащу.
Кивнув, я пошла на кухню. Открыла серебристую дверку навесного шкафчика и уставилась на бутылки. Мне нельзя давать выбор. Я теряюсь, когда есть выбор…
В надежде увидеть какой-нибудь сок для коктейля, я залезла в холодильник такого же асфальтового цвета, как и кухонный гарнитур. В нижнем отделении двери стояла одинокая початая бутылка водки. Причем, початая в каком-то неправильном объеме. Не клавиатуру же он ей протирает… Может, дегустировал перед покупкой?
Во! В морозилке нашелся лед. Выудив его, стакан и виски, сотворив себе «успокоительное» и спрятав лед обратно, я пошла осматриваться. Во второй комнате я не была. Даже не заглядывала. Теперь же появился повод. Потому что это была спальня.
Здесь, так же как в коридоре и на кухне, стоял гарнитур. Справа у стенки – двуспалка, у подножия которой – кресло. Рядом с ним – узкий журнальный столик и монстера, явно поставлявшаяся с гарнитуром. Было видно, что растение периодически подыхало, а потом подвергалось виноватой реанимации. По левую сторону – стенка с ЖК-панелью посередине и второе кресло.
– Слишком тихо ты проводишь вечера для «золотой молодежи»! – повысила я голос, прямой наводкой следуя к пульту от телевизора.
– Сессия, – сказал он от двери через пару минут.
– Сессия покупается. Зачем ты все зубришь? Зачем пишешь чужие курсовые и лабы? Судя по всему, ты не нуждаешься в деньгах, и можешь купить зачеты и экзамены. У нас не институт богословия.
– Я пишу чужие работы, потому что это быстрый способ узнать то, на что я не выделил бы времени сам. Честно учусь потому, что пришел в институт именно учиться. А ты для чего?
Я отпила и откинула голову на спинку кресла. А я для чего? А Анька для чего? Наверно, для того же самого. Но бывает невыносимо лень, и мы не видим в чем-то смысла. Когда я вернула взгляд к проему двери, Марка там уже не было. В ванной зашумела вода.
Пиликнула мобила из сумки в коридоре. Это была Анька с прогнозируемым вопросом: ты где? Я подумала, постукивая телефоном об ладонь. Набрала ответ: я у парня. Его зовут Марк. Похоже, я собираюсь у него жить. Не жди сегодня.
Взяв мобилу с собой, я вернулась в комнату и забралась в кресло. Отпила виски и получила не менее прогнозируемый ответ: Ахуеть…
Я задумалась…
Когда в комнату вернулся Марк, подняла к нему взгляд.
– Когда гипс снимут?
– Через неделю. Может две, но это максимум.
Я смотрела на болтающуюся на перевези руку. На голую грудь и синие шорты, в которых он ходил дома. На проступающие на боках синяки. Наблюдала, как он забирается на кровать и устраивается рядом со мной.
– О чем задумалась? – Марк вынул стакан из моей ладони.
– Как правильно пишется: ахуеть или охуеть?
Он заржал. Отпил виски.
– Хуй – это ненормативное название полового члена. О – приставка. Приставка «а-» используется при отрицании, обозначении отсутствия или противоположности. С глаголами практически не употребляется. Это начальная школа, Лид.
– Точно, – согласилась я и подняла телефон. Он с улыбкой наблюдал, как я набираю SMS Аньке: Охуеть, Ань.
– У меня одна просьба. Всего одна, – я обернулась к нему, – не целуй меня в губы.
Иначе ты сразу поймешь о полном отсутствии опыта, а это слишком большой подарок для тебя.
– У меня ответная просьба, – ответил он с коротким кивком, – не пытайся заставить меня чувствовать вину, будто я собираюсь насиловать тебя.
Я опустила взгляд на стакан в его руке, опирающейся на подлокотник кресла. Могла ли я предположить все это, первый раз согласившись на его приглашение в гости? Еще тогда я подумала: «Бывает ли что-то просто так?»
– А какое правило русского языка работает для фразы: я в ахуе?
– То же самое. Ненормативную лексику не принято использовать в литературе. А тем, кто использует ее в устной речи, глубоко наплевать на правила русского языка.
В повисшем молчании он допил мой вискарь и отдал пустой стакан.
– Мне будет тяжело выполнить твою просьбу, – он поймал мою ладонь, поднес к губам.
Я качнула головой, пытаясь уйти от прямого взгляда. Поставила стакан на столик. На экране Воля открывал Камеди Клаб. Вслушавшись в его представления, я засмеялась.
– Ты как хочешь, а я буду смотреть, – сказала я, делая громче.
Он отпустил мою руку. Я отвернулась, увидев, что он раздевается. Явно не без труда – одной рукой.
– Я тоже, – ответил он, забираясь под одеяло. Я удивленно обернулась. Сзади него было пустое место. Если я решу ночью прогуляться, то не выберусь не потревожив. Когда я «хожу», мне наплевать на чьи-то сломанные руки и печени под коленкой. Бедная Анька… ей от меня доставалось. Что ж, предусмотрительно с его стороны отправить меня к стенке. Я вернула взгляд к Comedy Club.
– Обожаю его! Еще с Карлсона в КВН: не реви – не реву… не реви – не реву…
На сцену вышел Гарик «Бульдог» Харламов. Подобрав под себя ноги, я наклонила голову: свет от бра неприятно бликовал на экране.
– Выключи лампу, пожалуйста.
Марк отрицательно покачал головой:
– Иди сюда.
– Мне надо в душ.
– Просто иди сюда, – повторил он, указывая за себя.
Я отвернулась. Подхватив пустой стакан, пошла на кухню.
– Лида! – повысил он голос, когда я быстро вышла.
Наведя порцию виски со льдом, я вернулась. Села на пол у кровати. Поставила стакан на краешек.
– Я не хочу тебя унизить, – попыталась оправдаться. Он смотрел на меня, и во взгляде не было злобы. Не было того, что я ожидала увидеть. Просто смотрел. – И обидеть не хочу.
Не выдержав его взгляда, я посмотрела на стакан. Полчаса назад мне все казалось проще.
– Полчаса назад я думала, что все будет проще, – повторила вслух. – И мне немного стыдно за то, что я тогда думала, – я подняла лицо. Он молча слушал. – У меня не было раньше… никого. Мне просто страшно.
Отведя взгляд, он задумчиво вытянул губы. Вероятно, элементарно не поверил. Поднявшись с колен, я вернулась к столику. Даже если не поверил – не важно. Мне нужно было это сказать. Стало нужно. Потому что, говоря о страхе вслух кому-то, ты делишься им. И страх притупляется.
Поставив стакан, я начала раздеваться. Сняла футболку, лифчик. Обернулась к Марку. Можно было бы удивиться, если бы он не смотрел. Когда расстегивала джинсы, снимала их, он сел. Конечно, он не ожидал, что я стриптиз-шоу устрою. Но он сидел, подогнув одну коленку, положив на нее здоровую руку, а на нее подбородок. Я удивленно вскинула брови: что? Он улыбнулся, качая головой: ничего. Наклонившись к носкам, я сама не сдержала улыбки. Носки – это особая тема. Ни в одном фильме я не видела, чтобы женщина эротично снимала носки. Не чулки, не гольфы: обычные белые носки с мелким голубым цветочком и желтой каймой.