На это мне никто не решился ответить.
— А что ты думаешь о «Maserati 4CLT / 50»? — поинтересовался кто-то зловещим голосом из толпы мальчишек.
Я догадалась, что мне устраивают проверку.
— Неплохая машина, — откликнулась я, посылая небу благодарности за то, что держала ухо востро, пока околачивалась возле гаража Берта Арчера во время своих вылазок в деревню. — Очень даже неплохая, но все же не сравнится по мощности двигателя с «Alfa 158».
Этот вопрос мне задал тощий мальчик, настолько бледный, что он был похож на фотонегатив. Белесые вихры падали ему на лоб. Мне стало не по себе от его пристального взгляда.
— Кто это? — шепотом спросила я у стоящего рядом Плакстона.
— Уилфред Сомервилль, — тоже шепотом ответил он. — Болтают, что он увлекается мистикой.
— А он и правда увлекается?
— Не знаю. Но я в любом случае стараюсь держаться от него подальше.
— Что еще ты можешь о нем рассказать?
— Немного. Его отец священник в Гастингсе, по совместительству фотограф-любитель. Это все, что мне о нем известно…
— О чем вы там шепчетесь? — насторожился Сомервилль и начал локтями расчищать дорогу в толпе, чтобы подобраться поближе.
— Вероника просто рассказывала мне, — не моргнув взглядом, принялся врать Плакстон, — что ее папа собирается принять участие в Гран При в этом году.
— Да? — подпрыгнул Сомервилль. — И как его зовут?
— Вам еще не знакомо его имя, — беззаботно ответила я. — Но не волнуйтесь, совсем скоро вы о нем услышите!
Последовавший взрыв хохота несколько разрядил обстановку.
— Молодчина, Вероника, — хихикнул Вагстафф, — ты его сделала. По заслугам, Сомервилль! Время подвинуться с пьедестала.
Сомервилль злобно покосился в мою сторону, но потом демонстративно отвернулся и углубился в напускной разговор со Смит-Причардом.
Неловкое молчание воцарилось среди остальных мальчиков. Я пожала плечами: практически втянула голову в плечи и развела в стороны руки, как будто говоря «Кому какое дело?». Я совершенно не боялась Уилфреда Сомервилля. Он был задирой, и это было написано на его бледной физиономии вдоль и поперек.
Я как раз собиралась пошутить на этот счет, когда дверь с грохотом распахнулась, и еще один мальчик вломился в самую середину толпы.
— Привет, Плакстон, — сказал он, а после указал большим пальцем за дверь. — Старик Деннинг опять застрял в уборной. И он снова повесил на дверь свою дурацкую табличку. Кто за то, чтобы выкурить его оттуда? Давай, Лоусон, ты же наследник аптекаря. Наверняка сможешь состряпать какую-нибудь отменную вонючую штуку за считанные минуты!
Лоусон облизнул губы и оглядел комнату с таким видом, словно искал еще один выход.
— Оставь старика в покое, Хенли, — сказал он вошедшему. — Пускай отмокает дальше.
— Ой, перестань, не то испортишь нам все веселье! — отозвался Хенли. Вероятно, это и был тот самый Хенли, который занимал комнату на первом этаже между Сомервиллем и Лоусоном. — Давайте — кто со мной?
— Я, — громко шагнул вперед Сомервилль, как будто его намерение выступить добровольцем поднимет его в глазах тех, перед кем я только что его пристыдила. — Пойдем, парни — Хенли, Косгрейв, Смит-Причард… пошли! Давайте устроим разнос старому зануде Деннингу!
За этим последовала череда кивков и дружное движение тел в сторону двери. Я не могла позволить этому случиться.
Прежде чем кто-либо успел остановить меня, я продралась через толпу мальчишек и выскочила в коридор. Молниеносно распахнув дверь ванной, я влетела внутрь, захлопнула ее за собой и заперлась на щеколду.
И повернулась на пятках, чтобы взглянуть, мертв ли еще мистер Деннинг. Конечно же, он и с места не сдвинулся за прошедшее время.
Кто-то потряс дверь, и из холла послышались возмущенные крики. Разумеется, голос Сомервилля перекрывал все остальные.
— Я сказал, открой, Вероника, — орал он за дверью.
Я не ответила. Так прошла целая минута.
— Выгоните ее оттуда, сэр, — вновь подал голос Сомервилль, по-видимому, обращаясь к скончавшемуся профессору. — У нее нет никакого права вообще находиться в этой школе. Пожалуйста, вспомните, что женщинам запрещено даже переступать порог Грейминстера. Просто выставите ее за дверь, сэр, и мы ее прогоним.
Снова я ответила молчанием, только сейчас начиная сознавать, что сами небеса послали мне эту возможность получше осмотреть место преступления. Сомервилль и его прихвостни могут хоть до посинения голосить под дверью, одно я знала точно: ни один мальчишка (или мужчина, если уж на то пошло), живущий на этом свете, не посмеет потревожить женщину, закрывшуюся в туалете. Я знала это как неприложную истину.
Возможно, скоро им надоест и они позовут кого-нибудь из вышестоящих — еще одного заведующего или даже директора школы. Ну а пока этого не случилось, мистер Деннинг целиком и полностью в моем распоряжении!
С торчащими из ванны согнутыми коленками труп сейчас напоминал мне об одном из наименее удавшихся миссис Мюллет блюд из курицы — о холодной и голой цыплячьей тушке, поданной к столу на водяной бане, в которой она до этого обрабатывалась паром.
Приглядевшись, я заметила несколько крошечных кусочков меди, которые откололись от трупа и упали на дно ванны — вероятно, это следствие того, что я перемещала его раньше. Отпавшая медь оголила некоторые участки кожи мертвеца: большинство из них имели цвет рыбьего брюха, однако два или три казались воспаленно красными. И, что самое удивительное, медь вокруг краснеющих пятен имела неровную, вздувшуюся поверхность (словно маленькие кратеры), зато покрытие металла вокруг белеющих пятен оставалось гладким и плоским.
Я старательно избегала прикосновений к мертвому телу — не потому (как вы сейчас подумали), что я боюсь мертвецов: просто не хотела оставить еще больше следов своего осмотра. В свое время полиция сама захочет осмотреть этого «отлитого из меди человека», который сейчас сидел в ванной с зажимом на носу, как будто в него вцепился краб.
Пользуясь полотенцем как прихваткой (не оставлять отпечатки пальцев!), я открыла рот мистера Деннинга с помощью оказавшейся под рукой проволочной мыльницы.
Так я и думала: ротовая полость и нёбо покрыты язвами, а язык и десны приобрели зеленовато-голубоватый оттенок.
Быстро отсоединив зубчатый зажим и коротко осмотрев ноздри покойного, я выяснила, что у него имелось патологическое изменение и обширное повреждение слизистых оболочек. После я вернула зажим на место, позаботившись, чтобы его зубчики совпали с собственными следами на коже.
Повернувшись, я только сейчас заметила одежду, сложенную на полочке над раковиной прямо за дверью: брюки, пиджак, жилет — сшиты из военно-морской саржи; рубашка и белье аккуратно сложены рядом. На полу у стены обнаружился небольшой вещевой мешок цвета хаки. Не разворачивая брюки, я поочередно обшарила карманы и вытащила на свет их скупое содержимое: связку ключей с заячьим хвостом в качестве брелка на удачу и маленький кошелек для мелочи, из которого я извлекла несколько монет: шиллинг, шестипенсовик и погнутую монету — на одной ее стороне были выгравированы С. 20 1 и голова женщины, олицетворяющая Италию, другую сторону украшал герб и изображение лика усатого джентельмена (VITT. EM. III), при взгляде на которого я предположила, что это король. Другие опознавательные признаки были уничтожены — погнутая монета выглядела так, словно в нее попала пуля.
Рядом лежала поношенная черная барсетка, которая уже начала расходиться по швам. Вещей в ней было не много. По ее содержимому можно было заключить, что она принадлежала человеку, привыкшему экономить и жить очень скромно. Внутри я обнаружила: банкноту в пять фунтов, порванное по краям черно-белое фото ирландского сеттера с надписью карандашом «Брауни X/IX/39» на обратной стороне, рецепт на приобретение пентостама, выписанный аптекарем на Харли-стрит, несколько довоенных почтовых марок с изображением короля Георга V и газетную вырезку с фотографией Восьмой британской армии, высадившейся на Сицилии в 1943 году. Эту вырезку трогали так часто, что сейчас она выглядела как снежинка, вырезанная ребенком из бумаги, сложенной в несколько раз.
Меня внезапно охватила необъяснимая грусть — я отложила барсетку и бросила взгляд на мертвеца, сидящего в ванне.
«Ну же, Флавия, — сказала я себе. — Думай только о деле. В работе детектива нет места чувствам».
Итак, дальше — на очереди вещевой мешок. Я безжалостно вытряхнула из него все вещи, чувствуя легкую тошноту от того, что приходиться копаться в чужих личных вещах, даже если их обладатель уже мертв. К счастью, его содержимое опять же было немногочисленным: кисточка для бритья, пивная кружка, пена для бритья, зеркальце, бритва с двойным лезвием, ножницы для ногтей, зубная щетка, зубной порошок и тюбик театрального грима.
Меня всегда восхищало то, как легко можно реконструировать жизнь незнакомца по принадлежащим ему вещам. Умение работать с информацией и воображение вместе расскажут историю, по полноте с которой не сравнится даже напечатанная биография в нескольких томах. И мистер Деннинг тоже не был исключением: все его тайны были настолько очевидны, что, думаю, мне следовало бы извиниться за то, что я сунула в них свой нос.
Но, конечно же, я не стала. Этот человек умер, а я должна продолжать начатое расследование.
Сомервилль и его банда все еще околачивались за дверью оккупированной мною ванной комнаты. И я не могла впустить их, ведь иначе они растопчут все улики на месте преступления. Эти мальчики — за исключением одного или двух — по-прежнему пребывали в неведении относительно смерти мистера Деннинга.
Они не посмеют выломать дверь — в этом я была уверена. Британский школьник способен на многие вещи, но он ни в коем случае не чудовище. Несмотря на свою внешнюю оболочку, блюдущую подчеркнутую индифферентность, глубоко внутри он — настоящий джентельмен и даже немного размазня. Я выяснила это, долгие годы наблюдая за отцом, который сам был истинным воспитанником Грейминстера.
К тому времени, когда кто-либо переступит порог уборной на этом этаже, меня уже и след простынет. Я улыбнулась при мысли, как вытянутся мальчишечьи физиономии.
Окно над ванной было таким же, как и другие в стенах этой школы: кусочки стекла в форме бриллиантов были закреплены в решетке из свинцовых полос. Мне потребовалась всего мгновение, чтобы взобраться на край ванны (и мысленно попросить у мертвеца прощения), открыть щеколду и выдвинуть оконные панели наружу.
Изменение экстерьера школы Грейминстер не было для меня в новинку — так как я постаралась еще во время прошлого своего расследования, сегодня я была в этом профи. Бросив быстрый взгляд во двор и убедившись, что поблизости никого нет, я перелезла через подоконник и повисла на виноградных лозах, которыми сплошь были увиты древние стены здания.
Спускаться было на удивление легко — я даже почувствовала себя главным героем романа «Тарзан, приёмыш обезьян», пока карабкалась вниз по виноградным лозам, а до моих ушей из церкви доносился хор ангельских голосов. Несомые на волнах ревущего органа, слова церковного гимна были отличным подспорьем моему отважному бегству:
Насвистывая мелодию гимна себе под нос, я невозмутимо пробиралась по стене в дальний угол школьного здания.
Насколько я помнила, кабинет заведующего находится в западном крыле. Благополучно миновав домик привратника, я продолжила свой скалолазный путь.
Воскресенья, подумала я, просто созданы для детективной работы. Все вокруг уверены, что Правосудие подождет (по крайней мере до тех пор, пока не опустеют стены церкви) и виновные даже не думают сильно скрываться.
Не встретив ни души, я, словно была невидимкой, проскользнула на лестницу № 3.
Кабинет находился именно там, где, как я помнила, он и должен быть, с надписью «В.О.Г. Деннинг» на аккуратной табличке, прикрепленной к двери.
Мне едва не стало дурно, когда я вспомнила, что должна была прийти сюда с ключами мистера Деннинга, найденными в кармане его брюк. Однако… быть может, человек из администрации школы не нуждается в том, чтобы запирать свои двери — уважение к его должности само по себе служит надежнейшим дверным замком. Но даже если он задвинул засов, я всегда могла расчитывать на свое умение открывать запертые двери, за что была безмерно благодарна Доггеру — это он дал мне несколько полезных уроков. Согнутая пополам вилка, утащенная из столовой, или прочный кусок проволоки, вытащенный из дымохода — в умелых руках они могут стать таким же хорошим средством, как и Йельский ключ. Впрочем, я могла не беспокоиться — дверь отворилась сразу, едва я к ней прикоснулась, и в следующее мгновение я уже заперлась в кабинете заведующего — быстрее, чем вы бы успели сказать «Плюнь!».
Моя предосторожность была пустой тратой времени. В этой комнате личных вещей было не больше, чем в склепе. За исключением покрытой желтокоричневыми пятнами прошлогодней открытки на Рождество (она лежала открытая на подоконнике, была адресована «Дорогому мистеру Деннингу» и подписана Норой Уиллетт из «Баттерсийского дома собак») в этой комнате не было ничего личного — только кровать, письменный стол и стопка покрытых пылью школьных учебников. В ящиках стола я не обнаружила ничего, кроме красного карандаша, линейки, ножниц, резинового ластика, коробочки канцелярских кнопок и ложки.
Создавалось впечатление, что у человека, занимавшего прежде эту комнату, потребностей было не больше, чем у приведения… словно его никогда и не существовало.
И хотя я заглянула под матрас и за подушку, а также проверила пространство за выдвижными ящиками и вывернула сложенные носки, я не особенно старалась во время этих поисков. Я ничего не ожидала найти — соответственно, и не нашла ничего.
За сим я позволила себе удалиться.
Чтобы добраться до лестницы, сперва мне нужно было пройти через строй из таращащихся, заключенных в черные рамки лиц, которые выстроились с двух сторон по стенам длинного коридора: то были прежние обитатели Грейминстера, его ученики и преподаватели, кто отбыл в смерть «ради того, чтобы жили другие», о чем гласила надпись под каждой рамкой. Я старалась смотреть прямо перед собой, пока маршировала мимо под тяжелым взглядом этих давно мертвых глаз, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не припустить бегом прежде, чем доберусь до лестницы.
Этажом выше, в самом конце коридора, располагалась химическая лаборатория — позорные джунгли из немытых пробирок, заляпанных мензурок и перепачканных чашек петри, которые свидетельствовали, что преподаватель химии мистер Винтер был скорее увлечен своим «Ягуаром», чем чистотой. Прихлопнуть бы его за это мухобойкой!
Классная доска была сплошь исписана формулами — так же, как и список результатов теста, который возглавляли фамилии Плакстон и Сомервилль.
Химические реактивы я обнаружила на полках в длинной, темной, узкой передней: они были расставлены более или менее в алфавитном порядке, хотя и не всегда, если учесть, что пузырек сульфата цинка предшествовал пузырьку серы. Прежде чем я приблизилась, я уже знала, что и где искать. Пустое пространство между карбонатом кальция и соляной кислотой подсказывало, что на полке не хватает большой емкости с пентагидратом сульфата меди. Я не сомневалась: рано или поздно она, уже пустая, обнаружится в одной из мусорных корзин в Энсон Хаузе. Вопрос в том, кто же взял ее с этой полки? На ней вполне могут обнаружиться отпечатки пальцев… но все это пока было делом будущего.
В настоящем оставалось только одно, что я должна была сделать перед своим уходом. Я стерла тряпкой несколько записанных на доске формул, взяла кусочек мела в левую руку (это изменит мой почерк) и написала на доске крупными буквами: ЧИСТОТА = БЛАГОЧЕСТИЕ, так, чтобы отсюда их было видно любому.
Я была невероятно горда собой.
Когда я появилась на школьном дворе, из открытых дверей часовни, словно из огромного разинутого рта, повалила толпа мальчиков и их преподавателей. Солнце наконец почтило нас своим присутствием, обещая славный и теплый денек. Я медленно поплыла в сторону растущего на территории древнего дуба, где, сняв и расстелив свой непромокаемый плащ, я скромно присела на траву, руки при этом сложила на коленях, повернула лицо к солнцу и навесила на него легкую мечтательную улыбку. Сейчас я выглядела как чья-нибудь сестра, отдыхающая в предвкушении чаепития с бисквитным печеньем — не больше, не меньше.