— Извините, что я перед вами в натуре…
(Н. В. Гоголь. Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем)
Самое сложное, пожалуй, было пройти Киву — Кибервахтера, блокирующего вход после двадцати трех ноль-ноль. Училищное начальство так верило в Кивину непогрешимость, что начисто исключало возможность курсантских «самоволок». Разумеется, мы их не разубеждали.
Я поставил указательный палец против кнопки звонка и скосил глаза на Толика, распластавшегося вдоль ящика с аппаратурой, — лишь невообразимый Толькин рост и талант экспериментатора помогали нам использовать каприз электронной схемы.
— Готов! — сказал Толик, и я позвонил.
Отсчитав одному ему известный такт, Толик трахнул ногой так, что загудело все Кивино металлическое нутро, и тотчас нежно шлепнул ладонью. Под кожухом застрекотало, как у старинных часов перед боем, раздался двойной щелчок, и створки раздвинулись.
Фотоопознаватель — гроза нарушителей режима — сработал вхолостую.
— Очень чувствительное реле! — самодовольно воскликнул Толик, переступая невысокий комингс. — Опять завтра богу электроники Церу Сергеевичу бегать взад-вперед по вестибюлю, раскладывать платы Кивиных потрохов и причитать: «Диод его знает, отчего все время белые сигналы выдаются!» Обнявшись, мы двинулись вверх по лестнице, импровизируя на ходу:
Говорят, говорят, Что у Кивы решительный взгляд.
Говорят, говорят, Что попасть легче в ад, Чем сбежать на свидание в сад.
На четвертом этаже мы ткнули по разу друг друга кулаком в плечо и уже на цыпочках зашагали каждый к своему блоку: в училище придавали такое значение режиму, словно из нас готовили космопилотов, а не психоматематиков для связи с иными цивилизациями. Дойдя до своей двери, я осторожно нажал ручку с бронзовым набалдашником, В тамбур блока выходили три индивидуальные курсантские каюты и ванная комната. Я просочился к себе, не зажигая света, дабы не включить ненароком сигнализации на пульте ночного диспетчера. Холодная рубиновая точка с веселым тиканьем бежала по циферблату хронометра, показывающего 0 часов 39 минут — целый час уже я нарушаю режим третьекурсников. Расстегивая на ходу форменную куртку, пересек каюту. У стены подвигал рукой, чтоб опустить койку, — скобы не нашел. Забыл, когда и постель приготовил, подумал я, присаживаясь на тираклоновое ложе. Во всяком случае, поступил вполне… Добавить слово «разумно» не успел: тираклон затрепетал, и чей-то сонный голос проговорил:
— Но-но, полегче!
Наступило тягостное молчание.
Цифру 23 на косяке — номер моего блока — я помнил отлично.
Дверь каюты тоже не мог перепутать. Неужели ухитрился забраться не в свой корпус? Тогда не только меня надо признать идиотом, но и Толика? Да и здешнего Киву впридачу?
— Кто тут? — прозвучало из темноты.
Я зашарил по стене в поисках выключателя, но бра у койки зажглось раньше: на моем месте, полуприкрытый простыней, помаргивал со сна дюжий парень, бессмысленно мотал головой, щурился от внезапного света. Плечи его и торс можно было моделировать для статуи Геракла. А вот лицо мне не понравилось.
Широкий вздернутый нос, недвусмысленно говорящий о добродушии.
Meank|xhe беспокойные глаза. Крупный рот с узкими язвительными губами. Круто срубленный, с ямочкой посредине, подбородок.
Разрезанный волнистой русой прядью на две неравные части лоб. По всем правилам физиогномики, не лишенный благородных черт злодей.
Пока я беззастенчиво разглядывал неожиданного гостя, во мне родилось и продолжало усиливаться впечатление чего-то знакомого.
Не хватало решительного толчка, краешка воспоминания. Вот эта, например, не то царапина, не то складка на скуле. У кого-то я видел точно такую же. Правда, не над правой щекой, а над левой… Я машинально поднял руку, потрогал пальцем скулу.
— Шрам на роже, шрам на роже для мужчин всего дороже! — пропел незнакомец.
С недоумением и укором посмотрел я на наглеца. Забрался ночью в чужую каюту, занял чужую постель, а теперь ещё чужую песню распевает. В его устах она потеряла все свое остроумие. Нет, самозванца следовало проучить. И без промедления. Я сжал кулаки и сделал шаг вперед.
— Всякое действие равно противодействию, — знакомым голосом сказал незнакомец. — Второй закон Ньютона. Физика пятого класса, страница…
— Не надо страниц. Не люблю фокусов с угадыванием мыслей…
— Но это единственный способ узнать, о чем человек думает!
— …как сказала одна бабушка, разглядывая на свет цереброграмму спящего супруга.
— Внимание, детки! Передаем для вас юмор в коротких штанишках!
Это тоже попахивало плагиатом. Еще пытаясь балансировать на грани шутки, я торжественно продекламировал:
— Бить или не бить? Вот в чем вопрос!
— Попробуй! — хладнокровно предложил гость. Впрочем, гостем он себя не чувствовал. — Гипотезы проверяются экспериментом.
Одним движением он вымахнул на середину каюты. Койка мягко защелкнулась, прищемив между ложем и стеной край отброшенной простыни.
— Заранее белый флаг вывесил? — преувеличенно буднично спросил я.
— Отнюдь. Видали мы уже борцов невольного стиля!
Я чуть не споткнулся на ровном полу — он бьет меня моими собственными афоризмами. Неужели добрался до старенького карманного мнемографа, который последнее время валялся у меня гдето в нижнем ящике тумбочки? Принесло же гостенька на мою голову, а? И хоть бы мускул на лице дрогнул.
Зло меня, понимаешь, берет, еле сдерживаюсь при виде его обнаженного, пружинисто пригнутого, с плотным загаром тела — кстати, такой оттенок коже европейца придает только солнце экваториальной Африки, где и сам я провел последний месяц каникул.
Окончательно же меня сразила набедренная повязка, которую я своими руками самоотверженно сплел из искусственной соломки на таитянский манер — да я её с закрытыми глазами узнаю! Ну, держись, парень! Я не из тех, кто позволяет всякому врываться в каюту и напяливать на себя мои плавки!
Короткой мысленной волной прогреваю себя сверху донизу, разминаю и настораживаю мышцы. Стянутая с плеч куртка порхнула на экран, туфли улетели к дверям. Рывок мой стремителен и точен, но безрезультатен. Парень с безошибочной грацией делает полуверонику и, когда я проношусь мимо, захватывает болевым приемом кисть левой руки. Освобождаюсь падением через плечо и голову, перебрасываю его через себя. Он из мостика в двойном изгибе — «штопоре» — ловит мое бедро. Реагирую молниеносным поворотом на противника. И, сходу уйдя в задний кувырок, опрокидываю его в туше. Он выжимает стойку q захватом меня в ножницы ног. Отвечаю прыжком через него с опорой на руки. Ничья.
Современная борьба резка и изящна. Все мои выпады партнер парировал надежными контрприемами, будто заранее их предугадывал.
Впрочем, убийственная интуиция выручала и меня: я атаковал из самых неожиданных позиций, мышцы стали всевидящими, подчинялись какому-то сигналу вне моего сознания, сами принимали решение в нужный момент!
Уклонившись вероникой от броска, делаю глубокий подкат. И медленно сгруппировавшись, выстреливаюсь параллельно полу. Лишь на миг тело остается без опоры. И именно в этот миг эффектным обратным сальто за секунду до моей коронной двойной подсечки незваный спарринг-партнер косым поворотом ног выбрасывает меня из равновесия. Мои лопатки сами собой припечатываются к ковру.
Ничего не понимая, не поворачивая головы, пристыженной собачонкой слежу, как парень снова опускает койку, забирается под простыню, подтягивает колени к подбородку. Он предвосхитил прием, о котором не должен подозревать! Ведь я сам его изобрел, на самом себе отрабатывал. Я был так самоуверен, что даже не помышлял о защите: не могли же мои мышцы и мозг разболтать то, чем кроме них никто не владел?!
— Не пора вставать? — ехидно спрашивает мой противник.
Нехотя сажусь. Нос к носу раскрасневшаяся знакомая физиономия. Где же я мог её видеть?
— Не узнаешь? Вот уж поистине, если боги хотят наказать человека, они отнимают у него разум.
Он по-прежнему, не стесняясь, отделывается фразочками из моего лексикона. Неужели все мои остроты ограничены этим дешевым набором?
— Как ты сюда попал?
— Ножками, детка. Ведь и ты предпочитаешь сей способ передвижения, особенно после отбоя?
— Вот что! Шутка зашла слишком далеко. С какого ты факультета? Я не видел тебя раньше…
— Не смеши, приглядись внимательнее. Ну, пожалуйста…
— Да пропади ты пропадом, чтоб я смотрел на тебя!
— Иными словами, сгинь, фантом, явись, фотон! — пропел парень, игнорируя мою вспышку.
— Боюсь, мне придется доложить о происшествии. — Я прошел в угол, сдернул куртку с экрана видеофона.
— Давай-давай. Диспетчера безусловно заинтересует, почему Кива по временам вздрагивает как от щекотки и выдает белый сигнал.
Кстати, за пультом сегодня Цер. Лично.
— Чего ты наконец добиваешься? — Я начинал уставать от бессмысленного кружения в порочном логическом лабиринте.
— О, совсем немногого, — резвился незнакомец. — Хочу, чтоб ты узнал меня. Где ещё такого найдешь? Сорок тысяч километров надо вокруг шарика проехать, пока снова наткнешься. Или два метра преодолеть. Выбирай!
Пятерня его с растопыренными пальцами автоматически скользнула к затылку, звонко пошлепала по налитой шее.
На миг мне стало страшно. Мрачная логика его шуток дошла до меня. А жест окончательно раскрыл глаза. Парень вправе издеваться.
Потому что я встречался с ним очень часто. В зеркале. Всю жизнь. И складка-царапина напрасно сбивала с толку: у него она и в самом деле справа, хотя я привык видеть её во время бритья с другой стороны. Зато совершенно безошибочно нащупал её на собственной скуле. Каким-то чудом мне удалось вдруг наблюдать со стороны самого себя. Да-да, я не оговорился: именно самого себя, собственной персоной, с моим лицом, моими жестами и моими b{p`femhlh. Сижу, значит, на своей койке в индивидуальной каюте и спорю с нахалом, который ко мне ворвался и требует эту самую каюту ему вернуть. Но нахал-то тоже я! Потому что если я — не я, то кто тогда моей мыслью думает? В конце концов, я могу поднести к носу ладонь, пошевелить большим пальцем ноги. Могу подпрыгнуть или наклониться… Мой разум все ещё в моем теле!
— Не правда ли, процесс самопознания труден и недоказуем? — Сочувствуя мне, парень одобрительно склонил голову к плечу.
Вот еще, недоказуем! Если я — внутри себя, то тот, что напротив, — посторонний. Ребята сговорились разыграть? Так совсем не просто достать артиста с бицепсами, которыми весь курс гордится. Да и стоило ли добиваться такого подобия? Вон даже родинку на руке не забыли. Грим, скажете? Так в нашей потасовке грим давно бы размазался. Я сунулся к зеркалу. На койке я. И тут тоже я. Вылитый. Одинаковые космы. Вздернутый нос. И глаза, оказывается, туда-сюда бегают. В общем, по всем правилам физиогномики, злодей с благородными чертами…
— Расщепление личности прошло без душевной травмы! — прокомментировал мои упражнения гость. Вернее, тот я, напротив.
Так сказать, Я-визави. И добавил: — А зря. Стоило бы все-таки ущипнуть себя. Или об стенку головой треснуться. Проверить реакцию на боль, а?
Я смолчал. Ведь если на нем мое лицо, значит, он — это я и нужно отвечать самому себе, размещенному одновременно в двух точках пространства. Цирк да и только. Или я сошел с ума.
Минуточку. Подходящая версия в качестве рабочей. Я сел у порога, скрестил ноги. Итак, помешательство. Скажем, на почве несчастной любви. Или из ревности. Но черт возьми, не из ревности же к самому себе? Да и не такая уж она у меня несчастная! Может, математика виновата? Влезешь в многомерности — не только раздвоишься, в плюс-минус бесконечность упрыгаешь! Одно плохо, свихнуться — и то с блеском не сумел, на себе, родном, зациклился.
Курсант Шарапов в двух экземплярах… Звучит. Оба сидим, оба волосы гладим, щеки ладонями подпираем, почесываемся — одним мизинчиком, почти незаметно, да разве себя проведешь? Как это я такой противной привычки у себя не замечал?
Парень поежился:
— Не смотри так. Вижу, что узнал.
А-а, передергивает. Наверное, что-то безумное в лице появилось. Я не отвел взгляда. Кто до меня мог похвастаться, что в глаза себе заглянул? Вопрос только, кто кому: если мы оба — я, то кто на кого глядит, кто ломает голову, какая из двух половинок сумасшедшая?
Парень поморщился, потер указательным пальцем переносицу и чихнул. Протяжно так, на два голоса, с содроганием, всхлипыванием и чуть ли не мяуканьем. Я не выдержал и захохотал.
— Над кем смеешься? — услышал я вдруг собственный голос из уст парня и тотчас прикусил язык.
Действительно, ну чего особенного в этом чихании? Мало ли кому оно покажется пошлым. А если я не умею иначе? Удушаю щекотку в носу, тру переносицу, но все равно сдаюсь… Все не как у других: одно туловище чихает, другое хохочет. До чего дошел, а?
— Будем рассуждать здраво, — проговорил я вслух. — Должно быть какое-то простое и разумное объяснение…
Галлюцинация? Тогда почему мой образ ведет себя самостоятельно, не совсем как настоящий, основной я? Правда, я всегда страдал излишним воображением. Но куда девать факт борьбы с самим собой и победу? Считать борьбу символической? Я потряс кистью… От такой символики чуть вовсе без руки не остался! И потом, если все так, какой же я сумасшедший? И действия и мысли ondwhm~rq логике. Выходит, я в своем уме?
Парень дернулся, пытаясь возразить, но я не дал ему раскрыть рта:
— Что за привычка перебивать? Бери пример с меня, воспитывайся, пока я жив!
Я устыдился собственной наглости, но быстро успокоился: пусть не зазнается. А парень опять наморщился, по-кошачьи фыркнул три раза. Не испытывая потребности чихнуть, я тоже непроизвольно морщусь. Даже слезы выступили.
— Будь здоров! — сказал я себе и ему, не отрываясь от своих мыслей. Несерьезно это все. Никакой я не сумасшедший. Я в себе.
Может, сплю? И вижу связный последовательный сон? И самоволка мне всего-навсего снится. И Вика тоже. И целовался я с ней во сне, факт. И если губы сейчас такие обожженные, такие памятливые, то…
Вот так сон!
— Сплю! — на всякий случай заверил я себя. — Баю-бай. Мне спокойно, приятно, тело расслабляется, теряет в весе. Сейчас закрою глаза, и Вика снова придет, потому что мне снится, что все это мне снится…
Я почмокал губами. И, закрыв глаза, пошлепал к койке.
— А вот погоди, оклемаешься! — услышал я твердый голос. И вслед за тем — полновесную затрещину.
— Но-но, полегче! — парировал я.
Круг замкнулся. С этой фразы наш диалог начался. Ею и завершился.
Парень сидел как ни в чем не бывало, хлопал ресницами. Я протянул руку. Сейчас он исчезнет, рука ощутит пустоту. Но он и не думал исчезать. Пальцы наткнулись на крутое плечо. В общем, мое плечо. Да и ухмылка — чего там скромничать, моя у него ухмылка.
Ехидная, во всю фотокарточку. На его месте я бы тоже смеялся: проверять, не призрак ли, того, кто только что положил тебя на лопатки. Смех!
Спокойно, курсант Шарапов. В конечном счете, неплохо, что тебя двое. Лучше, чем ни одного. Если даже ты не сразу узнал себя в этом типе, другие и подавно помучаются…
Самоуспокоение не подействовало. Другие как раз мучиться не станут: им легче меня узнать, чем мне себя. О себе мы судим только по отражению в зеркале, мы подготовлены к тому, что увидим себя, и отражение покорно подчинится любому движению. А каково увидеть свое лицо живущим самостоятельно? Не всякому выпадает на веку наблюдать себя со стороны. Пристально. До мельчайшей детали…
Цепь моих логических построений прервал видеофон.
— Ночной диспетчер! Все! Погорел! — Я заметался по каюте.
— Не интерферируй, быстро в чистилище! — распорядился мой двойник.
— С какой стати? — возмутился я.
— Хорошо, полезу я, а ты объяснишь, почему до сих пор в форменке.
Я рванул с себя брюки, плюнул и ринулся в стенной шкаф.