========== 1. С размаха — в челюсть ==========
«Я пришла к тебе чёрной полночью, за последней помощью».
Зубы приходится стискивать, улыбку прятать, а грудную клетку – держать руками, чтоб не разъехалась по швам.
Звуки, запахи – все смешивается и остаётся только холод. Она почему-то мёрзнет всегда, даже в Аду.
Кровь остаётся на крыльях и на полу, и её очень много. Только один светильник висит под потолком, а ещё тускло мерцает ангельский нимб. Лилит прячется в тени и ждёт пока пытка закончится: этого упрямого ангела и её собственная.
Он уже почти ничего не говорит, только скулит и бормочет что-то о милосердии. От сводов темницы отдаётся неумолимо твёрдый голос Дьявола. Вопросы – стоны – вопросы. Она запрокидывает голову и втягивает воздух, раскачиваясь. Вопросы – стоны…
– Отдай его мне, он больше не знает ничего, – наконец шипит Лилит измученно и злобно.
Князь окидывает пленника оценочным взглядом, и в итоге сквозь зубы – но соглашается.
– Он в твоём распоряжении. Закончи уже.
И это даже милосердно.
Лилит выходит из тени, и ангел дёргается – он никак не ожидал увидеть такую прекрасную женщину в этом подземелье, полным мрачных теней и тяжёлых запахов.
– Не бойся, сейчас тебе станет легче, – Лилит, приблизившись, нежно гладит ангела по щеке и сразу же припадает к его губам, заставляя податливо замереть.
«Я тебя поцелую, и ты заснёшь».
Крылья трепыхаются какое-то время, и, наверное, это в чем-то схоже с тем, что чувствуют утопленники. С тем, что чувствует она сама. Эйфория. Покой.
Нимб гаснет наконец и тогда крылья опадают, безвольно стелются по полу.
Лилит тихо улыбается – холод оставляет, и на его место приходит спокойная пустота.
Она почти не бывает в Пандемониуме – постоянно скитается в предместьях Рая, в Чистилище, на мытарствах, в поисках неосторожных душ. Она готова отнимать их бесконечно, но бесконечно не выходит. Выходит раз в две недели, иногда чаще. Лилит усмехается и откидывает назад волосы – жжёт в груди. Чувство, которое невозможно терпеть и невозможно утолить до конца – её сила и её проклятье, доставшееся от бога.
Она почти не бывает в Пандемониуме ещё и затем, чтобы не устанавливать никому не нужных связей.
Она приходит — и за ней приходит смерть.
– Это жажда убийства или жажда мести? – спрашивает Дьявол.
– Это просто жажда, Князь, – хрипло отзывается Лилит, проходя мимо него.
Просто огромное неутолимое желание заполнить хоть чем-то эту дыру в груди.
Неважно, ромом или чужими душами.
***
Откуда она взялась, Лилит не знает. Просто взялась и всё. Просто есть.
Начинается лето, и ночи становятся совсем короткими. Когда в сутках так мало тёмных часов – это выматывает, и много времени приходится проводить в Пандемониуме, потому что во мраке его коридоров становится легче. Но холод – холод всё равно остаётся. Он подступает из ниоткуда и заключает в свои тиски.
Огоньки свеч в общем зале бросают на стены дрожащие отсветы, её немного знобит, но здесь больше нет никого и можно позволить обнять себя руками и дрожать. На самом деле в дверях давно уже стоит Вельзевул, но Лилит замечает его только тогда, когда он шагает внутрь. Вздрагивает.
«Нет, пожалуйста, уйди.
Пожалуйста, не смотри на меня так».
– Тебе нехорошо? – у него очень серьёзный взгляд, очень прямой.
– Хорошо, – отрешённо отзывается она, откидываясь на спинку.
– Ты мёрзнешь?
Лилит не успевает ответить, потому что он вдруг молча берёт её руки в свои и не отпускает.
Дух ночи не совсем понимает, что такое забота, и откуда она берётся, и как правильно на неё отвечать. Лилит не благодарит – она криво усмехается, прикрывая глаза.
Это называется согревать?
Это называется бить по больному. С размаху — в челюсть.
Тебя ведь не было там, в той комнате.
Ты ничего не видел и не знаешь ничего.
Холод впервые за долгое время отступает просто от чужого тепла.
***
– Доброе утро! Как спалось? – он каждый день начинает с этой фразы и, если честно, то от этого выворачивает.
Потому что она дарит смехотворную иллюзию покоя, потому что тёплая, как не знаю что, ну, и ещё потому что мне снятся кошмары.
Я хотела бы не встречаться с адским лекарем больше никогда, но по несчастливой случайности, видеть его теперь приходится каждый день: какой-то ангел задел мечом щиколотку в бою, распорол. И теперь в лазарете держат чуть ли не силой. А я не демон, у меня не демоническая регенерация, поэтому «Доброе утро» я слышу уже двадцатый раз.
Вельзевул оказывается совершенно непробиваемым. Его не останавливает то, что всякий раз в ответ на его приветствие я молча отворачиваюсь к стене.
Я не могу сказать напрямую: убирайся, пожалуйста, к чёрту, не пытайся приблизится ко мне даже на миллиметр, оставь в покое. Потому что мне кажется, что уже только заговорив с ним – я его испачкаю. Мне и так невыносимо видеть, какой он живой. Он ведь устаёт к вечеру, и тогда просто кладёт голову на руки, подметая хвостом пол между ножками стула. Он говорит, что я иду на поправку, и его пальцы задерживаются на моей коже на несколько секунд дольше, чем требуется. Он приносит печенье и желает доброго утра. И – это та жизнь, которую я в глубине души очень хочу, и которой у меня никогда не будет, потому что, ну… Мне снятся кошмары, но самый главный кошмар – это я.
– Доброе утро! – и вот опять он улыбается, и от этого хочется отползти на другой конец кровати, а лучше – в другой конец комнаты.
– Уже все в порядке, – невпопад ответила я, отодвигаясь, – могу ходить, если ты заметил, и уже не хромаю. Даже.
– Барышне не терпится меня покинуть? – он шутливо вскинул брови, только это было не смешно, потому что ещё один день, и меня от этого лазарета начнёт тошнить по углам. Ещё и время не военное, мы здесь практически одни, и не хватало, чтоб вся его бесконечная энергия направилась вдруг на меня.
– Да, – мрачно выдохнула я, убирая назад волосы, – не терпится.
Барышня уже устала сбегать по ночам из-под твоего чуткого взора, чтобы кого-то прикончить. Барышня хочет как раньше, сразу, как только захочется.
– Можно взглянуть? – он опустился рядом на кровать, прекрасно зная, что можно, и при этом совсем не обязательно спрашивать, но эта гребаная бесполезная вежливость… – Что ж, кажется, все действительно, в порядке и…
Он резко осёкся, потому что до нас неожиданно стал доносится какой-то тревожный шум со стороны двери. Через секунду она распахнулась, и в лазарет ввалилось два бесёнка, напрочь перемазанных кровью, напуганных до смерти и бескровно бледных. Впрочем, ранен из них был только один.
– На стол, – живо скомандовал Вельзевул и ножом, одним выверенным движением, вспорол одёжную ткань, мешавшую осмотреть ранение. – Мне нужен ассистент, – почти мгновенно заключил он, только голос показался чуть более приглушённым. Пытался волнение скрыть?
Взгляд адского лекаря упал на руки того, второго, жавшегося у входа на ватных ногах. Дрожали.
– За дверь, – мгновенно распорядился Вельзевул. – Ты, – кивнул на меня, – помогаешь.
– Я? – ушам своим не поверила. – Я ничерта не смыслю в медицине! Не легче позвать твоих обычных ассистентов?
– Пока я буду их искать, он закончится. Просто делай, что я прошу, это не сложно.
Дверь хлопнула, и все звуки разом стихли, как будто бы их выключили. Как будто бы мир замкнулся на нас двоих и этом мало что соображающем от страха и боли бесёнке, переводившем с меня на Вельзевула взгляд огромных испуганных глаз. Не знаю, как лекарь что-то соображал в этом, но у парня была огромная рана на правой стороне груди, а ещё он тяжело дышал, явно сквозь боль, судорожно хватая воздух.
И от его взгляда появлялось бесконечное желание выйти за дверь, потому что все, что я умею, это приносить смерть, и ждать от меня помощи сейчас – это на грани безумия. Я коротко взглянула на адского лекаря. И все же, если я правильно тебя понимаю…
Ты хочешь меня невозможного, но выбора у меня нет.
– Ремень, – велел Вельзевул, спешно раскладывая свои инструменты.
Разъяснять не пришлось, несложно было догадаться, чего он хотел.
– Зажми зубами, парень, а то язык откусишь, – я старалась, чтобы голос звучал ровно. Думать о другом. Не думать вообще.
Бесёнок спорить не стал, только невозможно длинный хвост от этой просьбы лихорадочно застучал по полу.
– Придержи его за руки, только крепко, – Вельзевул уже склонился над раной, а мне пришлось встать у изголовья, чтобы не быть помехой.
Бесёнок выгнулся, едва только лекарь начал свою работу. Из глаз полились слёзы, а мутный взгляд беспорядочно заметался по комнате будто в поисках чего-то. Чтобы удержать мелкого демона на месте, мне почти всем весом пришлось надавить на его плечи, так, что аж дыхание перебило. Если из-за его дёрганий Вельзевул что-то не то резанёт, можно будет сразу заказывать панихиду. Впрочем, что Вельзевул там делал, я усиленно старалась не смотреть, чтобы не начало мутить. Достаточно было и того, что весь воздух вокруг пах кровью, а адский лекарь уже и сам оказался в ней почти по локоть. Просто держать и всё. Одно это требовало уже всех моих усилий. Но постепенно судороги стали ослабевать – бесёнок начал отключаться от боли.
– Ему нельзя терять сознание! – строго предупредил Вельзевул, не поднимая головы. – Держи его на поверхности.
– Парень, не засыпай, слышишь? Смотри на меня…
О, Дьявол, я даже имени его не знаю!
Первое время удавалось кое-как удерживать мутный взгляд на себе буквально несколько секунд, а потом он снова начинал рассеянно блуждать по потолку, и глаза закрывались. Приходилось повторять какие-то бессмысленные слова, хлопать по щекам, и каждый раз все тяжелее ему это давалось. В один момент я вдруг поняла, что но он не возвращается, сколько не зови.
– Вельзевул…
– Я не слышу, – адский лекарь наконец выпрямился и посмотрел на меня, – как бьётся его сердце.
Вельзевул склонился над его лицом: два вдоха, тридцать толчков на грудную клетку, руки не сгибаются в локтях. Потом ещё раз – всё то же самое. Ни одна мышца не дрогнула, только губы стали ещё бледнее, проявился синеватый оттенок едва заметно. Вельзевул отступил, растеряно опуская руки, и глаза у него сделались как будто стеклянные.
– Чёрт, да я ведь уже закончил, чего же ты потерпеть не мог.
– Он, что? Умер? – в груди болезненно ёкнуло. Вот сдалась-то мне одна единственная жизнь, я ведь отнимаю их десятками… – И это всё? Просто так отпустишь его?
– Здесь больше ничего не сделаешь, – Вельзевул всё никак не мог оторвать от бесёнка взгляд.
Он был такой растерянный и беспомощный, а теперь лежит застывший.
Да твою мать, как будто что-то могло пойти так, пока я рядом!
Два вдоха, тридцать толчков на грудную клетку, руки не сгибаются в локтях.
– Лилит, не надо уже, это бесполезно.
Мне на плечо легла тёплая ладонь, но я дёрнулась, скидывая её.
– Просто рот закрой. Не может такого быть, чтобы умер.
Я все время отнимаю жизни, дай мне хоть одну спасти.
Говорят, упорство, это сильная сторона личности, а упрямство – это как бестолку биться головой о стены и оно никогда и ни к чему хорошему не приводит. Мне сейчас просто не хватает духу отступить, мной сейчас овладело упрямство, тупое лобовое упрямство, которым и в самом деле ничего не достичь.
Ещё раз.
– Ну заводись! Ну пожалуйста, – заклинание-мольба-крик-о-помощи. – Ну давай!
Два вдоха, тридцать…
– Бьётся! – неожиданно подскочил Вельзевул.
…что? Его слова ещё раз отдались эхом в ушах и взгляд замер, задержавшись на полу, там, где едва заметно подрагивал длинный бесёнков хвост. Через пару секунд я и сама бессильно сползла туда, ероша волосы.
Бьётся.
– Всё… Всё теперь будет хорошо, – Вельзевул подал мне руку, и пришлось за неё взяться, потому что силы разом испарились куда-то, и сама бы я ни за что не поднялась на ноги.
Чувствовала, будто это меня только что выдернули из небытия. Он все ещё не отпускал мою руку, и так получилось, что смотрели мы друг другу в глаза. И, Дьявол, Дьявол, как глупо и как тепло. Я кое-как попыталась улыбнуться, но вдруг поняла, что словно из ниоткуда подступают слёзы, отпрянула, как обожжённая, и поспешно вышла за дверь.
***
Зелёный чай с мёдом – так пахнет под дверью его кабинета. И это странно, необычно, не связывается в моём сознании с привычными запахами Пандемониума, особенно тех его коридоров, в которых я бываю чаще всего. И если честно, меня тянет смеяться, хохотать во всю глотку, потому что чего ради я вообще стою под его дверью далеко за полночь, зачем пришла, на что надеюсь? И тяну, потому что прекрасно знаю, если сейчас переступлю порог этой комнаты, небо на землю не упадёт, а реки не потекут вспять, но… Просто в мире есть грани, которые лучше не нарушать, и вот это она, такая грань, и я всё равно нарушаю её, подаюсь вперёд, ручка даже не скрипит под пальцами, и дверь поддаётся на удивление легко.
– Здравствуй, – Вельзевул сразу же поднимает от бумаг уставший, немного рассеянный взгляд и на секунду даже кажется удивлённым, – Лилит.
– Тебе тоже всех благ.
Я прикрываю за собой дверь, прижимаюсь к спиной к резной поверхности, ощущая кожей каждый её изгиб, и замираю.
Все, что я чувствую сейчас – это беспомощность, как будто пришла с покаянием. Ну, и ещё у меня дрожат губы.
Он не спрашивает, ни зачем я пришла, ни когда уйду, он не спрашивает вообще ничего, просто смотрит выжидательно – и всё. Кабинет освещает неровное мерцание одной единственной свечи, поэтому лица адского лекаря не рассмотреть, но это к лучшему.
– Я хотела узнать, как его зовут, – на секунду замолкаю вынужденно и напряжённо, стараясь удержать в себе второй вопрос. – И всё ли с ним в порядке.
Но он срывается с губ почти одновременно с первым, порождая горькое желание прикусить язык так, чтобы вообще пропала возможность говорить хотя бы ближайшие недели две.
Отвратительная, вызывающая омерзение искренность.
– Уже совсем скоро пойдёт на уверенную поправку. Зовут его Вассаго, он в разведке у Халпаса служит, там ему и перепало. На последнем задании. Спасибо тебе, что помогла… – едва он только начал говорить, губы Второго властителя тронула улыбка, но голос… в голосе вдруг просквозило не то отчаяние, не то боль, что-то терпкое, тягучее, неприятное. Совсем на него не похожее. Просквозило и исчезло, сменившись привычным теплом, но поздно. – Присядь, попей чайку.
Меня от этого голоса – в дрожь, в холод, будто поставили на продуваемый всеми ветрами край пропасти. И не то, что бы я хотела туда заглядывать, понимать, впитывать всю эту чужую боль, мне и своей хватает. Он ведь даже слова подобрал – одно к одному – равновесие и спокойствие, не подкопаешься. А голос выдал, хотя ему очень хотелось верить, что нет.
– Благодарю. Я всего на секунду зашла.
И я не тот человек, с которым стоит откровенничать, не тот, кто достоин этого хоть немного, и…
– Сядь. А то запру в кабинете.
Вельзевул говорит это все тем же ровным спокойным голосом, и потому не сразу понятно, шутит или всерьёз, но он и то, и другое вместе, и в целом, юмор у него очень своеобразный. Да и чай в итоге оказывается не совсем чаем.
Лекарь с непроницаемым видом добавляет в тёплую ароматную жидкость тёмный алкоголь.
– Будет мерзко, – предупреждаю я и – что? почему? ты ополоумела? – сажусь на его диван.
– Помолчи, – отмахивается он, на этот раз уже явно шутливо и протягивает мне чашку.
Что ж, это была попытка разрядить обстановку, разрубить натянутый между нами оголённый нерв, и если её не поддержать – будет невежливо. Я постаралась изобразить хоть подобие улыбки, но вышла только вот эта кривая болезненная усмешка, почти оскал. Не получилось с лицемерием.
– Я раньше думала, почему? – пол в его кабинете из шершавого дерева, и по нему приятно ступать босыми ногами. – Почему ты выбрал спасать жизни, не забирать. Это что, было для тебя проще, чем сражаться поле боя? Теперь я вижу, что гораздо сложнее. Помогать каждому. Быть в ответе за каждого. Отдавать себя без остатка. Ты не боишься такой ответственности, а?