Облегченно вытираю капельки пота со лба и забрасываю новую сигарету в угол рта. Все-таки не ошибся. Внутри меня все наполняется ликованием. Сладкое слово – победа. Еще один маленький триумф и короткая передышка. Они обычно не нападают сворой. Между посещениями до сих пор всегда были затишья. Только сейчас до меня доходит их назначение. Естественно никто не предоставлял нам отдыха после побед, нас обрекали на атаку собственного воображения. Когда находишься в действии: стреляешь, спасаешься бегством, выбираешься из ловушки, все мысли рациональны и направлены на решение конкретной проблемы, до всего остального просто нет дела. А вот после такой встряски, на отдыхе просыпается воображение подстегнутое страхом, и ты уже за каждой дверью видишь смерть, ожидаешь чего-то такого… У каждого человека свой набор страхов, упрятанных глубоко-глубоко и дремлющих до поры до времени. Часто мы сами явно не осознаем всех залежей этой черной жижи накопившейся за прожитые годы. Она собирается по каплям. Детские страхи. Первые пугающие персонажи услышанных на ночь сказок. Телевидение, обильно скармливающее жаждущим чего-то такого страшненького – монстров и сумасшедших убийц с бензопилами. Книги, ничуть не отстающие от своего визуального брата. Что ни страница то кровь и насилие, подлость и ложь. Да и сама жизнь этому способствует – нельзя не бояться толпы обкуренных тинейджеров со стеклянными розочками в руках, застывших живой цепью поперек дороги. И вот именно в момент расслабления мы подвергаемся атаке изнутри, по сути, разрушая сами себя. Стоит лишь чуть-чуть поддаться, прогнуться под натиском поднимающихся из глубин армий ужаса и тебе конец. Сережка, высокий мускулистый парень с беспечным лицом, замечательно держался. Благодаря нему нас не сожрало некоторое подобие паука величиной с корову, обрушившееся из под стеклянного купола. Он среагировал первым и уложил зверюгу в полуметре от нас. Окаменелые от страха мы пялились на мохнатое тело с длинными суставчатыми лапами у наших ног. Потом он вытаскивал Настену из липкой ловушки. В общем, вел себя как настоящий герой. Я по сравнению с ним чувствовал себя запуганным до нервного тика ребенком. Наступил первый отдых. Нам дали небольшую передышку и Сережка сорвался. Не разобравшись с перепугу он бабахнул из дробовика в открывшуюся в комнату дверь и убил нашего шефа – Евгения Семеновича. Увидев, что он натворил Серега с бешенными глазами выскочил из комнаты и с нечленораздельным воплем побежал по коридору. Через некоторое время мы наткнулись на его обескровленный труп. Его выпили до последней капли. Высосали, как мы высасываем молочный коктейль через соломинку. На его лице застыла маска безумного ужаса. Думаю, что на момент смерти он уже не был человеком, скорее куклой управляемой поднявшимся из глубин сознания ужасом. Страх захватил бразды правления его разумом и телом, превратив в кролика бегающего от воображаемых монстров. Это тоже был урок. Урок для тех, кто еще был жив.
Пристально осматривая пол, потолок и стены иду по кажущемуся бесконечным коридору. Ковролин глушит шаги, превращая в мышиный шорох. Редкий лес дверей-близнецов искушающе стелется по правой стене. Колеблюсь между желанием открыть хотя бы одну из них и соображениями безопасности. Кто знает, что может оказаться там? Но в то же время я должен хоть что-то делать, кроме как спасаться. Мысль о том, чтобы выбраться, давно заброшена в пыльный угол. Бесполезно. Эта домина не собирается отпускать меня. Я как беспризорный котенок по глупости попавший на школьный двор во время перемены. Меня то подкармливают вкусной котлетой, то привязывают к хвосту консервную банку, пугающую жутким грохотом, а то и просто бесцеремонно пинают ногой под ребра. Пинают не из злости, скорее просто так, ради развлечения. Котенку остается лишь дождаться звонка, когда галдящая толпа ринется за парты. Вот только будет ли у меня звонок, я не знаю. Иногда кажется, что дом чего-то от меня хочет. Он словно подталкивает меня к принятию какого-то решения. Довольно неуклюже направляет меня в нужное русло. Возможно, что я до сих пор жив лишь благодаря его прихоти, а не собственным способностям. Если бы он пожелал, то я давно бы уже присоединился к спутникам. А вообще все эти гипотезы сплошная глупость. Не более чем мусор, лишенный практической пользы, за исключением того, что загружает мозги и не оставляет им времени на обсасывание подробностей вероятной смерти и разгул воспоминаний. Я бы предпочел забыть о том, что здесь произошло, но боюсь, что это невозможно. Четыре смерти так просто из памяти не вычеркнешь.
Выбираю дверь наугад и медленно нажимаю на ручку, словно к ней привязан детонатор бомбы. Как знать, как знать.
Сквозь щель заглядываю в комнату, держа пистолет напоготове. Типичный кабинет начальника средней руки. Недорогая итальянская мебель под вишню, абстрактный рисунок на видимом участке стены, модерновая люстра излучат мягкий свет. Глянув вдоль коридора, проскальзываю в комнату и тихо прикрываю за собой дверь. Взгляд бежит по обстановке в поисках потенциальных источников опасности. Я ожидаю чего угодно даже от выгнувшегося подковой стола. Чем он хуже прожорливого лифта или стреляющего скобами степлера.
Осмотр ничего не дает. Самая что ни на есть обычная комната. В современных муравейниках таких безликих кабинетов тысячи. Отличаются только номера на дверях. Этот кабинет мог готовиться для адвоката или торговца недвижимостью.
За окном клубится чернота. Изучающе поглядывают сквозь пелену невидимые глаза. Они следят за каждым моим движением, оценивают его по каким-то своим критериям, как бы проверяя на профпригодность. Под этим невидимым натиском чувствуешь себя лабораторной крысой на которую сквозь прутья решетки пялятся маститые умы, отрываясь лишь для того, чтобы подискуссировать а выживет ли наша крыска-Лариска или загнется, как и все прочие. Мерзкое ощущение.
За спиной раздался еле слышный вздох, и по комнате неспешно прокатилась волна теплого воздуха. Запахло едой. Как будто на миг распахнулась невидимая дверь на кухню и оттуда, в мои трепещущие ноздри ринулись все эти аппетитные запахи. Резко оборачиваюсь, одновременно падая на колено и вскидывая револьвер. Я чуть не нажал курок, но вовремя остановился.
Могу поклясться, что этого столика здесь не было. Он еще подрагивает, не до конца погасив энергию движения. Фальшиво скрипнуло несмазанное колесо. Обычно на таких столиках с колесиками развозят заказы по номерам в гостинице. На прикрытой белоснежной салфеткой столешнице блестящий поднос с крышкой.
Запах пищи кружит голову как молодое вино. Сколько я уже не ел? Десять, двадцать часов? А может несколько дней? Не сводя глаз с подноса, подхожу к столику. Рука ложится на крышку. Теплая. Рывком поднимаю крышку и отпрыгиваю сторону. Я ждал, что от туда обязательно кто-нибудь выпрыгнет но вместо этого…
– Ох! Твою мать! – вырывается из меня одновременно с потоком рвоты.
Со звоном крышка падает на поднос, пряча от моих остекленевших глаз блюдо. Ноги подкашиваются, и я безвольно оседаю на пол. Пальцы разжимаются, и револьвер как рыба выскальзывает из руки, ныряя в озеро рвоты. В голове точно самумом выдуло все мысли, осталась одна яркая, насыщенная цветом картинка: на серебряном подносе лежит украшенная зеленью и фигурно нарезанными овощами улыбающаяся голова Евгения Семеновича. Глаза за толстыми линзами хамелеонов с интересом смотрят на пучок укропа торчащий во рту. И запах… Потрясающий запах свежеприготовленной пищи, вызывающий шторм желудочного сока, гибнущий на скалах отвращения… Одновременно желаемое и омерзительное…
Я не в силах поднять глаза. Не хочу этого больше видеть.
Труп нашего шефа мы оставили в просторной курилке на втором этаже. Тогда нам было не до него. Все бросились искать ополоумевшего Серегу. Когда поиски завершились, мы, сами не зная зачем, вернулись в курилку и обнаружили, что труп исчез. Единственным напоминанием о нелепом убийстве служили лишь оспины от дроби на гладкой стене. Даже крови не было.
Но зачем это все? Зачем делать такое? Я мысленно раз за разом задаю себе эти вопросы, так и не оторвав глаза от пола.
Нет, так нельзя. Я не должен терять самоконтроль. Ну голова, ну отрезанная, ну украшенная зеленью… И что из этого? Вреда мне от нее никакого. Она не бегает, не прыгает, не кусается. Тьфу! Тьфу! Тьфу! Мне еще этого только не хватало! Тогда к чему все эти ахи вздохи? Все-таки странное существо человек. Всего несколько минут назад я пристрелил девочку, а перед ней увертывался от покрытого остатками гнилой плоти скелета. Это он мне урной в щеку запустил, стоматолог долбаный. А до скелета был липкий пол и опускающаяся на голову люстра с хрустальными клыками, по которым скользил дряблый язык. Я боялся. Боялся каждый раз, чуть ли не до помокрения штанов. Страх это естественная защита от сумасшедствия. Сердце то замирало, то бросалось в пляску с бешеным ритмом. Но при всем этом я ни разу не терял голову, и не вел себя так как сейчас.
Вынимаю из лужи револьвер и брезгливо вытираю его свисающим со столика краем салфетки. Встав на ноги, поднимаю глаза, чтобы в очередной раз доказать себе, что способен на… на… А какая черт возьми разница на что!? Просто способен! Это уже что-то.
Крышка поднимается, и я от изумления открываю рот. Неужели мне все померещилось? Мираж! Но я же точно видел, что на подносе была голова. Даже запомнил, что морковка была нарезана звездочкой, а листики салата имели форму бутафорских елочек. Провожу рукой по глазам, желая стряхнуть туман колдовства, но ничего не меняется. На серебряном подносе стоит покрытая желтой смазкой банка армейской тушонки, а рядом с ней лежат консервный нож и вилка.
Кусочек сыра для лабораторной крыски за успехи в труде.
Ну, сыр так сыр. Я не гордый но голодный.
Жесть тонко скрипнула под лезвием, и на руку выдавился белый завиток жира.
– Спасибо за хлеб насущный, – насмешливо говорю в потолок. – Премного благодарен, – и отправляю в рот большой кусок мяса. Желудок ликует и играет бравурный марш, встречая плывущего в окружении жирка долгожданного гостя.
Ответа я не жду. Дом не из разговорчивых. Больше дела, меньше слов.
Происходящее напоминает фильм ужасов, с забытым названием. Я не любитель подобного жанра, поэтому просмотрел всего небольшой кусочек. Там наивные ребята вот точно так же как и мы пытались выжить в борьбе с кровожадным домом. Забавное совпадение. Может и мы всего лишь актеры на гигантской съемочной площадке бестселлера "Дом ужасов" или "Проклятый дом", а тусклые лики за стеклом это операторы, режиссеры и прочая киношная шушара, восхищенно прищелкивающая языками, от остроты сюжета.
Тяжесть в животе благоприятно действует на настроение. Вот только спать хочется еще сильнее. А почему бы и нет? Забаррикадировать тяжелым шкафом дверь и завалившись в мягкое кресло вздремнуть пару часиков, а потом уже с новыми силами двигаться дальше. Идея такая соблазнительная, что я готов немедля воплотить ее в жизнь.
Двухстворчатый шкаф с неохотой заскользил по полу к дверям. Для уверенности подпираю его коренастой тумбочкой. Отступив на пару шагов, рассматриваю импровизированную баррикаду. Не бог весть что, но какая никакая, а защита. Вот только боюсь, что пользы от нее не много будет. До сих пор остается загадкой появление столика с подносом в комнате. Ну не из воздуха же он материализовался. Раз появился он, значить таким же образом может объявится и кто-то менее безобидный. Да чего я так завожусь? Все равно всех опасностей не предусмотреть. Не отдохну сейчас – рано или поздно подведет измученное тело. Все, хватит терзать себя параноидальными догадками. Спать, спать, спать. Утро вечера мудренее.
Тело блаженно окунается в объятия глубокого кресла. Ноет и гудит каждая мышца, каждое сухожилие. Противно зудят многочисленные царапины и ушибы. Но это не страшно, я уже весь в предвкушении объятий Морфея. Хоть на немного нырнуть в мир снов, более нормальный чем окружающий меня кошмар. Затылок касается вогнутого подголовника, и как по сигналу ползут вниз отяжелевшие веки. Испещренные вздутыми венами руки обвивают деревянные подлокотники. Злобно скалятся гротескные рожи за стеклом, но мне на них глубоко наплевать. Сейчас нет ничего более важного чем сон – сладкий наркотик, наполняющий меня покоем и умиротворением.
Теплый ветер несущий глубокий запах степных трав мягким язычком поглаживает лицо. Где-то высоко-высоко, в ноздреватых облаках, лениво ползущих по бирюзовому небу, надрывается в очередном аккорде невидимая птаха. Ласкается о рваную штанину высокая трава.
Я стою на опушке старого леса. Справа, до самого горизонта тянется степь. Где-то там, далеко-далеко она сливается с небом. Кажется, что все тучки стремятся именно туда, чтобы коснуться невесомыми перистыми ногами земли, и беззаботно пробежаться по ней, окунуться в травяное море, мирно колышущееся под присмотром ветра. Наверняка им, обреченным на вечный полет хочется ощутить твердь точно так же, как нам взвиться в воздух.
Невесомая рука легла на плечо. Невольно вздрагиваю.
– Здравствуй Олежик, – звонким колокольчиком переливается знакомый голос.
– Здравствуй Настена.
Словно сошедшая со страниц восточных сказок девушка удивительной красоты нежно смотрит на меня черными угольками раскосых глаз. Ветер играет свободным платьем, и все норовит приподнять подол.
– Ты не рад? – звучит огорчение в ее голосе.
– Рад! Конечно рад, – я восхищенно ласкаю глазами чеканное лицо с высокими скулами. На Настену нельзя смотреть иначе, если ты мужчина. Хрупкая уроженка бескрайних степей, ранее принадлежавшим кочевникам, способна свести с ума одним взглядом. Ради такого взгляда вспарывались доспехи на турнирах. О нем пели менестрели, сравнивая с кубком вина, и писали в предсмертных записках.
– Ты неважно выглядишь.
– Да, есть немного. После того, как вы … э-э-э… ну ты понимаешь, мне было не сладко.
– Я знаю Олежик.
– Откуда? – у меня округлились глаза. – Ты ведь…
– Умерла, – она с легкостью произнесла неподвластное слово.
– Да, – киваю, не переставая удивляться встрече.
– Я все чувствую. Ты молодец.
– Молодец? – скептически переспрашиваю. – Мерси за комплиман, но я молодцу даже до ширинки не достаю. Могу использоваться разве что для поддержания…
– Опять гадости, – сердито кольнули глаза. – Неужели нельзя без них?
– Можно, – опускаю голову. Настена не переносит пошлости и грубости. Я совсем об этом забыл. Обычно мы в ее присутствии всегда становились пай-мальчиками общающимися исключительно на литературном диалекте. Даже неисправимый матершинник Серега и тот, затыкался при ее появлении, или жутко краснел, когда был застукан на горячем. – Так все же почему я молодец? За что такой почетный титул?
– За девочку. Я боялась, что ты поверишь ей. Евгений Семенович был уверен в этом…
– И он здесь? – перебиваю недовольно нахмурившуюся Настену.
– Мы все здесь, – поникли уголки чувственных губ. – Нас здесь много… Тысячи таких же как и мы.
– Но как это может быть?
Девушка пожала плечами:
– Мы не знаем. Я пришла к тебе, чтобы предупредить. Бойся тех, кто за окном. – В миндалинах глаз холодно блеснул страх. – Они хитрые и способны на многое.
– Не может быть, – хмыкаю в ответ. – Там же все такие добрые и пушистые. Так и норовят, кто в щечку чмокнуть, – тыкаю пальцем на вспухшее лицо, – кто по головке погладить, – наклоняю голову, чтобы ей было видно изрядную проплешину над ухом.
– Все это мелочи, по сравнению с тем, что у тебя впереди.
– Мелочи? – задохнулся я от возмущения. Я уже собираюсь в расширенном виде объяснить что я думаю об этих мелочах, но, наткнувшись на полный тревоги взгляд осекаюсь. – Что?