Близился июнь. К своему удивлению, Орри обнаружил, что у него есть неплохие шансы пережить этот первый год в Академии, даже несмотря на то, что он, казалось, был обречен вечно оставаться в числе «бессмертных». А вот Джордж продолжал занимать верхние строчки по успеваемости, не прилагая к этому видимых усилий. Орри искренне завидовал другу, хотя это ничуть не мешало их дружбе.
Им удалось удержать сумму штрафных баллов ниже пограничных двух сотен, а когда стали прибывать новобранцы, давление на первогодков ослабло. Орри с Джорджем теперь подшучивали над новичками, как и все остальные, но беззлобно и без подлостей – слишком наглядный урок они получили от Бента, чтобы подвергать кого-то такому же унижению, какое испытали сами.
Полностью избегать уроженца Огайо им, конечно, не удавалось. Однако всякий раз, когда они пересекались, он делал вид, что их просто не существует. И все же друзья не могли избавиться от ощущения, что он ничего не забыл, хоть и оставил их в покое. И уж точно не простил.
Примерно за десять дней до летних лагерей неожиданно приехал Купер. Перед этим он заезжал в Пенсильванию, куда привозил неисправные детали для мельницы из Монт-Роял.
– Ваши отец и брат вмиг разобрались, в чем дело, – сообщил Купер Джорджу. – Как я и думал, тот олух из Колумбии просто не понимал, что делает. Он явно переплавлял чугунные чушки при неправильной температуре. Если мне удастся его в этом убедить, поломок наверняка станет меньше. Но убедить его будет нелегко. Он ни за что не признается, что у янки можно хоть чему-нибудь научиться. Для него это все равно что заявить, будто Джонни Кэлхун был не прав, защищая свой штат.
Джорджу очень понравился брат Орри. Куперу было уже двадцать три, и он был еще выше ростом, чем его младший брат. Красивая и добротная одежда на нем почему-то выглядела ужасно неряшливо. У него были впалые щеки и внимательные темные глаза с веселыми искорками, хотя Джорджу и показалось, что он больше склонен к саркастической улыбке, чем к беззаботному смеху. Во внешности Купера и Орри было много общего: та же стройная фигура, те же волнистые каштановые волосы и узкий горделивый нос. Но старшему брату недоставало загара, который Орри приобретал, проведя на солнце хотя бы один день; его утонченное лицо казалось нездоровым, как будто бледность, усталость и постоянные глубокие раздумья сопровождали его с самого рождения.
Свой скоротечный, с одной ночевкой, визит в Академию Купер объяснил не только желанием повидать Орри, но и любопытством. Ему очень хотелось побольше узнать об этом прославленном месте, где теперь обучали самых профессиональных военных в стране. Он подчеркнул, что все в этом мире достойно изучения, разве что кроме некоторых родословных в его родном штате.
Однако его внимание за время и без того короткого пребывания в отеле Роя то и дело отвлекалось от достопримечательностей, на которые он приехал посмотреть. Когда однажды Орри показывал брату большие каменные бараки, он с тревогой заметил, что печальный взгляд Купера устремлен куда-то вдаль и мысли его очень далеко отсюда.
Перед самым отъездом Купер все же отвлекся от грустных раздумий и со своим обычным насмешливым видом сказал Джорджу:
– Вы просто обязаны приехать к нам, сэр. В наших краях так много хорошеньких девушек. Да и в нашей семье найдется парочка. Будут настоящими красавицами, когда вырастут. В Лихай-стейшн я что-то не увидел столько милых барышень. Разумеется, мне пришлось смотреть в основном на доменные печи. У вашей семьи потрясающий завод, мистер Хазард.
– Зовите меня Джорджем.
– Нет, зови его Пенёк, – вмешался Орри. – Все кадеты со временем получают прозвища. Нас тоже окрестили на прошлой неделе.
– Пенёк, вот как? – Купер взглянул на брата. – А ты кто?
– Палка.
– Значит, части одного дерева, да? – рассмеялся Купер. – Что ж, мистер Пенёк, хочу сказать, что я восхищен размахом и масштабами вашего семейного предприятия. – И снова в его глазах появилась все та же скрытая грусть. – Да, восхищен…
Сквозь мычание телят, которых перевозили по Гудзону, они услышали гудок парохода, стоявшего возле Норт-Дока. Купер схватил саквояж и быстро сбежал по ступенькам гостиничной веранды.
– Приезжайте к нам, мистер Пенёк! А ты береги себя, Орри! Ждем тебя дома следующим летом!
Когда гость скрылся из вида, Джордж сказал:
– По-моему, твой брат – отличный парень.
Орри нахмурился:
– Да, это правда. Но что-то наверняка случилось… Он так старался шутить и улыбаться, хоть и через силу, но был явно расстроен.
– Из-за чего?
– Хотел бы я знать.
Глава 4
С морского побережья домой Купер добирался на речном шлюпе «Юто». Шлюп вез мешки с почтой и разные товары, которые чарльстонский комиссионер развозил вверх по реке на плантации штата.
Стояло тихое солнечное утро. В зеркальной поверхности воды отражалось небо. Из всех рисовых рек Эшли была одной из наименее важных в силу слишком существенного влияния океана. Хотя вода здесь была чистой, приливы и штормы иногда заносили в нее соль из Атлантики, и она убивала рис. Но, как считал Купер и другие местные плантаторы, этот риск полностью возмещался той легкостью, с которой урожай доставлялся в Чарльстон.
Жаркое солнце последних июньских дней припекало все сильнее. Опершись на леера, Купер с нетерпением высматривал, когда же наконец появится пристань Мэйнов. Ему часто приходилось выслушивать нелестные высказывания и о его родном штате в целом, и о том месте, где он родился и вырос. Но он всем сердцем любил этот край и всегда с волнением смотрел на знакомые берега, где росли могучие сосны, раскидистые дубы и даже кое-где попадались пальмы на бесхозных участках земли. В ветвях мелькали сойки и иволги, щеголяя ярким оперением. В одном месте почти вплотную к берегу подходила дорога. Купер увидел трех бравых юношей на прекрасных лошадях; в этой части страны конные состязания были излюбленным развлечением.
Вокруг гудели насекомые, то и дело впиваясь в кожу. Приближалось самое тяжелое время года. В доме должны были уже вовсю идти приготовления к переезду семьи в Саммервилл. Оттуда отец Купера будет ездить верхом на плантацию, чтобы регулярно проверять, как идут дела, но не останется в Монт-Роял, пока снова не похолодает. О прибрежных районах Южной Каролины говорили: «Весной это рай, летом – ад, а осенью – лечебница».
На том берегу, где находился порт, растительность подобралась вплотную к созданным человеком бастионам – высоким насыпям. За ними, на месте давным-давно осушенных еще предками Купера болот, простирались поля. Сами же насыпи представляли собой важную часть сложной агрокультурной системы, какую представляла собой рисовая плантация.
На равных расстояниях друг от друга в насыпях были проложены деревянные дренажные трубы прямоугольного сечения, или так называемые каналы, снабженные специальными воротами с каждой стороны. С помощью этих ворот речная вода либо очень осторожно, чтобы не допустить размывов, подавалась на рисовые поля, либо отводилась с них. Другими словами, рассчитывать на хороший урожай можно было только в том случае, если люди Тиллета Мэйна выполняли свою работу как следует и вовремя. А еще если в мае не налетало слишком много птиц. И если осенние шторма не отравляли речную воду солью.
Были и другие условия, другие бесчисленные риски. Частые разочарования и крайне редкие удачи. Жизнь рисового плантатора учила его разумному уважению к силам природы, и Купер уже давно подумывал о том, что Мэйнам следовало бы подыскать себе менее своенравное занятие и к тому же более современное.
Дождь брызг, поднятых колесом парохода, вывел Купера из задумчивости. Они уже приближались к причалу, а он и не заметил этого. Вдруг Купер почувствовал странную печаль. «Лучше помалкивать о том, что ты видел на Севере», – сказал он себе.
Хотя и сомневался, что сможет сдержаться.
Вскоре он уже шагал по тропе через английский сад, разбитый на холме над рекой. В воздухе пахло фиалками и жасмином, дикими яблонями и розами. На верхней веранде их большого дома его мать, Кларисса Голт-Мэйн, присматривала за домашними рабами, запиравшими комнаты второго этажа. Заметив сына, она подбежала к перилам, приветствуя его. Купер помахал матери и послал ей воздушный поцелуй. Купер очень ее любил.
Он не стал заходить в дом, вместо этого обойдя его вокруг и здороваясь с каждым негром, которого встречал по пути. Потом он прошел к отдельно стоящему зданию кухни. Отсюда открывался дивный вид на аллею огромных вечнозеленых дубов, которая тянулась на полмили и упиралась в давно заброшенную дорогу, ведущую к реке. Подул легкий соленый ветер, качнув бороды мха на деревьях.
В начале аллеи показались две девочки. Это были его младшие сестры. Они, как обычно, ссорились, гоняясь друг за дружкой. А вот кузена Чарльза, этого пройдохи, нигде не было видно.
Контора плантации Монт-Роял также располагалась в отдельном здании, сразу за кухней. Подходя к ней, Купер услышал голос Рэмбо, одного из самых опытных надсмотрщиков на плантации:
– На Южном квадрате уже проклюнулись, мистер Мэйн. И на Береговом тоже. – Он говорил о полях, каждое из которых имело свое название.
Тиллет Мэйн перестраховывался каждый год, засевая треть своей земли поздно, в начале июня, чтобы с большей вероятностью избежать опасностей для будущего урожая. Надсмотрщик говорил отцу Купера о том, что семена на этих поздно засеянных участках дали ростки и показались над водой. Вскоре их необходимо будет осушить с помощью каналов, и начнется долгий период сухого вызревания.
– Хорошая новость, Рэмбо. Мистер Джонс уже знает?
– Он со мной ходил, сэр.
– Я хочу, чтобы вы с мистером Джонсом сообщили об этом всем людям, кто должен знать.
– Да, сэр. Непременно сообщим.
Купер открыл дверь конторы и поздоровался с выходившим оттуда высоким седоволосым чернокожим. Все в их семье, кроме Купера, никогда не называли негров Тиллета рабами, заменяя это слово традиционно принятым здесь обращением «люди». Предполагалось, что такая нейтральная замена может каким-то образом смягчить или затушевать горькую правду. Куперу же, в отличие от остальных, казалось менее обременительным хотя бы в мыслях называть негров только одним словом: рабы.
– Я уж думал, янки тебя похитили, – сказал Тиллет Мэйн из облака табачного дыма, висевшего над письменным столом.
Он слегка изогнул уголки губ, что должно было означать единственное на сегодняшнее утро проявление отцовской нежности, как догадался Купер.
– Я на денек заглянул к Орри. У него все хорошо.
– В том, что у него все хорошо, я и не сомневался. Меня больше интересует, что тебе удалось выяснить по нашим делам.
Купер уселся в старое кресло-качалку, которое стояло рядом со столом отца, заваленным бухгалтерскими книгами. Тиллет был сам себе бухгалтером и тщательно проверял каждый счет, относящийся к делам Монт-Роял. Как и другие плантаторы нижних земель, он с удовольствием называл свои владения баронским поместьем, но был единственным бароном, который лично прослеживал за движением каждой принадлежавшей ему монеты.
– Я узнал, что мои подозрения подтвердились, – сказал Купер. – Частым поломкам осей и колес есть научное объяснение. Если в чугуне мало окисленного углерода и других примесей, металл получается недостаточно крепким для изготовления механизмов. Именно в этом главная причина поломок. Теперь придется объяснять это тому невежде из Колумбии. А если он не послушает, не лучше ли нам заказать детали на литейном заводе Мэриленда или даже в Пенсильва…
– Я бы предпочел поддержать производителей в своем штате, – перебил его Тиллет. – На друзей легче надавить, чем на чужаков.
– Хорошо, – вздохнул Купер. Это был очередной родительский приказ. Такие он получал дюжинами каждую неделю. Чувствуя досаду, он не удержался и добавил: – Но у меня теперь появились друзья в Пенсильвании.
Тиллет пропустил это замечание мимо ушей.
Главе семейства Мэйн уже исполнилось сорок восемь лет. Его сильно поредевшие волосы были совсем седыми. Купер унаследовал от отца высокий рост и темные глаза. Но даже это последнее сходство показывало, насколько разными людьми они были. Взгляд Купера был мягким, задумчивым, иногда ироничным. А вот глаза Тиллета очень редко смотрели ласково и еще реже смеялись. Всегда твердый и немигающий, его взгляд мог порой излучать нешуточную ярость.
Отвечая за жизнь и благополучие десятков людей, как белых, так и черных, Тиллет Мэйн давным-давно избавился от природной робости. Он отдавал приказы с такой уверенностью, словно был рожден повелевать, что, вероятно, так и было, во всяком случае, об этом говорила даже его фамилия. В целом о нем можно было сказать, что он любил свою жену и детей, свою землю, свою веру, своих негров и свой штат и не видел ничего предосудительного ни в одной из этих привязанностей.
Половина его детей прожила не больше четырех лет. Мать Купера говорила, что именно поэтому Тиллет так редко улыбается. Но старший сын подозревал, что для этого были другие причины. Положение Тиллета, а также его происхождение располагали к некоей толике высокомерия в его характере. В то же самое время он был жертвой растущего чувства собственной ущербности, которое он никак не мог ни подавить в себе, ни сдерживать. Это была какая-то общая болезнь, которую в последнее время Купер замечал во многих южанах. А его поездка на Север лишь подтвердила то, что причины к таким настроениям действительно были.
Тиллет всмотрелся в сына:
– Ты как будто не слишком рад тому, что вернулся домой.
– Конечно я рад! – совершенно искренне ответил Купер. – Но я не бывал на Севере с тех пор, как закончил Йель. И то, что я там увидел, по-настоящему меня расстроило.
– Что же именно ты увидел? – холодно спросил Тиллет.
Купер понимал, что ему лучше не продолжать этот разговор, но упрямство взяло верх.
– Заводы, отец. Огромные грязные заводы, гудящие, грохочущие, воняющие, пускающие в небо дым, как сам Вельзевул. Север растет с пугающей скоростью. Там кругом машины. А люди… Бог мой, я никогда не видел столько народа! По сравнению с ними у нас тут просто пустыня!
Тиллет заново разжег трубку и несколько мгновений пускал клубы дыма.
– Ты думаешь, количество значит больше, чем качество?
– Нет, сэр, но…
– Мы совсем не хотим, чтобы сюда хлынули никому не известные иностранцы.
Вот оно… Снова эта глупая несгибаемая гордыня.
– А кем был Чарльз Мэйн, если не таким же иностранцем? – огрызнулся Купер.
– Он был герцогом, джентльменом и одним из основателей поселения гугенотов.
– Все это замечательно, сэр. Но поклонение прошлому не создаст заводов и не поможет южной экономике. Настал век машин, а мы упорно отказываемся признать это. Мы цепляемся за сельское хозяйство и за прошлое и при этом отстаем все сильнее и сильнее. Когда-то Юг действительно практически возглавлял эту страну. Но те времена давно минули. С каждым годом мы все больше теряем уважение и влияние на национальном уровне. И тому есть причины. Мы не созвучны времени.
Купер умолк, не став упоминать о самом главном козыре – особом общественном построении, к которому благосостояние южан было привязано так же прочно, как сами рабы были привязаны к своим хозяевам. Но ему и не нужно было заходить так далеко, чтобы разъярить Тиллета. Старший Мэйн грохнул кулаком по столу:
– Придержи язык! Южане не станут ругать родную землю. По крайней мере, преданные ей южане. Хватит и того, что это делают янки!
Купер, как это часто бывало, почувствовал себя зажатым в тиски между собственными убеждениями и своей вечной неспособностью переубедить отца. Они и раньше спорили на эти темы, но никогда с таким жаром. Купер вдруг заметил, что уже почти кричит:
– Если бы вы не были таким же невыносимым упрямцем, как все эти невежественные «бароны»…
Громкий крик, донесшийся снаружи, на время прервал их перепалку. Отец и сын бросились к двери.
Кричала одна из двух девочек, которых Купер видел по дороге в контору. Эштон Мэйн и ее сестра Бретт закончили уроки чтения и арифметики за полчаса до того, как причалил шлюп. Их учитель, немец из Чарльстона герр Нагель, отправился подремать, довольный усердием к учебе младшей девочки, но утомленный дерзостью старшей, как и тем, что она отчаянно скучала от любого напряжения ума.