– Вы говорите, с двухтысячного года? – поинтересовался Геркаймер. – А почему не с тысяча девятьсот девяносто девятого или тысяча девятьсот пятидесятого?
– Нам нужно было установить какую-то временную границу.
– Семейство Саттонов когда-то проживало в этих местах, – сказала Ева. – Я надеюсь, вы уделили им должное внимание?
– Мы проверили всех без исключения – от членов семьи до наемных работников. Как только на ферме нужны были рабочие руки, один из наших людей нанимался туда на работу. А если там никто не требовался, нанимались на соседнюю ферму. Один из сотрудников даже вынужден был купить полоску леса в тех краях и десять лет рубил. Он бы рубил и дальше, но мы побоялись, как бы это не вызвало подозрений. Таким образом, мы просмотрели все с двухтысячного по три тысячи сто пятидесятый год, то есть до того момента, когда последний член семейства покинул эти места.
Ева горько вздохнула:
– Все так безнадежно. Но где-то же он находится! А с ним что-то случилось. Может быть, он, наоборот, в будущем?
– И я об этом думаю, – сказал Геркаймер. – Его могли перехватить Ревизионисты.
– Что?! Эшер Саттон – в плену?! Не может того быть! – вспыхнула Ева. – Если он знает о своих способностях, он не может попасть в плен!
– Но, скорее всего, он о них еще не знает, – возразил Геркаймер. – А у нас не было возможности рассказать ему об этом. Обо всех своих уникальных способностях он, увы, должен узнавать в критических ситуациях. Он не может ими овладеть сам, они должны снисходить на него, как откровение.
– Все было так хорошо, – говорила Ева, шагая по комнате и нервно потирая руки. – Мы спровоцировали Моргана на заведомый провал: использовать Бентона для убийства Саттона… Морган наивно полагал тогда, что это самый простой способ избавиться от Эшера, если его откажется убрать Адамс. Случай с Бентоном насторожил Саттона… И теперь… – всхлипнула она. – Теперь…
– Книга написана, – попытался успокоить ее Геркаймер.
– Но не должна быть написана! – воскликнула Ева сквозь слезы. – Ты и я – мы всего лишь куклы в мире бесконечных случайностей, в мире, который может рухнуть не сегодня завтра!
– Мы перекроем все ключевые точки в будущем, – продолжал успокаивать ее Геркаймер. – Будем следить за каждым шагом Ревизионистов, еще раз просмотрим прошлое. Может быть, все-таки что-нибудь обнаружим…
– Все дело в случайных факторах, – проговорила Ева, сев в кресло и немного успокоившись. – Никогда и ни в чем нельзя быть абсолютно уверенным. Чего только не может произойти во времени и пространстве! Как угадать, где и когда отвернуть в сторону? Неужели бесконечно продираться сквозь дебри случайностей, чтобы добиться цели?
– Ты забываешь о самом важном, – спокойно возразил Геркаймер.
– О чем?
– О самом Саттоне. Я верю в него. В него и в его судьбу. Ты же знаешь, он прислушивается к голосу судьбы и будет в конце концов вознагражден за это!
Глава 41
– Странный ты парень, Уильям Джонс, – сказал Джон Генри Саттон. – Но неплохой, ей-богу. Лучше работника у меня не было, с тех пор как я завел хозяйство. Другие год, ну, два поработают, а потом пропадают. Все куда-то торопятся…
– Мне торопиться некуда, – грустно ответил Эшер Саттон. – Некуда идти. Здесь не хуже, чем в любом другом месте.
На самом деле здесь лучше, чем где бы то ни было, думал он про себя. Здесь покой, тишина, природа – о таком в мое время забыли уже и мечтать.
Они стояли, облокотившись на изгородь, и слушали, как в доме звенят посудой – близился ужин, – и смотрели, как шоссе мигает огоньками автомобилей. В темноте передвигались неуклюжие тени – коровы возвращались в хлев после дойки, довольно мычали, лениво ухватывали пучок-другой травы перед сном. Из долины веял прохладный ветерок, такой успокаивающий и приятный после жаркого дня.
– Как хорошо… – мечтательно проговорил Джон Генри. – Какой бы ни был жаркий день, а ветерок всегда у нас по вечерам прохладный… Постоишь вот так, подышишь и заснешь потом как младенец… Я вот порой думаю, – продолжал он, – как легко человеку быть счастливым. Так легко, что иногда мне кажется: уж не грешно ли это? Ведь люди по природе своей суетливы и вечно чем-то недовольны…
– Удовлетворенность, – отозвался Эшер, – это состояние полной гармонии личности и природы и не так-то часто встречается. Но когда-нибудь и человек, и все другие существа узнают, как достичь этой гармонии, и в Галактике воцарится мир и счастье.
Джон Генри усмехнулся:
– Ты мыслишь больно широко, Уильям.
– Да, я, пожалуй, размахнулся, – смутился Саттон. – Но недалек тот день, когда человек отправится к звездам!
Джон Генри кивнул:
– Да, наверное. Наверное, скоро. Скорее, чем надо бы. Только лучше бы сначала на Земле жить научились как следует. – Он зевнул. – Пойду-ка я спать. Стар я стал, сынок. Пора отдохнуть.
– Ну а я пройдусь немного, – сказал Саттон.
– Ты много гуляешь, Уильям.
– В темноте, – тихо сказал Саттон, – земля выглядит иначе, чем в лучах солнца. Все пахнет по-другому. Все такое свежее, чистое, как будто только что вымыли… В тишине слышно такое, чего днем и захочешь, да не услышишь. Бродишь, и кажется, что ты один на всем белом свете и весь он принадлежит тебе…
Джон Генри покачал головой.
– Нет, это не земля становится другой, а ты сам. Знаешь, Уильям, ты меня прости, но мне порой кажется, что ты слышишь и видишь что-то такое, чего больше никто не видит и не слышит. Как будто… – Он запнулся. – Ну, как будто ты вроде как маленько не от мира сего, что ли?
– Мне и самому так иногда кажется, – усмехнулся Эшер.
– Запомни, – твердо сказал Джон Генри, – ты – один из нас. Почти член семейства. Сколько же лет ты у нас, Уильям?
– Десять уже, – еле слышно ответил Саттон.
– Да, верно, – сказал Джон Генри. – Я хорошо помню тот день, когда ты пришел, но счет годам потерял. Иногда мне кажется, сынок, что ты тут всю жизнь жил. Порой я ловлю себя на том, что считаю тебя Саттоном… – Он прокашлялся и сплюнул на землю. – Вчера я одолжил у тебя пишущую машинку, Уильям. Мне, понимаешь, нужно было письмо напечатать. Это очень важное письмо, и мне не хотелось бы писать его от руки. Почерк у меня – не очень…
– Берите, когда нужно, – не выдавая волнения, ответил Эшер. – Рад, что она вам пригодилась.
– А ты сам что-то ничего не печатаешь последнее время, а, Уильям?
– А-а… – махнул рукой Саттон. – Бросил. Ничего не выходит. У меня были кое-какие наброски, да я их потерял. Думал, может, так вспомню, да, видно, ничего не получится. И пробовать нечего.
Голос Джона Генри был добр и мягок.
– У тебя неприятности, Уильям? Беда какая?
– Да нет, не то чтобы неприятности…
– Может, помочь чем надо?
– Нет-нет, что вы!
– Если будет что нужно, ты скажи, не стесняйся, – искренне произнес старик. – Чем смогу – помогу.
– Знаете… Может настать такой день, что мне нужно будет уйти. Может быть, совсем неожиданно. Если так случится, мне бы хотелось, чтобы вы забыли обо мне, вообще не вспоминали, что я здесь был.
– Ты правда этого хочешь, сынок?
– Да. Правда.
– Как же мы тебя забудем, Уильям? Как я могу тебе обещать такое? Это просто… я не знаю… Но… если ты хочешь, мы не будем о тебе говорить. Если кто-то придет вдруг и спросит, мы никому про тебя не скажем. Так, Уильям?
– Да, – ответил Саттон. – Если вы не против, пусть будет так.
Они еще немного помолчали, глядя друг на друга в темноте, потом старик повернулся и пошел к дому, а Саттон уселся на перекладину и стал смотреть на реку, где в сказочном зеркале несбыточного горели волшебные огни…
Десять лет прошло, думал Саттон. Вот уж и письмо написано. Десять лет, условия соблюдены, теперь прошлое может обойтись и без меня. Ведь я оставался здесь только для того, чтобы Джон Генри Саттон написал письмо и чтобы через шесть тысяч лет я нашел его в чемодане, прочитал на безымянном астероиде, который достался мне в качестве трофея после победы на дуэли в заведении под названием «Дом Зага».
А «Дом Зага», усмехнулся Саттон, будет во-он там, на том берегу реки, далеко на равнине… А вон там, на холмах, подальше к северу, будет стоять Североамериканский университет… А у слияния Висконсина и Миссисипи – вилла Адамса… А из прерий Айовы будут стартовать к звездам огромные корабли…
Там, в «Доме Зага», за рекой, шесть тысяч лет спустя я встречу маленькую девочку в измятом фартучке… Как в книжке. Мальчик в шапочке с пером и девочка в кружевном фартучке… Мальчик босиком, а девочка смущенно комкает фартучек и говорит, что ее зовут…
Он прижался щекой к столбу изгороди.
– Ева, – прошептал он. – Где ты?
…Волосы у нее медно-рыжие, а глаза… какого цвета глаза?
«Я за тобой наблюдала двадцать лет», – сказала она, а он подумал, что это шутка, и поцеловал ее… Он не поверил словам, но поверил взгляду, губам, объятьям…
Где-то она теперь? Наверное, думает о нем, как и он о ней сейчас. А вдруг, если постарается, он сможет мысленно добраться до нее, сможет пронести свою тоску через бездны пространства и времени, даст ей знать, что помнит о ней и очень хочет вернуться!
В душе он понимал, как безнадежны его мечты… Конечно, он уже не вернется. Хорошо, если Ева, или Геркаймер, или еще кто-то доберутся до него… Если доберутся…
Десять лет… Они, наверное, забыли про меня, отчаялись найти… А может, нашли, но не могут сюда пробраться? А вдруг все это подстроено специально? Но зачем?
Порой ему казалось, что за ним следят. Он чувствовал иногда, как легкий холодок пробегал между лопатками… А был случай, когда однажды поздно вечером он бродил по лесу в поисках потерявшегося теленка, а кто-то шмыгнул от него в кусты…
Саттон спрыгнул с изгороди и пошел через открытый ток. Из амбара пахло свежеобмолоченным зерном, в курятнике попискивали цыплята.
На какое-то мгновение сознание Саттона соединилось с сознанием проснувшегося цыпленка…
…Он почувствовал тревогу. Кто-то шел мимо, кто-то потревожил его сон. Посторонний звук означал неведомую опасность. Темнота, шаги… – опасность!
…Саттон потряс головой и заспешил прочь.
Цыплята… хрупки и ранимы, думал он. Вот корова – та спокойна, мысли ее тягучи, как жвачка. Собака… Собака подвижна и дружелюбна, а кошка, невзирая ни на что, все-таки гуляет сама по себе, оставаясь существом из дикого леса…
Я знаю их всех. Я был каждым из них. Не все они, по правде говоря, мне симпатичны. Крыса, к примеру, или жаба… Скунс и тот приятнее. Неплохо бы спрятаться в шкуре скунса…
Что это – любопытство? Скорее всего. Вечное желание человека сунуть нос во все, что его окружает, на чем висит табличка типа: «Вход воспрещен», «Осторожно, злая собака», «Личная собственность», «Просьба не беспокоить»… Но для меня это практика, хорошая практика, познание второго «я», попытка испытать все оттенки разумных и эмоциональных проявлений чужой жизни…
Но была граница, которую он не переходил. То ли вследствие врожденной деликатности, то ли из-за боязни, что будет неправильно понят. Что его больше сдерживало, он и сам до конца не понимал.
…Дорога вилась белой змейкой вдоль гряды холмов. Саттон шел медленно, не торопясь. Земля вокруг была черная, а тропинка белая. Звезды мягко и нежно горели на темном небе.
Зимой они светят по-другому, залюбовался Саттон. В этом древнем уголке тишина и покой, сюда не доносится грохот двадцатого столетия…
Из таких краев выйдут крепкие парни, которые несколько поколений спустя поведут корабли к звездам. Здесь, на тихих окраинах Земли, закаляется надежность и мужество…
Десять лет… Негласный договор с прошлым выполнен? Я могу уйти – куда угодно и когда угодно.
Но идти некуда.
А ведь я не прочь и остаться, сказал себе Саттон. Здесь так красиво!
– Джонни! – позвал он. – Джонни, дружок, что же нам делать?
– Все хорошо, Эш, – ответил Джонни. – Все хорошо. Тебе нужны были эти десять лет.
– Ты был со мной, Джонни?
– Я – это ты, Эш. Я пришел, когда ты родился. И буду с тобой, пока ты не умрешь.
– А потом?
– Потом я тебе не буду нужен, Эш. Я уйду к кому-нибудь другому. Ведь никто не должен быть одинок.
– Никто не должен быть одинок, – повторил Саттон как заклинание…
Он действительно не был одинок.
Кто-то догонял его; кто это был и откуда взялся – Саттон не знал.
– Отличный вечер, – сказал человек. – Часто вы так гуляете?
– Почти каждый день, – беспечно ответил Саттон, а разум подсказывал: «Осторожно! Осторожно!»
– Тут так спокойно, – сказал незнакомец. – Так тихо и безлюдно. Самое место для размышлений. Много чего, наверное, передумаешь, пока гуляешь вот так, совсем один…
Саттон не ответил.
Они шагали рядом.
– У вас было много времени на раздумье, Саттон, – прервал молчание незнакомец. – Целых десять лет.
– Вы следили за мной…
– Следили. И мы, и автоматы… Мы знали каждый ваш шаг.
– Десять лет назад, – сказал Саттон, – вы подослали двоих… Они пытались меня подкупить.
– Кстати, – заинтересовался незнакомец, – что с ними такое случилось?
– Простой вопрос, и ответ простой. Я их убил.
– Но у них было к вам выгодное предложение.
– Да. Они предлагали мне целую планету.
– Я еще тогда говорил, что это вас не устроит! Самому Тревору говорил!
– Надо понимать, что теперь у вас имеется более выгодное предложение. Цена подскочила?
– Ну, не совсем так, – ответил человек. – Мы решили на этот раз не торговаться и предложить вам самому назвать цену.
– Я подумаю, – ответил Саттон.
– Решайте, мы подождем. Как надумаете, дайте нам знак.
– Знак?
– Естественно. Напишите записку. А мы, уж не сомневайтесь, будем (хоть это и не очень прилично) смотреть вам через плечо. Или просто скажите вслух: «Ну вот, я решился». И все. А уж мы услышим.
– Действительно, просто, – грустно сказал Саттон. – Как у вас все просто.
– Это для вас мы все так устроили, – вежливо ответил незнакомец. – Доброй ночи, мистер Саттон.
Саттон не видел его, но отчетливо представил, как незнакомец коснулся рукой края шляпы… Если был в шляпе.
Человек ушел по дороге вниз, пересек пастбище и направился к прибрежному лесу.
Контакт, наконец контакт! Через десять лет – контакт с людьми из другого времени. Но не с теми, к сожалению, не с теми, с кем бы он мечтал увидеться.
Ревизионисты следили за ним. Следили и выжидали. Выжидали десять лет. Ну конечно, что им десять лет?! Все временное пространство протяженностью в десять лет было напичкано приборами для слежки, так что свою работу они могли выполнить за год, за месяц и даже за неделю.
Только зачем они ждали десять лет? Как – зачем? Чтобы он сломался и был готов с радостью согласиться на любой предложенный вариант.
Внезапная догадка остановила его. Господи, как же он раньше этого не понял?
Не этого они ждали! Они ждали того дня, когда старый Джон Генри напишет письмо. Они знали про письмо. Они наблюдали за Джоном Генри и знали, что он должен написать письмо.
Письмо – ключ ко всей истории. Письмо – приманка, которую использовали, чтобы затащить Эшера Саттона в это время.
И тут его сознание выскользнуло из него и осторожно коснулось мозга человека, что спускался с холма.
Когда он проделывал такие штуки с цыплятами, кошками, собаками, полевыми мышами, никто из них не подозревал, что нечто чужое проникло к ним в мозг, а как на это среагирует незнакомец? Вдруг почувствует не-ладное?
«…Эта девка ждать не будет… Меня не было слишком долго. Ее обещаниям веры нет. А я, черт побери, торчу в этом идиотском патруле! Ей, конечно, ждать надоест, и она… Я на полчаса, бывало, уходил, и то… Ну и пусть катится к чертовой матери. Получше найду. Ох, это я загнул, пожалуй. Такую не найду, будь она проклята! Вот интересно, кто был тот умник, который сказал, что с Саттоном будет легко договориться? Да я бы плюнул ему в морду! Вот я, будь я на месте этого Саттона, кинулся бы на шею первому попавшемуся из моего времени. Ну а этот что? Да он даже не удивился! Как будто я тут десять лет болтаюсь! Эх, выпить бы чего-нибудь сейчас… Чертова работенка! А еще эта девка из головы не идет. Забыть про нее…»