Данила вздохнул и потянул на себя оконную створку, закрывая. Надел спортивные широкие штаны, растоптанные кроссовки и пошел вниз.
Страх прибавил ему злости. Плевать он хотел на запреты. Он сейчас спустится. Включит свет, а он горит сразу на трех фонарных столбах, ярко освещая территорию даже за забором. Осмотрит двор. А потом закроет дом изнутри.
И если кому-то это не понравится, пусть катает его отцу жалобу! Ему плевать!
Выключатель находился на крыльце под жестким пластиковым козырьком. Данила щелкнул им, и двор залило мягким оранжевым светом. Он спустился по ступенькам крыльца. Прошелся вдоль забора. Никого. Все привычно. Старые качели на ржавых цепях. Дощатый стол, обитый куском потерявшего цвет линолеума, две скамейки возле него. Возле сарая гора березовых бревен. Данила собирался завтра начать колоть дрова. Один пенек, очень старый и широкий, стоял в центре с воткнутым в него топором. Он подумал и выдернул топор из пенька. И сразу почувствовал себя увереннее. И еще раз пошел вдоль забора.
Возле ворот остановился, проверил щеколду, которую можно было открыть снаружи. На месте. Подергал замок, который снаружи открывался лишь ключом. Заперт. Задрал голову к небу.
Черный полог небосвода на востоке сделался светлее. Скоро рассвет. Еще час-другой – и лес заполнится птичьей трескотней, сильно действующей ему на нервы. Может, из-за этого раздражения у него и глюки?
Данила успел сделать два шага от запертых ворот, когда услышал ЭТО. Он даже не смог определить, что ЭТО было! Стон? Хрип? Скрежет? Волосы на затылке зашевелились. Ноги приросли к земле, сделались ватными, непослушными. Он медленно повернулся, уставился на толстые бревна надежных ворот и слабым, не своим голосом крикнул:
– Кто там? Пошли вон отсюда, ну! Я стрелять буду!
Какое-то время было так тихо, что он мог поклясться, что слышит, как прорастает новая трава на месте скошенной. И потом снова стон. Да, точно, это был стон, не хрип, не скрежет. И стонал совершенно точно человек, не животное.
– Что вам надо? Убирайтесь! – крикнул Данила и согнулся, как от удара в живот, зажимая рот ладонью.
На минуту в голове сделалось пусто и гулко, как в большой зеленой бочке, которая стояла под водосточным сливом дома. Бочка давно прохудилась, и дождевая вода в ней не накапливалась. И Данила от безделья иногда швырял в нее мелкие камушки метров с десяти. Когда камни попадали в цель, бочка отзывалась гулким пустым звуком.
Пусто и гулко. Так было минуту. А потом нахлынуло! Страшные трусливые мысли теснились в голове, давили болью на виски.
Что ему делать?! Что делать?! Пошел бы лучше в армию. Там думать не надо. Там принимать решения не пришлось бы. Там куча командиров. Там все решили бы за него. Сейчас-то, сейчас что ему делать?!
Стон повторялся снова и снова. Кто-то невнятно просил о помощи. Данила даже сумел разобрать несколько слов. На слабых ватных ногах он вернулся к воротам. Схватился за щеколду и вдруг отступил.
Нет. Так нельзя. Это может быть ловушкой.
Он побежал к сараю. Швырнул топор в старую солому. Схватился за длинную тяжелую лестницу, приставленную к чердачному лазу, и потащил ее по земле к воротам. Приставил, оперев верхние перекладины на самый край толстых бревен, и полез.
Ему пришлось забраться на предпоследнюю перекладину, чтобы рассмотреть того, кто стонал за воротами. Это был человек в заляпанной грязью одежде. Он лежал на животе, широко расставив ноги в спортивных штанах. Руки были выброшены вперед и упирались в нижнюю часть бревен. Видимо, он пытался достучаться, но не выходило. И тогда человек принялся стонать. Насколько хватало его сил. И Данила его услышал.
Он слез с лестницы. Вернулся к воротам и отпер замок. Приоткрыл нешироко одну створку и шагнул наружу.
– Эй! – он осторожно толкнул человека носком кроссовки в бок. – Эй, вы живы?
Снова стон. И невнятно прозвучало:
– Да.
Данила присел на корточках, положил ладонь на спину человека с левой стороны. Сердце стучало. Едва слышно, неровно, но стучало.
– Встать сможете? – спросил он и потолкал руками распростертое перед ним тело.
– Не-ет, – раздался хрип в ответ.
– Вам надо встать. Я вам помогу. Надо встать и пройти со мной в дом.
– Не-ет, – снова прохрипел человек и даже пару раз качнул головой.
В длинных волосах засохла грязь, виднелась сухая трава.
– Что же мне с вами делать, раз вы вставать не хотите? – проворчал Данила, выпрямляясь в полный рост. – Оставайтесь здесь тогда до прихода дяди.
– Не-ет! Не-ет! Не-ет! – несколько раз растянуто, но внятно произнес бедолага. И вдруг добавил: – Машина.
– Машина! У меня нет машины, – фыркнул Данила.
И досадливо почесал макушку.
Машина была. Но сейчас она была под арестом. Отец наложил вето на право управления автомобилем. Мотиваций было много. Данила был виноват кругом. И спорить не стал.
– Есть машина, – вдруг добавил человек тихо, но достаточно разборчиво. И после паузы, словно собрав последние силы, заскулил: – Она на дороге в кустах. Мне надо туда. Помоги, мальчик…
Глава 5
– Мне больше дел нет, как только старых идиотов по лесам искать!
Капитан Бодряков в бешенстве поддел ногой стул, попавшийся ему на пути от двери к его рабочему столу. Стул взвился в воздух на полметра, совершил стремительный полет до подоконника, ударился о батарею и с подозрительным хрустом на все четыре ножки опустился на пол.
Стул бить было нельзя. Стул был допросным. С хорошей историей. На нем, как утверждал предшественник капитана, все допрашиваемые кололись на раз-два. Бодряков верил и не верил, но стул до сего времени берег. А тут не выдержал.
– Ты чего такой? – Лейтенант Малахова глянула на него исподлобья, а на стул с жалостью, вздохнула. – Мебель-то тут при чем?
Мебель была ни при чем. При чем был начальник отдела, полковник Сидоров, отдавший ему десять минут назад приказ выехать на место предполагаемого происшествия.
– Предполагаемого, Малахова! – У Бодрякова гневно раздулись ноздри и защипало в горле. – Родственники пропавших стариков даже не уверены, что это может быть именно там.
– Там – это где? – Она поиграла авторучкой, зажатой между указательным и средним пальцами.
– Хороший вопрос, Малахова! Вопрос на пять баллов. Где?!
– И?
Она вытянула шею в его сторону, ее глаза смотрели вопросительно и в то же время ободряюще. Так смотрела на него в школе любимая учительница по физике. Смотрела, когда он не знал урока, не признавался и мямлил что-то неуверенное. А ей не хотелось ставить ему двойку, и она тянула его, тянула изо всех сил дополнительными вопросами и таким вот именно взглядом. Физику Бодряков ненавидел. Учительницу любил. Поэтому старался и получал заслуженную тройку вместо неуда.
– В общем, в субботу утром две пожилые женщины отправились в заказник на прогулку, – неприятным скрипучим голосом пробормотал Бодряков, тряхнул зажатыми в руке заявлениями от родственников и закончил: – И пропали.
– То есть не вернулись? – уточнила Малахова, роняя авторучку на пол.
– Нет. – Он швырнул заявления на ее стол. – Ознакомься.
Она резко двинула стулом, нагнулась, достала авторучку, сунула ее в подставку и только тогда взяла в руки два листа бумаги, исписанных дочерью одной пропавшей женщины и сыном другой. Быстро прочла раз, потом второй. Подняла на капитана вопросительный взгляд и спросила:
– А почему мы?
– Вот! – Бодряков нервно хохотнул, засовывая руки в карманы штанов. – Еще один вопрос на пять баллов, Малахова! Почему, черт побери, мы?!
– Мы занимаемся расследованием убийств, Александр Александрович. – Малахова положила заявления от пострадавших одно на другое, выровняла края. – А здесь ерунда какая-то!
– Моя бы воля, Малахова, я бы тебя к награде представил, – прохныкал Бодряков, усаживаясь за свой стол, который стоял напротив ее, перпендикулярно подоконнику. – Мыслишь верно.
– Но с полковником спорить, себе дороже, так?
Она взяла в руки мобильник, проверила зарядку, на день хватит точно, и со вздохом потянулась к своей сумочке, которая всегда стояла на тумбочке в ее углу. Сейчас капитан перебесится, и они поедут. Сначала, разумеется, к родственникам, потом в заказник.
Она не была там ни разу. Знакомые ее знакомых как-то отдыхали там с детьми. Восторгов не было. Лес им показался мрачным, запущенным, тропы – нехожеными. И пока они там гуляли, им все время казалось, что за ними ведется наблюдение. А потом и вовсе им стало чудиться, что в лесу стреляют. А охота, совершенно точно, была в заказнике запрещена. Об этом гласил огромный щит при въезде. Да и охотиться, со слов знакомых ее знакомых, там было не на кого. За время их прогулки им не встретилось ни единого подтверждения, что лес обитаем.
– А стреляли? – Бодряков повернул в ее сторону голову, на миг отвлекшись от дороги.
– Стреляли.
– Или будто стреляли? – уточнил он.
– Точно стреляли… будто. – Малахова неуверенно пожала плечами. – Я же не говорила с этими людьми. Мне просто рассказали. Но вроде там мужчины были, узнали по звуку какое-то оружие.
– Ох, Малахова, – разочарованно протянул Бодряков, сворачивая во двор дома Горяевых. Их обращение в полицию было зафиксировано первым. – Рано я тебя к награде собрался представлять. Все у тебя как-то… Будто стреляли. Какое-то оружие. Никакой конкретики. Может, там, в лесу, сухие деревья валили сотрудники природоохранных структур. А знакомые твоих знакомых придумали непонятно что. Нету там зверья, Малахова. Специально узнавал. Нету! Ладно, вылезай, приехали.
Они выгрузились из прохладного салона в душный летний полдень.
«И правильно, что чистую рубашку не стал сегодня надевать, – подумал, капитан Бодряков, чувствуя, как рубашка от пота тут же прилипла к лопаткам. – Еще по лесу вдруг придется бродить. Там белый воротничок будет некстати».
«Блузка сейчас прилипнет к телу от пота, – подумала Малахова, идя за капитаном след в след. – А под ней старый лифчик, с бретелькой, пришитой контрастными нитками. Не дай бог, заметно будет! А еще и по лесу бродить точно придется».
Дверь квартиры Горяевых оказалась незапертой. Даже чуть приоткрытой.
– Погоди. – Бодряков попридержал лейтенанта за локоть, постучал, позвонил, крикнул: – Есть кто дома?
Дверь распахнулась шире. На пороге стояли двое. Супруги Горяевы, сообразила Малахова. Они запаниковали первыми. Первыми побежали в полицию. И по первому впечатлению горе у них горькое.
Она еле стоит на ногах, бледная, заплаканная, одета как-то несуразно. Короткие джинсовые шорты и длинный шерстяной кардиган.
Он обнимает ее за плечи, тоже бледен, не заплакан, но встревожен. В домашних трикотажных штанах и футболке в обтяжку.
Сложен великолепно, оценила его тут же Малахова. Много интереснее своей жены. Возможно, имеет успех у женщин. Возможно, даже изменяет ей направо и налево. А может, и не делает этого, но жена ему явно не пара. Серой и невзрачной кажется на его фоне.
– Вы из полиции? – Первым спросил мужчина, дождался утвердительного кивка капитана, посторонился, увлекая за собой жену. – Проходите. Проходите. Мы вас с утра ждем.
Они вошли. Сразу за супругами проследовали в гостиную.
Современно, чисто, но не уютно, оценила Малахова, присаживаясь на край прозрачного пластикового стула, который выдвинула из-под стеклянного стола. Капитан от стула отказался, побоялся сломать. Сел на узкий двухместный диванчик. Таких в гостиной было два. И еще два низких креслица на тонких ножках. И еще громадный телик на стене. И на противоположной стене вразброс несколько стеклянных полок, подсвечиваемых холодным синим светом.
– Что можете сообщить по существу вопроса? – начал Бодряков, упираясь кулаками в колени.
На его лице читалась страшная скука, а еще отвратительное настроение, а еще желание послать все к чертовой бабушке. Он с этим боролся, конечно. Малахова видела, что он старается изо всех сил, но выходило так себе.
– По какому существу? – Опухшее от слез лицо дочери пропавшей пенсионерки исказилось от судороги, сделавшись еще более непривлекательным. – Что вы имеете в виду?
– Да! Что? – Шея красавца-мужа дернулась, он возмущенно прошипел: – Мы в заявлении все изложили. Все!
– То есть добавить вам нечего?
Губы Бодрякова раздраженно задергались. И зад его начал непроизвольно подниматься с узкого диванчика. Сейчас уйдет, сообразила Малахова. И они не зададут нужных вопросов. И не получат ответов, по которым можно будет судить: причастны супруги к исчезновению своей престарелой родственницы или нет? Или кто-то один из них причастен или нет?
– Простите, пожалуйста, – Малахова неуверенно улыбнулась. Глянула на красивого супруга Горяевой. – Как я могу к вам обращаться?
– Артур.
– А по отчеству?
– Ой, не надо никакого отчества! – Он поморщился. Прошелся ладонью по плечам и спине жены. – Просто Артур.
– Расскажите, пожалуйста, Артур, все с самого начала. Про утро субботы, – пояснила она, заметив заметавшееся в его глазах непонимание. – Нас интересует все. Интонации, настроение, фразы, шутки. Все!
Бодряков с облегчением выдохнул, снова опустил зад на диванчик и упер кулаки в коленки. Малахова улыбнулась и стала слушать сбивчивый, долгий рассказ. Жена несколько раз перебивала мужа, но по существу, и он не злился.
«Хороший признак, – подумала Малахова. – Видимо, в семье царит взаимопонимание».
– Вот, собственно, и все, – закончил Артур. – Все, что мы знаем. Да, совсем забыл. Чтобы уберечь себя и вас от оскорбительных вопросов, скажу сразу: мы весь день провели на городском пляже. Найдутся ли свидетели, запомнившие нас, не знаю. Но камер там – на выходе аж четыре штуки.
– Как вы, однако, внимательны! – с притворным восхищением поцокал языком Бодряков.
– Ах, оставьте ваши тупые намеки! – неожиданно взвизгнула супруга Артура, вскакивая с места. – Просто мы долго выбирали парковочное место, вот и обратили внимание, что вся стоянка простреливается камерами.
Если Бодряков и обиделся за «тупые намеки», вида не подал.
– Мы непричастны к исчезновению Екатерины Семеновны, – добавил Артур, осторожным, но настойчивым давлением на плечо возвращая супругу обратно на место. – Она – Светина мать. Они очень близки.
– А вы? – спросила Малахова. – Вас она не раздражала? Вдруг приехала. Вдруг поселилась.
– Да я Бога благодарил, что она у нас поселилась! – вдруг выпалил Артур с такой обидой, что Малахова ему тут же поверила. – У нас жизнь сразу наладилась. Мы даже забыли, как скандалить!
– Да, да, верно. – Бесцветные губы Светланы тронула скорбная улыбка. – Артур молился на маму. Она всегда была на его стороне.
Поняв, что говорит о матери в прошедшем времени, она вдруг запнулась, потом ударила себя по губам и расплакалась.
– Зачем она поехала туда? Именно туда? Судя по вашим рассказам, Екатерина Семеновна рациональный умный человек. Что за блажь ехать так далеко ради банальной прогулки?
– Ой, они собирались с Марией Сергеевной собирать какие-то травы, – простонала сквозь слезы дочь Светлана. – Какие-то редкие травы. Я не знаю! Мама не лезла с откровениями никогда. Не в ее правилах себя навязывать. Я не знаю. Но речь точно шла о сборе лекарственных трав. Во всяком случае, так она сказала мне. Но Артур что-то слышал, пока я переодевалась. Сын Марии Сергеевны все отрицает, но Артур же слышал!
– Что вы слышали, Артур? – глянула на него с укором Малахова.
Он что-то знает и молчит, а часы тикают. И шансов найти пожилых женщин живыми остается все меньше. Они ведь могли просто заблудиться.
– Две старые клуши, курицы! – воскликнул Бодряков, усаживаясь спустя двадцать минут в свою машину. – Они просто-напросто могли забрести в чащу и заблудиться. Устать могли. А еще…
– Не забудь про гипертонию, капитан, – перебила его Аня.
Ухватилась за блузку двумя пальчиками, отлепила ее от тела и помотала легкой тканью. Как она и опасалась, блузка прилипла к потному телу, и стежки темных ниток на пришитой бретельке точно теперь видны. Хорошо Бодрякову, кажется, нет никакого дела до ее лифчика. Как и до нее самой. Ему вообще, кажется, нет никакого дела до женщин. Он просто одержим работой. Ему тридцать пять лет, а семьи до сих пор нет. И постоянной девушки тоже. Полковник Сидоров, принимая Аню на работу, вежливо намекнул, чтобы она пригляделась к капитану.