– Да, – ответила девушка, – впрочем, я прониклась не сразу.
– Наверное, вам не понравилась Доротея? В ней есть что-то ненастоящее, правда?
– Простите, – сменила она тему, – а вы кто?
– Ларри Корнфорд, офицер связи при восьмом пехотном. – Он протянул руку.
Китти пожала ее, слегка улыбаясь этой формальности да и всей странной встрече.
– Как вообще она могла выйти замуж на мистера Кейсобона? Очевидно же, глупая затея.
– Глупая, конечно, – согласился Ларри, – но она идеалистка, она хочет прожить благородную и правильную жизнь.
– Вот дуреха.
– А вам не хотелось бы жить благородно и правильно? – Ларри поймал себя на том, что болтает с ней, будто со старой знакомой. Это вышло абсолютно естественно.
– Не особенно, – ответила Китти.
Но милое личико и большие карие глаза, с любопытством его разглядывающие, говорили о другом.
– Сомневаюсь, что вы хотите всю жизнь провести за рулем военной машины.
– Но мне действительно нравится водить. – И тут, осознав, что разговор свернул не туда, она добавила: – Так что там с обедом?
– В воскресенье, примерно в полдень, на ферме за церковью. Я там расквартирован. Эд велел вам и подругу приводить. Блондинку.
Он еле удержался, чтобы не уточнить: «лошадку».
– На ферме ведь и кормят нормально?
– Не то слово.
– Тогда мы согласны.
– Вот и отлично. Сообщение доставлено. – Ларри поднялся. – А теперь разрешите оставить вас с Доротеей.
Поспешно возвращаясь через лагерь к главному зданию, чтобы не опоздать на утреннюю летучку, Ларри ощутил нечто прежде неведомое. Невероятную легкость на сердце, во всем теле. Все вокруг вдруг сделалось несущественным. Начальство, война, события в большом мире. Все, кроме этой неожиданной встречи. Которая, точно солнечное утро, сменила наконец недели надоевших дождей. Ларри уговаривал себя, что это всего лишь естественная реакция на улыбку симпатичной девушки. Но улыбка Китти никак не давала ему покоя. Забавно вообще-то: посреди ужасов войны незнакомые мужчина и женщина, скрючившись на полу в домике на пруду, обсуждают роман девятнадцатого века. А она ведь пыталась разгадать его. Морщинка между бровей была точно вопрос: «Что вы за человек?» Нет, эта улыбка – не просто улыбка.
Ларри поспешил в библиотеку, которая уже наполнилась гулом офицерских голосов. Появился бригадир Уиллс, и совещание началось. Большая его часть была посвящена разбору вчерашних учений. Ларри, взгромоздившись на подоконник в конце комнаты, вновь унесся мыслями прочь.
Вспомнилась отцовская библиотека в Кенсингтоне: куда скромнее, чем это огромное помещение с не закрытыми потолком стропилами, но и там была присущая всем библиотекам магия, порождаемая бесчисленными мирами, скрытыми в книгах. Во время школьных каникул он каждый вечер приходил туда, чтобы побыть с отцом, помолиться вместе, ведь в загадочности той атмосферы присутствовало нечто церковное. Ларри почти не помнил матери, вознесшейся, как говорил отец, на небеса, а потому неудивительно, что его притягивал образ Девы Марии. Уже в школе его изумило, что Святая Дева, оказывается, любит всех детей на свете.
Матерь Божия, услышь меня. Святой Лаврентий, услышь меня.
Святого мученика Лаврентия, его небесного покровителя, зажарили до смерти на железной решетке. Если верить преданию, он сказал тогда: «Вот, вы испекли одну сторону, поверните на другую и ешьте мое тело!» Его одноклассников, помнится, эти слова страшно веселили.
Ларри молится часто, но без рвения, по привычке. Для него это стало способом проговорить свои душевные порывы. И все это вопреки стараниям тощих монахов Даунсайда, усердно объяснявших, что, молясь, люди просят у Бога не помощи в делах земных, но согласия между своими помыслами и волей Господа. Вернее даже – Ларри это неоднократно повторяли, – мы просим у Бога освободить нас от наших желаний. Брат Амвросий, тот самый монах, открывший для Ларри книги Элиот, был верным сторонником идей Жана Пьера де Коссада. Этот иезуит восемнадцатого века учил, что надлежит всецело предать себя в руки Божии. Молитва отца Коссада звучала так: «Помилуй меня, Господи, ибо у Тебя нет невозможного».
«Помилуй меня, Господи, – молился Ларри. – Пошли мне девушку, похожую на Китти».
3
Эд Эйвнелл явился на ферму в воскресенье ранним утром, а к моменту, когда Ларри проснулся, уже успел приручить Мэри Фаннел.
– Мэри, милая Мэри, – говорил он ей, – вы танцуете, Мэри? Ну конечно, танцуете. Ножки настоящей танцовщицы я узнаю всегда.
Он покружился с ней вокруг кухонного стола и, закончив танец, возвратил ее, раскрасневшуюся и смущенную, к раковине, где та мыла посуду.
– Уверен, ваша б воля, вы протанцевали бы всю ночь напролет.
– Ваш друг ужасный человек! – сказала Мэри Фаннел Ларри. – Слышали бы вы, что он только говорит.
– Я подкупаю вас, пытаясь заслужить вашу любовь, Мэри, – улыбнулся Эд. – Ради яйца вкрутую я скажу что угодно.
Ларри с восхищением смотрел, как обаяние Эда сокрушает все преграды. Вот ведь удивительно: вроде говорит парень чистую правду, но в результате немолодая и замученная работой фермерша почувствовала – ее понимают и уважают, что незамедлительно сказалось на содержимом корзины, которую она им собирала. Эд решил изучить окрестности и найти подходящее место для пикника, а Ларри попросил сложить посуду.
– И не забудь стаканы, – напомнил он.
Китти и Луиза в легких платьях подъехали к ферме на велосипедах, и всем стало казаться, что война далеко, за тысячу миль отсюда. Вернулся Эд, заговорил с Китти ненавязчиво и дружелюбно, будто они знакомы многие годы.
– Ларри, бери корзину, а я возьму коробку.
– А я что понесу? – спросила Китти.
– Можете плед понести.
Эд выбрал место на склоне холма Маунт-Каберн, в рощице неподалеку от деревни Глинд. Китти уселась на переднее сиденье джипа, а Ларри с Луизой позади.
– Вам выписали персональный джип? – удивилась Китти. – Не совсем, – ответил Эд. – Но у нас в части инициатива поощряется.
– Да угнал, и все, – ухмыльнулся Ларри.
– А что за часть? – полюбопытствовала Луиза.
– Сороковой десантно-диверсионный батальон морской пехоты, – отчеканил Эд.
– Знакомое название. – Китти наморщила лоб, пытаясь вспомнить, где она его слышала.
– Китти возит бригадира, – пояснила Луиза, – она много всего знает.
– Вашего командира зовут Филлипс? – спросила Китти. – Да, Джо Филлипс. А вы откуда знаете? – заинтересовался Эд.
– Так я его наверняка возила. Значит, вы будете участвовать в предстоящем шоу?
Эд со смехом обернулся к Ларри:
– Говоришь, совершенно секретно?
– Ладно вам, – хохотнула Луиза. – Про это даже тупые канадцы знают.
Эд свернул с дороги, через лесок проехал вверх по холму и остановился на дальней его стороне. Через небольшой просвет в деревьях открылся великолепный вид на восточные равнины Сассекса. Еще несжатые поля отсвечивали под полуденным солнцем бурым и золотым. Тут и там тускло краснели черепичные крыши деревенских домиков.
Ларри расстелил плед на земле, Китти и Луиза стали раскладывать еду из корзины, радостно вскрикивая при виде очередной вкусной находки:
– Помидоры! Вареные яйца!
– О господи, я попала в рай! Это что, домашний хлеб?
– Смотри, Луиза, настоящее масло!
Эд откупорил фляжку сидра и всем налил по стаканчику:
– За удачу!
Ларри поглядывал на Китти, каждый раз замечая, что та глаз не сводит с Эда. Ларри старательно пытался обуздать собственную глупость: в конце концов, весь этот пикник организован, чтобы у Эда была возможность пообщаться с Китти. Его долг как друга Эда – оказывать внимание Луизе.
– Вы верите в удачу? – спросил он ее.
– Не особо, – ответила Луиза. – Я не знаю точно, во что верю. А что, обязательно надо во что-то верить?
– Нет, не обязательно. – Ларри задумался. – Но, по-моему, каждый во что-то да верит. Осознанно или нет. Даже Эд.
– Я верю в удачу, – отозвался тот, нарезая хлеб длинным и страшным армейским ножом. – В порыв, в славу.
– Что это значит? – спросила Китти.
– Это значит, что, если хочется что-то сделать, делай. Без страха, стыда или сомнения. Живи, как стрела в полете. Бей сильней, рази глубже.
Он с силой резал буханку.
– Боже! – воскликнула Китти. – Какая поразительная целеустремленность! – В ее словах слышалась насмешка, но глаза сияли.
– Эд вечно ерунду говорит, – заметил Ларри. – Кому охота быть стрелой?
Луиза подбирала хлебные крошки:
– Ничего, если я начну есть? Такое чувство, будто я голодала целый год.
К еде приступили все, – перемазавшись маслом и помидорами, пока накладывали их на кривые хлебные ломти. Китти принялась чистить вареные яйца. Ларри залюбовался, как аккуратно она снимает большие куски скорлупы.
– Профессионально! – похвалил Эд.
– Я люблю чистить яйца, – ответила Китти. – Терпеть не могу, когда люди грубо сдирают скорлупу, отрывая мякоть. Подумали бы хоть раз, каково это, когда тебя так раздевают.
Она подняла глаза, увидела тихое изумление в глазах Эда и покраснела. Эд взял неочищенное яйцо и спросил, кто сумеет поставить его так, чтобы не упало.
– Знаю, Колумбово яйцо, – ответила Луиза. – Нужно просто разбить его с одного конца.
– Нет, не разбивая. – Эд сделал в земле небольшую ямку и поставил в нее яйцо.
– Так нечестно! – возразила Китти. – Нужно, чтобы оно стояло на ровной поверхности.
– Это по вашим правилам, – улыбнулся Эд, – а в моих о ровной поверхности ничего не сказано.
– По своим правилам кто хочешь выиграет.
– Вот вам и мораль, – заключил Эд. – Всегда играйте по своим правилам. – И посмотрел на Китти так, что та вздрогнула.
– Беспощадный ты, должно быть, человек. И целеустремленный, – тихо произнесла она.
– Ему нельзя такого говорить, – засмеялся Ларри, – только фантазию разбередишь. Он опять начнет разглагольствовать о порыве и славе. В Эде всегда таилась эта романтическая гнильца. Потому, полагаю, он и стал десантником. Одинокий воин, бесшумный убийца, ни во что не ставящий собственную жизнь.
Эд засмеялся – он совсем не обиделся.
– Скорее мы группа психов, которым в остальной армии места не нашлось, – сказал он.
– Разве десантник не должен быть нечеловечески силен? – спросила Луиза.
– Нет, конечно, – ответил Эд, – лишь немного безумен.
Китти то и дело посматривала на Эда, поскольку он, кажется, вообще не обращал на нее внимания. Она замечала каждый его нетерпеливый жест, движение головы, которым он откидывает лезущие в глаза темные волосы, ладони, которые то и дело сжимались, будто стискивая воздух. Длинные, изящные, почти женские пальцы. Он был бледен и по-девичьи хрупок. Но при этом никакой мягкости, он словно сплетен из натянутой проволоки, и каждый взгляд его голубых глаз будто обдавал ее ледяной водой.
Он уверенно говорил странные вещи, даже интонацией не пытаясь их объяснить. Она не знала, шутка это или правда. Ей было не по силам разгадать. Она просто хотела прикоснуться к прохладной бледной коже его щеки, упасть в объятия этих рук. Она хотела, чтобы он хотел ее.
– Эту шутку про яйцо, – сказал Ларри, – на самом деле выдумал не Колумб. Задолго до него Брунеллески использовал тот же трюк, когда его попросили представить модель купола собора во Флоренции. По крайней мере, так писал Вазари.
Его реплика была встречена молчанием.
– Ларри, как видите, – пояснил Эд, – на занятиях не спал.
Ларри скорчил гримасу, чтобы все улыбнулись, хотя ему было совсем не весело. Он изо всех сил старался не смотреть на Китти, ведь каждый раз, когда его глаза находили ее, Ларри накрывала волна тоски. Он наблюдал за Эдом, таким стройным, обходительным и уверенным в себе, и понимал, что этот небрежный стиль ему недоступен. Оставалось лишь растерянно смотреть, как Китти восхищается непроницаемым Эдом. Что же до собственного веснушчатого лица, то он выдает любое чувство – то напряженно хмурится, то расползается в благодарной улыбке.
– Мне всегда хотелось увидеть Флоренцию, – призналась Китти.
– Только без меня, – сказала Луиза. – У меня от искусства голова болит.
– А вот этого при Ларри говорить не надо, – встрял Эд. – Он хочет быть художником, когда вырастет.
– А вы кем хотите стать? – спросила Луиза.
– О, я вообще расти не буду.
– У Эда все получится, за что бы ни взялся, – попытался объяснить Ларри. – И тут ничего не поделаешь. Он любимчик небес.
Эд с ухмылкой кинул в него кусочком хлеба:
– Те, кого любят небеса, умирают молодыми.
После того как они наелись и напились, Луиза достала фотоаппарат «Брауни» и велела сесть поближе:
– Китти, ты давай посередине.
– Терпеть не могу фотографироваться, – проворчала Китти.
– Это все от тщеславия, – назидательно произнесла Луиза. – Будь как Эд, ему вон все равно.
Эд опустился рядом с Китти, обхватив колени. Его голубые глаза рассеянно смотрели в никуда, а плечо касалось руки Китти, но он будто не замечал этого. Ларри уселся по другую сторону от Китти по-турецки, упершись руками в плед.
– Улыбочку, Ларри, – попросила Луиза.
Ларри улыбнулся, затвор фотоаппарата щелкнул. Луиза начала отматывать пленку:
– Ну что ты будешь делать! Последний кадр, оказывается. – Но тебя тоже нужно сфотографировать, – расстроилась Китти.
– Пленки не осталось.
– Вместо фото сделаем воспоминание, – предложил Эд.
Все посмотрели на него с удивлением.
– И что это значит? – спросила Китти.
– Даже не знаю, – ответил Эд. – На голове постоим, на луну повоем.
– Китти могла бы нам спеть, – предложила Луиза, – у нее потрясающий голос. Раньше она солировала в церковном хоре.
Эд бросил на Китти пристальный взгляд:
– Да, пусть Китти нам споет.
Китти покраснела:
– Вам вряд ли понравится.
Эд поднял руку, будто голосуя. Он по-прежнему пристально смотрел на Китти. Поднял руку и Ларри. И Луиза тоже.
– Единогласно, – сказал Эд. – Теперь придется петь.
– А как же музыка? – запротестовала Китти. – Я не могу петь без аккомпанемента.
– Все ты можешь, – оборвала ее Луиза, – я уже слышала. – Ладно, но я не могу петь, когда на меня все смотрят.
– Мы закроем глаза, – предложил Ларри.
– А я нет, – сказал Эд.
– Ну и ладно, – сдалась Китти, – тогда я закрою.
Она поднялась, немного постояла, собираясь с мыслями; остальные с удивлением смотрели на нее, внезапно осознав, что Китти отнеслась к шутке серьезно.
Китти закрыла глаза и запела:
У нее был высокий, чистый, искренний голос. Ларри перевел взгляд на Эда и заметил на лице друга прежде не виданное выражение. «Ну вот, – подумал он, – Эд влюбился».
И, будто очнувшись от сна, Китти открыла глаза и увидела, что Эд смотрит на нее не мигая. Смутившись, она пожала плечами:
– Дальше не помню.
– Мне кажется, ты ангел, – сказал Эд.
– Я на небеса не тороплюсь.
А потом они все лежали на пледе, в пятнах света и тени. Облачка проносились в небе, словно парусники, подгоняемые ветром. А выше их, завывая, пробирался к Лондону одинокий самолет.