– А что произошло-то, Кать?
– Да ничего, пап. Ничего особенного не произошло. Ты лучше скажи – откуда вы здесь взялись?
– Так это… Мама тебе вчера звонила весь вечер, а ты никак трубку не брала. Она переволновалась, ночь не спала… А как только рассвело, она меня разбудила и говорит – ехать надо! Сердце, говорит, беду чувствует. Ну мы и приехали… А в общежитии твоем сказали, что ты давно съехала. Ну мы тогда в институт, в деканат, мама переполошила там всех… Начали твоим бывшим однокурсникам звонить, и девочка какая-то назвала этот адрес. Вроде того, что ты давно уже здесь обитаешь. Зачем ты врала-то, Кать? Мама ж переживает за тебя…
– Ладно, пап. Тихо, вон она уже идет. С моей синей курткой. Заводись, поехали.
Всю дорогу до Егорьевска ехали молча. Лишь один раз мама обернулась к ней, окатила недолгим взглядом. И непонятно было, чего в этом взгляде больше – презрения или озабоченности ее судьбой. А может, всего было поровну. По крайней мере, других компонентов уж точно не было.
* * *
– Ой, Катька… – протянула сестра Милка. – Привет… Тебя чего, мама домой притащила, что ли?
Потянувшись, Милка села на кровати, по-детски протерла глаза. У нее все жесты были немного детскими, хотя давно бы уж повзрослеть пора. Никак не тянула Милка на старшую сестру, даже выглядела как девочка-подросток. Вернее, как хулиган-подросток. Маленькая, невразумительно для своих двадцати восьми лет щупленькая, белобрысая, лицо в мелких конопушках. Но, надо сказать, конопушки ее совсем не портили. Наоборот, очаровывали. Только почему-то не находилось среди очарованных Милкиными конопушками особей мужского пола ни одного подходящего для серьезных отношений. По крайней мере, так мама всегда считала. Потому что всякие там рокеры и байкеры не в счет. Потому что в Милкины двадцать восемь давно уже пора обзавестись приличным мужем, домом и детьми и не позорить семью затянувшимся несерьезным девичеством.
– Привет, сеструха. Вставай, хватит дрыхнуть, – устало плюхнулась на стоящую у другой стенки кровать Катя. – Поговори хоть ты со мной, поддержи как-то. Иначе я реветь начну. Истекать слезами собственного ничтожества.
– А что случилось, Кать?
– Ой, лучше не спрашивай…
– Ну вот! А сама просишь – поговори!
– Да я в том смысле, что нормально поговори… Как человек с человеком…
– На посторонние темы, что ли?
– Ага. Давай на посторонние. Расскажи мне, какие у вас тут новости. Замуж не вышла?
– Ой, Кать, лучше не спрашивай! А то я тоже реветь начну. От ощущения, как ты говоришь, собственного ничтожества.
– А что случилось, Милк?
– Да наша правильная мамочка тут мне такое устроила… – чуть не расплакавшись, проговорила Милка. – Фу, даже вспоминать тошно! Ты даже не представляешь, как она… Что она…
Фыркнув, Милка резво соскочила с кровати и, прикусив губу, начала вдруг озираться, кружа по комнате. Потом, хлопнув себя по лбу, присела на корточки, выудила из-под прикроватного коврика сплющенную пачку сигарет, воровато оглянулась на дверь, спросила шепотом:
– Ты не знаешь, она сейчас где? На кухне?
– Нет… По-моему, спать ушла.
– Кать, я тебя прошу… Постой у двери, а? Посторожи, а я в окно покурю.
– Ладно. Кури.
Прислонившись спиной к двери, Катя некоторое время молча наблюдала, как Милка делает первые жадные затяжки, потом произнесла удивленно и грустно:
– Надо же, как это мама до сих пор тебя на куреве не поймала?
– Да уж… – обернулась от окна Милка. – Представляешь, как со стороны смешно смотрится – бабе двадцать восемь лет стукнуло, а она до сих пор от матери сигареты под коврики прячет.
– Да. Было бы смешно, если б не было так грустно. Ну скажи, почему у нас нет никакой способности к сопротивлению? Вообще – никакой?
– Хм… Я, что ли, должна тебе это объяснять? Ты же у нас теперь психолог с высшим образованием, вот и найди объяснения!
– Да какие там, на фиг, объяснения… – уныло махнула рукой Катя. – Если с детства только и делаешь, что боишься сделать что-нибудь не так…
– Ага. И прибавь к этому еще и тотальный контроль и слежку. Я даже сигареты в сумке носить не могу, потому что совершенно точно знаю, что она в моей сумке при каждом удобном случае втихаря шныряет. И в мобильнике тоже. Это при том, повторяю, что мне двадцать восемь лет! А со Стасом как вышло – это уж вообще ни в какие ворота… Я еще и загулять с ним толком не успела, а она уже все про него знала – кто родители, чем занимается, сколько денег зарабатывает… Вот скажи – откуда?
– Так, – заинтересовалась Катя. – С этого места поподробнее. Что у нас за Стас? Вроде в прошлый мой приезд никакого Стаса на горизонте не наблюдалось.
– Еще бы! Конечно, не наблюдалось. Потому что я не спешила про него никому рассказывать. Зная нашу прыткую мамочку…
– Что, тайная любовь, да? И кто он, этот Стас?
– Кто, кто! Парень мой, вот кто. Бойфренд. Вернее, я хотела, чтобы так было. А теперь он стараниями мамы – мой жених. На полном серьезе. Представляешь?
– Нет. Не представляю. А что, прямо и свадьба будет?
– Да, будет!
– Оп-па… – опешила Катя. – А я все думала-гадала, о каких таких новостях мне мама по телефону толкует…
– Ну вот теперь знаешь. Что, легче стало?
– А чего ты психуешь-то? Не любишь его, что ли?
– Да в том-то и дело, что не знаю я! Люблю, не люблю… Люблю, наверное! Не в этом дело. Понимаешь, мы просто хотели для начала вместе пожить… Проверить себя. Ну, как все сейчас делают. Снять квартиру и пожить… А мама… Она такой скандал закатила, я прямо вспоминать не могу! Она взяла и к родителям его приперлась, пугать их начала…
– Чем пугать? Ты вроде как совершеннолетняя, и даже более того!
– Вот именно – более того. А только у Стаса, понимаешь ли, родители магазинчик свой держат, и она им намекнула, что все гигиенические сертификаты через ее руки проходят. Так что в случае чего… В общем, они после ее ухода родненького сыночка к стенке приперли. А неделю назад свататься приходили, честь по чести. Катька, я же со стыда чуть не умерла! Ну вот скажи – можно такое простить, а? Я что, убогая, чтобы меня таким образом замуж выдавать?
– Милк, а ты вообще, если честно, замуж за него хочешь?
– Да хочу, конечно, хочу… Но не таким же способом! Она ж не думает о том, что мне все это насильственное официальное замужество внапряг, ей вообще на мой напряг наплевать. Главное – цели достичь!
– Да уж… Признаки пассионария у нашей мамы явно присутствуют…
– Кого признаки присутствуют?
– Пассионария. Ну, это личность такая, очень харизматическая, с большими амбициями. Для нее главное – флаг благих намерений впереди себя выкинуть. Скрыть за павлиньими амбициями свою банальную сущность. И все это на уровне бессознательного, понимаешь?
– Ух ты! – с восхищением проговорила Милка. – Не зря, видать, ты в своем платном институте четыре года корячилась. Красиво говоришь, заслушаться можно. И про павлиньи амбиции, и про банальную сущность… Точнее про нашу мамочку и не скажешь! Я потом это словечки получше выучу, ты мне их на листочке запиши. Классная феня, мне понравилась. Теперь понятно, для чего она эту дурацкую свадьбу придумала, с фиялками на моей бедной голове. Раз она этот, как его…
– Пассионарий.
– Во-во… В долги залезла, но решила и постановила, что непременно должна быть свадьба, с машинами, с лентами, со сборищем гостей. Образцово-показательная, чтобы семью не позорить. То бишь амбиции свои потешить. Нет, ты представляешь меня в белом платье с фиялками, а?
Вздохнув, Катя посмотрела ни Милку с жалостью. И вдруг почувствовала, как шевельнулось внутри что-то вроде завистливого раздражения и зависти к сестре – впрямь, чего вдруг ее жалеть-то? Подумаешь, свадьбу ей решили сыграть! Катастрофа прижизненная! Вот у нее теперь – действительно катастрофа. Это ее по-настоящему жалеть надо, а не Милку. Нет, в самом деле, сестра называется – только и трещит о своих собственных обидах на маму! А с другой стороны – кому о них Милке еще и потрещать-то? Наверняка – некому. Потому что ей тоже – стыдно. Наверное, их сестринская дружба на этом обстоятельстве только и держится – чтобы обиды на маму друг перед другом обнажать. Как это бывает, например, в рабочих коллективах – все объединяются в едином порыве дружбы против деспота-начальника. Так и они с Милкой объединились в порыве нелюбви к собственной матери. Топчутся обе на этом жалком пятачке, свою долю жалости друг от друга требуют. Фу, каким это кощунством звучит…
– Да ладно, Милка. Плюнь и перетерпи, – подавив внезапно возникшее внутри раздражение, улыбнулась Катя сестре, – зато замужней будешь, вроде как из-под ее контроля сбежишь.
– Ага, сбежишь от нее! Будешь бежать – в спину расстреляет! А перед расстрелом объяснит, что она все только от большой материнской заботы делает. Забота о детях – долг чести каждой порядочной матери. Вырастить, обучить, замуж пристроить, потом пожизненно контролировать. А любить и уважать – необязательно. Главное – долг честной жены и хорошей матери соблюсти. Чтобы люди не осудили. Она и отца потому от себя не отпускает…
– Не поняла… Куда не отпускает?
– Ах, да ты же не в курсе… Папа-то наш втихаря себе любовницу завел! Интересно, как это ему удалось? Похоже, она уже и беременная.
– Что… – похолодела Катя. – Это правда?!
– А чего ты так перепугалась? Ну завел, и давно пора. Еще удивительно, как он столько лет нашу маму выдержал.
– Милка… Но это же… Этого же не может быть! Откуда ты это взяла?
– Откуда, откуда! От верблюда! Я сама ночью слышала, как он жалобно у матери просился – отпусти, мол, меня, Асенька, отпусти… По-моему, плакал даже.
– А мама что?
– Догадайся с трех раз!
– Она… не отпустила?
– А то! Гордо так ему заявила, что никаких меж ними сексуальных отношений отныне быть не может. Так и сказала – отныне. И что он сколько угодно может… Погоди, как это Мордюкова смешно говорила? Тайно посещать любовницу – во как! И что юридически их брак должен быть прозрачным для окружающих. Так и сказала, ей-богу, не вру, прозрачным для окружающих! Чтобы детей не позорить, то бишь нас с тобой. Так и будем теперь жить – неопозоренные.
Пульнув окурком в открытое окно, Милка приноровилась было тут же прикурить и вторую сигарету, но вдруг трепыхнулась, обернулась пугливо, навострив ушки.
– Ты слышала? По-моему, дверь в спальню скрипнула…
– Да нет, тебе показалось. Кури.
– Кать… Ты выйди, проверь, а? Представляешь, какой тут яростный концерт будет, если она меня застукает?
– Тогда не кури.
– Так не могу, я же нервничаю! Не каждый день замуж выхожу.
– А свадьба когда?
– Через две недели. Мама в ЗАГСе договорилась, чтобы не ждать. Испугалась, наверное, что Стас передумает. Очень уж ей хочется материнский долг в отношении старшей дочери поскорее исполнить! Кать, ну выйди, проверь, чего там…
Вздохнув, Катя тихо выскользнула в коридор, на цыпочках прошла до двери гостиной. Все-таки неудобная у них квартира – самая обыкновенная панельная трешка с кухней-пеналом и среднего размера комнатенками, выстроенными рядком, как в общежитии коридорного типа. Гостиная, родительская спальня, детская. Да и обстановка вся замшелая какая-то. В гостиной – старая «стенка», диван с креслами выстроились вдоль стены в шеренгу, цветастый ковер на полу. В углу, в декоративной кадке, огромная искусственная пальма – чей-то подарок на чей-то юбилей. Мамин, кажется.
Подойдя к дивану, она провела рукой по его велюровой, когда-то ярко-голубой, а теперь будто тронутой сединой обивке, задумчиво присела в кресло. В глаза бросилась большая семейная фотография, зажатая меж стекол «стенки», – мама, папа, они с Милкой маленькие еще, с бантами на макушках. Все улыбаются напряженно в объектив, ждут, когда птичка вылетит. И отец тоже улыбается, а глаза все равно грустные. И очень пронзительные. Так улыбается человек, который должен улыбаться во что бы то ни стало и вопреки спрятанной в душе способности к сопротивлению. Интересно бы посмотреть, что там за любовница у него завелась…
От этой мысли стало совсем уж нехорошо. Нет, и впрямь, не надо, чтобы он уходил. Понятно, что ему тяжело жить с маминым характером, но все равно – не надо! Да и не впишется мама в роль отставной жены-брошенки. Такое и на минуту представить себе невозможно. И вообще – лучше не думать об этом…
Будто сбегая от пугающих мыслей, она быстро поднялась из кресла, подошла к окну, отдернула портьеру. Ого, а за окном-то – дождь, что ли? Или ей кажется? Кусок улицы с «хрущевскими» промокшими пятиэтажками и булочной на углу тут же вплыл по-хозяйски в комнату, обволок ее пространство унылостью. Да, дождь. Как призрак. Они разные бывают, дожди. Бывают юные, короткие и веселые, бывают шумные и обстоятельные, а этот – сутулый брюзга-призрак. Дождь города Егорьевска. Даже прохожие идут без зонтиков, просто подняв воротники и втянув головы в плечи. Очень мало прохожих. Сегодня же суббота. Спят все. А завтра воскресенье. А потом понедельник. И в окне – только кусок улицы с пятиэтажкой и булочной на углу. Тоска…
Задернув портьеру, Катя повернулась, медленно побрела обратно в «детскую», как принято было называть в доме их с Милкой комнату.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.