- Как ты? - спроси он, вытирая кровь с лица Полюда.
- Голова болит, - отвечал ему юноша.
- Ничего, держись, сегодня ты не умрёшь, я не позволю.
А враги меж тем всё напирали. Полюд уже не мог подняться на ноги, кровь заливала ему глаза, и он плохо видел происходящее. Но ясно понял, что Хельги до последнего защищал его, не жалея своей жизни. Скандинав был уже ранен, упал на землю, пополз. Кто-то хотел проткнуть копьём Полюда, но Хельги подставил под удар себя и из последних сил обхватил вошедшее в его тело древко вражеского копья. Юный Полюд чувствовал на себе тело умирающего друга. Из последних сил он высвободил правую руку и одним метким ударом проткнул копьём убийцу в шею. Кровь быстро заструилась из его раны, и разбойник убрался прочь, жить ему оставалось совсем не долго. Хельги в этот момент уже не дышал, остекленевшие глаза смотрели в небо. А тот, ради кого пожертвовал своей жизнью, лежал на земле, спрятанный под мёртвым телом друга и терял сознание. Слабость взяла верх над молодостью, взяла верх даже над болью, и юный Полюд отдался этой блаженной тьме.
Он не сразу понял, что жив, когда услышал вокруг незнакомые голоса. Шум битвы давно утих, а, значит, схватка уже закончилась. Но тьма осталась. Полюд не мог открыть глаза - веки слиплись от высохшей на них крови. Какое-то время он пролежал так, не двигаясь, с закрытыми глазами, только слушал.
- Значит, говоришь, тебя послал Потамий? - доносился издали незнакомый голос, полный торжествующего презрения, - а как ты сказал, твоё имя?
- Семён, - послышался в ответ голос, полный боли и тяжести.
- Эх, давно я уже не видел Потамия. Я помню его, когда он ещё служил в войске Василия Буслаева. Я хорошо помню Василия Буслаева, по его вине погиб мой отец - Вахрамей, а я лишился всего, что имел. Но с тех пор я обрёл гораздо больше. Должен признаться, мой отец был настоящей сволочью. Под его властью я не мог раскрыться, я не знал, что могу быть таким сильным и неуловимым.
Полюд предположил, что говорит это сам вождь разбойников и потому всё внимание его было обращено на этот разговор. Юный воин позволил себе немного пошевелиться, позволил себе дотянуться до лица и убрать с глаз засохшую кровь. Теперь его взору предстала страшная картина. Множество людей, могучих воинов и богатырей вокруг были посажены на кол. Врытые с землю копья проходили через их спину и выходили через живот или грудь. Семён - старшина богатырей так же умирал сейчас этой страшной смертью, а над ним стоял человек с длинными волосами с проседью, из-под которых виднелись большие кольца в ушах. Небольшая бородка и усы так же смешались с сединой и были пепельного цвета. На голове вместе шлема был череп какого-то животного. Вероятнее всего, это и был Чеслав, сын Вахрамея, ныне всем известный, как Соловей-разбойник.
- Потамий отомстит за меня, - выдавил меж тем из себя Семён, - тебе не избежать наказания.
- Наказания? - рассмеялся Соловей и со всех концов донёсся дружный смех его соратников. Упыри, разбойники, чародеи сидели вкруг и наблюдали за этим разговором.
- Думаешь, Семён, после стольких лет я боюсь какого-то наказания? Я был изгнан, я был проклят, я был гоним 20 лет. Думаешь, теперь я чего-то боюсь? Посмотри вокруг, у меня теперь целое войско! А вы не верили мне. Вы думали, я обманываю. Вот увидите, я ещё подниму восстание на этой земле! Я - последняя надежда чародеев, враг всех христиан.
И Соловей поднял высоко над собой свой посох. Форма его показалась Полюду очень странной, но при этом очень искусно сделанной. Посох напоминал двух змей, которые стояли на хвостах и переплелись друг с другом. Шеи их выгибались в разные стороны, а змеиные головы были обращены друг ко другу.
- Я сделал то, чего не удавалось моему отцу, - продолжал Соловей, - я уже 20 лет убиваю и разбойничаю, и никто не может мне помешать. Теперь я отомщу за своё изгнание, я спалю в огне вашу маленькую страну.
- Зачем, чего ради? - из последних сил спрашивал Семён, - чародейские кланы исчезли, мир изменился, ничего уже не вернуть. Чего ты добьёшься своим восстанием?
- Да, ты прав, мир изменился. И изменил его ваш бывший воевода - Василий Буслаев. Он уничтожил колдунов, Кощея Бессмертного и моего отца. Благодаря нему вы сейчас живёте так, как живёте. Но, думаешь, если бы мы могли поднять Василия из могилы, захотел бы он жить в этом мире? Ответь мне, захотел бы он жить в вашем рабском мире, смог бы он жить в мире, который сам создал? Молчишь. Знаешь, что не смог бы. Он бы отрёкся от всех своих подвигов, если бы увидел, к чему они привели. Люди стали рабами, слишком набожными, слишком трусливыми. Во всех городах правят родичи Владимира, все кланяются одному старому князю, все стали его холопами. Больше Василий Буслаев любил свободу. Но ты прав, теперь уже ничего не вернуть. И потому я лишь хочу, чтобы эта страна горела в огне. Пусть все погибнут, пусть страдают, как страдал я. И я и дальше готов так страдать, но не один. Я слишком долго был одинок, 20 лет. Это не справедливо. Я не хуже вас, других людей, вы будете страдать вместе со мной, вместе мы погибнем.
- Может ты и прав, Соловей-разбойник, - поникшим голосом молвил богатырь, - ведь не спроста перед смертью Василий хотел подружиться с твоим отцом. Но мне уже всё равно, я ухожу из этого мира к господу-Богу и не увижу того, что ты хочешь сотворить с нашей землёй
- Что ж, Семён, благодарю тебя за хорошую беседу, - через силу улыбнулся Соловей, - давно я уже так откровенно ни с кем не говорил. Не переживай, я дарую тебе избавление.
Тут же один из разбойников подошёл к своему вождю и передал ему тяжёлый двуручный меч. Соловей убрал посох подмышкой, взял меч, размахнулся и срубил богатырю голову. В этом было его милосердие - облегчить муки своей жертвы. Полюд лежал, ни жив, ни мёртв, боялся пошевелиться. Он даже пожалел, что не погиб раньше, в бою, теперь смерть казалась ему в сотни раз страшнее. А меж тем солнце склонилось к закату, и только свет костров не позволял лесу полностью погрузиться во тьму. Тьма теперь защищала Полюда, она скрывала его, и он позволил себе даже выползти из-под тела мёртвого Хельги. Вокруг сновали какие-то твари, ломая ветки. Невозможно было понять, люди это, звери или упыри. Полюд старался лежать как можно тише, но долго так продолжаться не могло, нужно было действовать. Муромец решил проверить, как работает его левая рука. С большим трудом удавалось ей пошевелить, плечо распухло и всё ещё страшно болело. Полюд почувствовал на себе чьё-то тёплое дыхание и похолодел от страха. Какое-то существо фыркало ему прямо в лицо. Не сразу пришло понимание, что это конь. Всадника на нём не было, и, похоже, она свободно гуляла по лесу. Полюд не знал, радоваться ему или бояться. Лошадь могла его выдать. Но в конце концов, муромец стал приманивать к себе животное, погладил его по гриве, что-то нашептал на ухо. У него был лишь один шанс, если с первого раза он не сможет взобраться на скакуна, то выдаст себя и непременно погубит. Полюд изо всех сил напряг больную левую руку и вцепился ей в вожжи. Правую руку положил на спину лошади. В тот миг Полюд призвал на помощь всех богов, задержал дыхание и прыгнул. Он достиг цели, он был на коне. В лагере разбойников поднялась какая-то суета. Полюд потянул за вожжи и прокричал:
- Ха!
Повинуясь знакомой команде, конь тут же рванул вперёд. Полюд подгонял его и мчался без оглядки через тёмную чащу леса. Казалось, сама смерть бежала по его следам, а до Борского и Мурома было ещё очень далеко.
Глава 9.
Выборы.
Всего несколько дней прошло с того дня, как князь Глеб со свитой направился в Муром для наведения там порядка, а весь город был уже встревожен страшной вестью. Святогор уселся на коня и один спешно отправился в Борский. Здесь несколько дней он провёл возле постели раненного Полюда, расспрашивая его о случившемся. Любовь Хельги спасла этого юношу, из всего отряда он был единственный выживший. Ему крупно повезло, рана в груди была совсем рядом с сердцем, ещё немного, и Полюд погиб бы от собственного копья. Так же он отделался переломом диафрагмы и царапиной на голове от удара, не проломившего даже череп. Теперь Полюд был одержим только одним желанием - отомстить, будто это бы вернуло к жизни любящего его скандинава и павших в бою друзей. В Муроме тогда ещё не знали о страшной трагедии и не начали скорбеть, однако кое-какие слухи о том, что из всего ополчения почему-то вернулся только один человек, уже дошли. Князь Глеб воспользовался поднявшейся тревогой, чтобы помирить меж собой Ратшу и братьев покойного Юртая.
- Страшные времена близятся, - говорил князь, - мы должны держаться вместе, чтобы одолеть врага. Горясер, Идман, Ратша, пожмите друг другу руки.
Горясер вдруг почти искренне улыбнулся, сделал шаг вперёд и протянул руку тысяцкому. Но Ратша стоял, не шелохнувшись, будто ничего и не слышал.
- Ратша! - укоризненно говорил Глеб.
- Это не по закону, - отвечал ему тот, - я - тысяцкий, а они подняли на меня восстание. В моём лице они оскорбили не только меня, но и весь Муром. И они должны заплатить за это.
- А я князь этой земли. Я выше тебя по должности, и я приказываю тебе помириться с ними.
Ратша скривил лицо, но пожал руку Горясеру. Затем под радостные вопли и свист горожан пожал руку и Идману. Младший брат ещё не научился так претворяться и пожал руку тысяцкому без удовольствия и улыбок. Ратшу, однако, за его поступок ожидала хорошая награда - Илья крепко обнял его, с лица его не сходила улыбка. И воистину нет большей радости, чем быть причиной счастья своего любимого. А затем приехал Святогор, и радость муромцев от примирения двух влиятельных горожан сменилась великой скорбью. Плакали женщины, плакали и дети, плакали даже мужчины, и все жалели Полюда и поддерживал его справедливую жажду мести. Когда он, ещё бледный, но уже идущий на поправку, прибыл в Муром, все желали оказать ему какую-нибудь услугу, как-нибудь помочь, поддержать. Больше всего все жалели о том, что не могли сжечь тел своих близких, проводить их в последний путь. Илья лил слёзы о том, что эти люди умерли не крещёнными, поскольку он считал их лучшими людьми и самым достойными царствия Божьего. И карачаровец молился Богу о том, чтобы тот взял этих прекрасных людей к себе, как заботливый пастух достаёт из болота заблудших овец. Отец Феодосий напротив воспользовался ситуацией, чтобы начать призывать всех креститься. Своими словами он усиливал боль людей, когда говорил, что их погибшие близкие попадут в ад, потому как не были крещёными. Священник разошёлся до того, что унимать его пришлось князю Глебу. С большим трудом он уговорил владыку замолчать, пока народ не выгнал их из Мурома. Но рана в душе муромцев уже была посыпана солью, и теперь за облегчением они пошли к Илье. Он же всем обещал спасение и называл павших чуть ли не святыми, и дал людям такое утешение, что отец Феодосий однажды прямо во время службы в молельном доме стал поносить юного карачаровца.
- Не слушайте ересь этого юного смутьяна, - говорил он, - ибо слова его противны Богу. Не имея духовного сана, не имя опыта службы Богу, он взялся проповедовать. Но своей проповедью он отворачивает людей от Христа. И если он не прекратит это занятие, то навсегда будет отлучён от христианской церкви.
Полномочий для отлучения у отца Феодосия, конечно, не было, но слова его поразили Илью прямо в сердце. Он не смог больше здесь находиться и вышел прочь. С трудом он сдерживался, чтобы не заплакать раньше времени. Он не хотел расстраивать и без того скорбящих людей своей печалью. Лишь когда Илья остался один, он дал волю слезам. Он чувствовал, что с ним поступают несправедливо, что он не сделал никому ничего плохого, наоборот, всем сердцем хочет помочь, но навлёк на себе такое негодование, какое не навлекается и на страшных душегубов и насильников. А в другой миг Илья напротив говорил себе так:
- Так тебе и надо, всё правильно. Как ещё они должны поступать с такой тварью?Ты всё это заслужил, всё верно, всё так и должно быть. Чего же ты расстраиваешься?
Но затем снова появилась печаль, уже не за себя, а за людей, за погибших в бою, за то, насколько неправ отец Феодосий, и как он может далеко увести людей от настоящей веры и настоящей любви. И ничего нельзя ему противопоставить, никак нельзя было его переубедить. У священника было больше прав и больше власти, и Илья ошибался бы, даже если тысячу раз был бы прав. Но в конце концов юный карачаровец сжал кулаки, вышел из-за дерева, за которым прятался, и направился обратно в город. Теперь он шёл прямо к Святогору. Богатыря Илья нашёл не сразу, но когда они, наконец, остались одни в саду, произнёс:
- Я хочу сражаться против Соловья-разбойника.
- Все хотят этого, - отвечал Руслан, - но лучше ты оставь эту затею. Никто воевать с Соловьём у нас не пойдёт. Князь не велит, и Ратша. Этот изверг сажает людей на кол, он всех наших перебьёт, как скот.
- Перебьёт, если мы за них не заступимся. Или мне придётся уехать. Если Соловей придёт в село Карачарово, я хочу быть рядом со своими близкими.
- Поверь мне, Илюша, я не меньше твоего хочу разделаться с Соловьём. Но князь против. И епископ наш тоже против. Владыка не хочет губить христиан в этой войне. Многие твои друзья крестились, теперь в Муроме столько христиан, сколько не было никогда. И это благодаря тебе. Пойдёшь против епископа и погубишь всё дело.
- Ну нет, это владыка идёт против дела и против веры. Он забыл, что разбойники тоже люди, мы должны их простить, спасти. Иначе мы не можем считать себя христианами.
Теперь Руслан остановился в изумлении и не сводил глаз с Ильи. Юный карачаровец уже давно удивил его своим большим сердцем, но богатырь не переставал снова и снова удивляться его добродушию. Илья смутился его пристальным взглядом и решил пояснить свои слова:
- Их нужно судить здесь, в Муроме, или даже в Киеве потому как разбойники сделали много зла не только муромцам, но и другим городам. Только после этого их можно казнить. И, возможно, это спасёт чьи-то души даже из числа разбойников. Кто знает? На всё воля Божья. Но без христианского суда мы лишаем их права публично покаяться, а раз так, то мы сами совершаем великий грех.
Меж тем, весна шла своим ходом. Последняя влага поднялась паром с грунтовых дорог и унеслась вверх, распустились почки на деревьях, запели соловьи и жаворонки. В молодой траве застрекотали кузнечики. Вечерами, когда утихал шум людей, собак и прочих городских жителей, сверчки вступали в свои права и начинали успокаивающую музыку. Монотонные свидетели гармонии, хранители покоя мироздания. В сёлах близился рабочий сезон, в Муроме близился сезон политический. Каждый год в эту пору здесь избирались должностные лица: улицкие, старосты, посадник и тысяцкий. Старшие должности выбирались в конце, сначала же избирались самые младшие. На каждой улице должен был быть свой улицкий, например, на улице, на которой жил Илья, половина мужчин старше сорока лет однажды побывали на этой должности. Тот, кто однажды побывал улицким, мог впоследствии стать посадским старостой, тысяцким или посадником. Когда началась предвыборная компания улицких, Илья почти сразу узнал о ней случайным образом. К нему в дом явился сам Полюд. Он уже почти окончательно оправился от ран, на лбу теперь виднелся лишь едва заметный шрам, полученный от кистеня. Полюд теперь намеренно коротко постриг волосы, чтобы всем был виден этот шрам, который сам раненный называл не иначе как своей боевой наградой. Илья приветливо предложил гостю квасу из бочки и, усевшись на лавке, они заговорили.
- Слышал, Хома сразу двух сыновей своих хочет выдвинуть на должность улицкого? - молвил Полюд, - старый, видимо, совсем уже выжил из ума, в семью свою хочет внести раздор из-за должности.
- А как думаешь, Ратшу в этот год выберут тысяцким? - спрашивал Илья.
- Тысяцкого не выбирают, его князь назначает из числа бывших старост и улицких. А потом тысяцкий назначает себе сотников из кого пожелает.
- А Святогор?
- Святогора вот могут переизбрать. Но он уже несколько лет в должности посадника. Это нарушение обычая, и с каждым годом это нарушение всё сильнее. Раньше посадник больше года не бог быть в этой должности.
Илья задумался. Возможно, за это прежде муромцы так и не любили христиан.
- Послушай, Илья, - слегка толкнул его в бок Полюд, - я вот чего придумал. Приходи на выборы, чтобы отдать за меня свой голос. Я хочу стать улицким, а мы с тобой живём на одной улице. Люди тебя любят, если ты за меня слово скажешь, они за меня проголосуют, и я буду у тебя в долгу. А потом я с тобой вместе поддержу на выборах Святогора.