Да, действительно делать больше нечего, на этом Хроне, — побыстрее бы в отпуск смотаться. Но ту информацию про заготовки я переслал, кому надо. Пусть сами разбираются. Чай, поумнее некоторых. Которые в чужие разговоры встревают.
Письмо ответное получил и как-то в неясности остался: радуются они моим достижениям или наоборот, недовольны. Уж больно обтекаемые у них словеса. Только фраза в конце одна и прямая, про то, чтоб уничтожить сразу по прочтению. Ну и еще, чтоб прямо с Хрона я на Грейптадор летел с женой в отпуск. И так, чтобы Сергей был не в курсе — куда мы летим. Это они, конечно, весело придумали, приколисты. Сколько ж пересадок делать придется, чтобы в одном космолете не столкнуться? Одна надежда, что маршрут нам всем троим знающие люди разрабатывали. Они промахи редко допускают. Так что с Сергеем нам с Ясей лететь только до пересадочной станции. А там уж без него — вкруголя.
Это радует. А то лицо его уже видеть не могу. Спасибо компании.
* * *
Здравствуй!
Я уже понял. Ты не читаешь моих писем, сразу нажимая на кнопку уничтожения. А, может, и не получаешь их. Иначе не осталась бы равнодушной к моим словам. Или я ошибаюсь? Ты всё прочитываешь, а потом с наслаждением рвешь в клочки досаждающие строки? Не знаю.
Я всё равно буду писать. Мне — нужно.
Один голос твердит мне в ухо: «Забудь ее, забудь и тебе станет спокойно и легко. Не сразу, но обязательно станет». Другой возражает: «Помни о ней. Это единственное стоящее, что было у тебя. Пусть тебе больно — но это настоящая боль. Живи с ней. Пока она есть — ты живой». Кто прав? Кого слушать?
Пока что второй сильнее. Не хочу тебя забывать. Да и, наверно, не могу. Кажется, забуду — и что-то уйдет. Чего-то я лишусь. Самого важного. Я перестану быть собой. Тем, прежним. Беззаботным, веселым, готовым ради тебя свернуть горы. Останется слабый, больной на голову, вечно хмурый и занудный чувак. Это есть во мне, и оно постоянно прорывается. Даже сейчас, когда пишу эти строки. Тебе пишу. Если заметишь, что я ною и жалуюсь на судьбу — не обращай внимания. Скользни взглядом, прикрой глаза. Ты, конечно, скажешь: «Так не ной!»
Не могу, Марина. Не могу. Я надеюсь, это не будет долго продолжаться, и я вырвусь из этого изматывающего состояния, оглянусь по сторонам, пойму, что жизнь не окончена… Вот я пишу и не понимаю тех слов, что написал. Они пока не для меня. Сколько пройдет времени до того, как?.. Не знаю. Не получается думать об этом. Вечность? Десять лет? Год? На какой день я забуду тебя, и твое имя не будет дергать меня за крючок, прицепленный к сердцу?
Марина…
О, да! Я сам дергаю его. Сам. Некого винить.
Хотя… Компания тоже приложила к этому руку. Конечно, никто из руководства и не подозревает, какую услугу они мне оказали.
Следующее мое назначение — Грейптадор. Видишь, как повернулась судьба. Я лечу в то место, где впервые почувствовал себя счастливым. Меня даже не сопровождает наблюдатель от совета. У нее — медовый месяц. Ей пришлось перенести его именно из-за назначения наблюдателем. Ну да, это Яся.
Но речь не о ней.
Всё на Грейптадоре будет цеплять меня. Любая маленькая травинка — ведь здесь мы срывали точно такие же. Любой камешек — ведь он мог быть тем, которого касалась твоя рука, бросая в море. Любой вид — ведь мы вместе любовались ими, не думая о том, что случится через год.
Я постараюсь уйти туда, где мы ни разу не бывали с тобой. Наверняка есть такие места. Я найду их. Именно там буду работать.
Да. Я буду строить здесь новые дома…
9
Сегодня совещание у нас пройдет в сокращенном составе. Можете не переглядываться, выискивая тех, кого сюда не пригласили. Они ценные работники, но несколько расходятся с нами во мнениях. В частности, на приоритетное направление деятельности компании. Смею вас уверить, я ни в коем случае не желаю ущемлять чьи-то интересы. И если так происходит, то вина либо на обстоятельствах — консерватизм не всегда правильная позиция, либо на деятельности самого ущемляемого — ответная реакция всегда адекватна.
Теперь о наших достижениях.
Испытания на Хроне успешно завершились. Было построено два дома и техническое сооружение. Наш наблюдатель прислал подробное описание строительства, насколько его можно было понять. Да-да, понять может далеко не каждый. В качестве информации к размышлению приведу факт: строительство одного пятиэтажного дома, идеально подходящего под весьма непростые условия планеты, длилось не более получаса.
Спокойно, спокойно.
Второе: объем исходных материалов составил не более кубического дециметра плотной породы, вывезенной с Аллона.
Теперь можете считать экономический эффект строительства.
Тем не менее, полному переходу на данную технологию препятствуют несколько факторов. Первое, запасы материала на Аллоне не разведаны и, скорей всего, конечны. Когда они будут полностью выбраны и что последует после этого, при полной перестройке нашей концепции, рассказывать не надо. Личная смерть в таких условиях предпочтительна. Таким образом, следует нацелить наши силы на поиск других источников природного материала и на производство искусственного с исходными свойствами.
Второе, человеческий фактор. Мы имеем пока лишь одного специалиста по строительству из нового материала. Следует организовать, разумеется, не привлекая широкого внимания — не мне вас учить, отбор нужного контингента. Документация для их первичного инструктажа и ввода в курс проблемы будет подготовлена через два дня.
Третье, масштабы строительства. Не имея должного количества разноплановых специалистов, мы не можем полностью перейти на новый метод. Так что переход на первом этапе будет касаться только жилищного домостроения. Остальных сооружений это не затронет.
Тем не менее, исходя из достигнутых результатов, мы можем приступать уже к массовой застройке на приобретенных нами участках. В качестве строительной площадки выбраны территории неудобья на Грейптадоре, не привлекающие ранее инвесторов и потому купленные нами по минимальной цене для данной планеты. Надеюсь, все в курсе — что такое Грейптадор и как быстро могут окупиться вложения на курортной планете?
Ну, что ж. Получите документацию у секретаря и начинайте работать по приоритетным направлениям. До следующего совещания.
Три…
Грейптадор
1
Ветер.
Он поднимается снизу, чуть вороша перья. Если наклониться и не смотреть, то почти представляешь, как летишь. Не вниз. Вниз как раз просто. Шагнуть — и всё.
Вверх. К вершине. К солнцу. К небу, будь оно проклято!
Почему небо? Почему именно оно тянет нас? Эта бесконечная синь цвета слез камня. Она ждет нас. Ты провожаешь взглядом птиц и мечтаешь полететь так же. Свободно и гордо. Туда, где никого нет. Где никто не досаждает мелкими придирками и глубокими намеками. Где ты будешь один.
Птицы.
Жалкие пародии. А ведь кто-то верит, что они — наши души. Души погибших. Кто-нибудь видел, как рождается птица? Кто-нибудь из вас?! Я скажу вам. Все видели, как падальщики слетаются к нашим мертвым телам внизу. Это не освобождение души. Это — смерть тела. Но этого мало. Вы же не знаете, куда несет мясо птица и кого кормит в гнезде. Вы даже не знаете — что в нем. Ну да, дом для души. Круглый, пушистый… Сплетенный из острых веток и покрытый грязью. А что находится в доме? Маленькие падальщики, которым мать приносит пищу в клюве, отрыгивает и кормит их. Как они появляются? Вот оно — откровение! Рождение души! Я вам отвечу. От падальщика может родиться только падальщик. Ничего более. Так же как и всё вокруг — подобное рождает подобное.
Нет у нас души. А если и есть, то не там, среди птиц. Она — внутри. То, что тянет нас вверх, в небо. Почему я не могу подпрыгнуть, оторваться от камня и хотя бы на мгновение зависнуть в воздухе? Почему на мгновение? Навсегда. Мгновение — это просто. И даже больше. Десять ударов сердца, пока летишь вниз. Хотя, говорят, сердце бьется быстрее, когда летишь и знаешь, что скоро конец.
Зачем мне вниз, если я хочу вверх? Зачем мне этот острый и твердый камень, о который размажется моя плоть? Зачем? Ветер зовет. Он дышит мне в лицо, теребит перья. «Пойдем, — говорит он, — ты будешь счастлив». Великий обманщик — ветер. Сначала он обещает держать тебя, а потом пугается своих обещаний и свищет в уши, крича, что он не виноват, что ты сам, что он просто хотел поиграть… Так говорят. Никто не знает точно.
Проверить легко. Шагнуть. Оттолкнуться от края и лететь… Кто мешает? Никто. Наоборот, все кричат, что надо испытать себя, свои силы, свой дух. Если же разобьешься, значит, твой дух не так уж и крепок. А они? А что они? Им еще рано. Они растят свой дух, еще идут по пути просветления. Им еще долго… Почему же тогда они выбирают достойного? Какое у них право на это?
Нет прав только у стоящего на краю. Не важно, по какой именно причине их выбор пал на тебя. Чем ты не угодил им. Важно, что они ждут твоего шага.
Нет, они не будут толкать тебя в спину. Они уверены, что ты сам шагнешь. Запоешь песню смерти, нелепо подпрыгнешь, в тщетной попытке удержаться за ветер, и полетишь вниз, как многие другие до тебя. Больше того. Ты сам уверен, что будет так.
Они не торопят тебя. Всегда есть время. Сколько раз ударит сердце прежде, чем ты решишься сделать последний шаг? Для того, кто уверен, что он действительно последний, — очень мало.
Почему они всегда побеждают? Что дает им власть? Не успеть найти ответ и не нужно. Я готов. У обреченного нет выбора. Но даже сейчас я не собираюсь петь — и меня нельзя заставить поверить в их бредни.
Я уйду молча. Лишь ветер будет свистеть и просить поиграть с ним. Злой, бездушный ветер.
Это всего лишь страх. Надо забыть о нем, свыкнуться с тем, что должно произойти. Оттолкнуться, расправить руки и лететь, лететь… Все десять ударов сердца.
Кто-то держит меня. Не отпускает, вцепившись в плечо. Я смотрю вправо. Я удивляюсь. Голые пальцы.
Это человек держит меня.
И первая мысль: «Как же они наносят краску, если им не на что ее наносить? Как определяют клан, к которому принадлежат? Как же неудобно жить им без наружного покрова, скрывающего твои мысли и чувства? Как сложно быть человеком…»
Я поворачиваюсь и смотрю в голое лицо. Хотя… Я не прав. Если внимательно присмотреться, то и на пальцах, всё еще не отпускающих меня, и на лице растут тонкие редкие шерстинки — память о том, от кого они произошли. На верху же головы, как и у всех людей, этой шерсти много. Она лежит неровными прядями и волнами, закручиваясь в разные стороны. И, как почти у всех людей, она темная и однообразная.
— Стой! — говорит человек.
Я жду, что он еще хочет сказать. Ведь не так просто человек остановил прыжок приобщения к духам. Может, мне предстоит иная судьба? Нет. Эту мысль, которая пробирает безумной радостью, надо загнать глубже и не давать ей воли. Те, кто ушел — ушли. Им нет пути назад.
— Почему ты стремишься умереть?! И почему вы не остановите его?! — гневно продолжает человек, обращаясь ко всем вокруг, с укором смотрящим на него.
— Человек. Ты лишний здесь, — бесстрастно говорит Чтец душ. — Уходи. Не мешай тому, что должно свершиться.
— Не-е-е-т. Я останусь. Уйдете вы. Вы все. Теперь это мое место.
Да, такие речи не для наших старейшин, у которых даже перья покрыты мхом от старости: весь ствол до очина. Никакой краской не заглушишь, всё равно зелень лезет. Как и их упрямство. И всё, что не так, как они хотят, отметается сразу. Они даже не думают — с чего бы человеку говорить такие слова. Вдруг, в чем-то он прав? И нам всем придется уйти отсюда.
Люди считают, что бумага дает им право на многое. У нас нет бумаг. Но и скалы, и ветер, и даже небо помнят, что это место наше. Всё, куда упал наш взгляд, всё, что мы видим вокруг, — наше. За теми вершинами — уже чужое. Это знают все. Но не люди.
Если раньше они лепили свои жилища вдоль моря, то теперь пришли сюда. И собираются выгнать нас. Нам некуда идти — это понятно всем. Так что уйти придется человеку. Но уйдет он не с пустыми руками: люди никогда не уходят без добычи. Но этот раз добыча — я. Здесь выбор прост: отдать никому не нужного возмутителя незыблемого или скалу приобщения к духам. Цена ухода мала. И только я знаю — человек вернется.
Они всегда возвращаются.
2
Если кто-нибудь думает, что я предпочел бы спрыгнуть со скалы, — он ошибается. Конечно, я радовался избавлению от смерти. Конечно, был напуган неизвестностью дальнейшего. Неизвестность всегда пугает больше. И могу спорить: человек впервые видел грейпа и не понимал, чего ждать от этой встречи. Возможно, он боялся не меньше меня. Возможно. Но ведь что-то заставило его остановить мой прыжок и пойти против многих. Он же не мог знать, что его не убьют тут же за святотатство.
Это не мои мысли. Это мысли его, человека. Сергея. Таково его имя.
Мы сидели у бездымного костра, и Сергей рассказывал и рассказывал, ничего почти не спрашивая. А если спрашивал, ответы мои были уклончивы. Я слушал.
Странна жизнь людей, прилетевших к нам в металлических кораблях и прилетающих каждодневно. Они прилетают к морю. Им нравится здесь: вода теплая, климат умеренный, нет штормов и затяжных дождей, нет зимних холодов. Поэтому внизу их всегда много. Но никто не поднимается вверх, на скалы: люди не могут жить на них. Им нечего делать на голых камнях.
«Так почему же, — спросил я Сергея, — почему пришел к нам ты?»
Я узнал, что он не собирался делать этого. Узнал о его жизни. Узнал, что заставляет его делать невозможное. Не знаю — осознаёт ли это он сам. Кажется, ему всё равно. Он не хочет вспоминать, но всё равно — помнит. Ему нужно спокойствие, найти которое невозможно.
— Зачем ты остановил меня? — спросил я.
— Я видел неправильность. Чуждость какую-то. Не знаю, с чем сравнить, чтобы ты понял.
— Не сравнивай, говори, как есть. Я понимаю тебя, хотя ты и говоришь через коробочку. Все люди говорят так.
— Ну, хорошо. Прилетел я на Грейптадор еще вчера, ознакомился с планами, на которых участки разбиты и полез в горы. Полез, это так, для красного словца. На самом деле меня флаером закинули на ровную площадку и обещали забрать дня через три, когда я их вызову. Если не вызову — они сами прилетят, проверят, что я, да как. Еды оставили, снаряжение походное, топливо для костра, — Сергей кивнул на пламя. — Я посидел и вверх отправился: снимки снимками, а вживую оно всегда по-другому выглядит. Вот так и вышел на вас. На грейпов. Понимаешь, никто не будет за просто так в пропасть прыгать. Ни у нас, ни у вас. Не принято это у разумных. Будь они в чешуе, шерсти или перьях, как ты. Жить всем хочется. Ну, может, и не всем, но ты явно хотел. Или я ошибаюсь?
— Не ошибаешься. Всё так. Но я не понял о планах людей.
— Планы? Они колоссальны. Привлечь как можно больше людей на планету. Заработать как можно больше денег. Выжать из Грейптадора всё, что он может дать и сверх того. Вряд ли президент нашей компании в курсе, что здесь живут разумные. Он просто купил по дешевке никому не нужные обрывы со скалами. Я даже не знаю — у кого именно.
— Это наши скалы. Их нельзя купить.
— Вам надо говорить не со мной. Но — можно. И они куплены. Теперь я буду строить здесь дома.
— Дома? Ваши человеческие дома? Даже я понимаю, что это невозможно.
— Я покажу, — ответил Сергей.
Это было странно и просто.
Он доставал из своего мешка зеленоватые камни, клал на скалу, садился рядом и смотрел. Первый раз мое сердце отсчитало шестьдесят четыре удара, прежде чем начал расти дом. Что вырастет именно дом — я еще не знал. Но он рос, как выбирается из морской расселины головоногий, выставляя щупальца с присосками, неторопливо оглядываясь в поисках добычи или опасности. Убедившись, что всё спокойно, что добыча не обращает на него внимания, а опасности не предвидится, головоногий прыгает вперед, отталкиваясь задними щупальцами, а передними жадно хватая добычу. И замирает. Он сделал то, ради чего ждал.