Когда мокрый и грязный от сажи черт бежит за следующим священником, я предлагаю ему выпить, но он вежливо отказывается: «Спасибо, мистер Бобби, но я никогда не пью на работе». Классная картина получится, Том, если нам только удастся передать истинный размах и великолепие.
– Думаю, на сегодня мы потрудились достаточно.
– Да, черт подери, вы правы, – сказал Бобби. – От работы над картиной у меня даже в горле пересохло.
– Был один человек, Босх, у него здорово получались такие картины.
– Инженер, что ли?
– Нет. Иероним Босх. Он жил давно. Очень хороший художник. Питер Брейгель тоже работал в этом духе.
– Тот тоже давно жил?
– Еще как давно. И тоже очень талантливый. Вам бы понравился.
– Вот, черт возьми! – сказал Бобби. – Но этому старику за нами не угнаться. Да и миру еще не пришел конец, откуда ему знать больше нашего?
– Он сильный соперник.
– Ничего не хочу слышать! – протестовал Бобби. – После нашей картины о нем никто и не вспомнит.
– Бобби, нельзя ли повторить?
– О черт. Совсем забыл о своих обязанностях. За королеву, Том! Надо помнить, какой сегодня день. Сейчас нальем и выпьем за ее здоровье!
Он налил себе рому, а Тому передал бутылку джина, лайм на блюдце, нож и бутылку «Швепса».
– Сам колдуй над своим напитком. Терпеть не могу эти чертовы смеси.
Томас Хадсон составил коктейль, добавил в него несколько капель горькой настойки из бутылки, в пробке которой торчало перо чайки, поднял стакан и окинул взглядом бар.
– А что пьете вы двое? Назовите, если знаете.
– «Песью голову», – сказал один из матросов.
– Точно – «Песью голову», – подтвердил Бобби и достал им из ящика со льдом две запотевшие бутылки пива. – Только стаканов нет. Были здесь пьяницы – целый день швыряли стаканы куда попало. Ну, у всех налито? За королеву, господа! Не думаю, что ее заботит судьба нашего острова, и не уверен, что ей бы здесь понравилось. Но, господа, эта наша королева! Боже, храни королеву!
Все в баре дружно выпили.
– Замечательная, должно быть, женщина, – сказал Бобби. – Но слишком чопорная, на мой взгляд. Мне всегда больше нравилась королева Александра. Очаровательная женщина. Однако воздадим нашей королеве в ее день рождения подобающие почести. Остров наш маленький, но живут здесь настоящие патриоты. Один из жителей с последней войны вернулся без руки. Разве это не патриотизм!
– Так чей же сегодня день рождения, он говорит? – спросил один матрос.
– Королевы Марии Английской, – ответил Бобби. – Матери нынешнего короля.
– Так это в ее честь назвали корабль? – поинтересовался другой матрос.
– Знаете, Том, – предложил Бобби, – давайте следующий тост будем пить вдвоем.
4
Стемнело. Ветер с моря прогнал комаров и мошек, суда, подняв на борт шлюпки, вошли в гавань и теперь стояли у трех причалов, тянувшихся в море от береговой линии. Наступал отлив. От льющегося с кораблей света вода казалась зеленой, ее засасывало под сваи и закручивало воронкой за кормой большого катера, где собрались мужчины. От обшивки катера отблески света падали на некрашеный настил причала, на который в качестве кранцев подвешивали старые автомобильные шины, а в самой воде привлеченные светом крутились в темном потоке у камней морские щуки – сарганы. Плоские и длинные, они переливались зеленью, как вода, – не ели, не резвились, просто подрагивали хвостами, очарованные светом.
Катер Джонни Гуднера «Нарвал», где хозяин вместе с Томасом Хадсоном ждали Роджера Дэвиса, уткнулся носом в отступающую воду, а к его корме примыкала кормой яхта тех людей, что весь день провели в заведении Бобби. Джонни Гуднер устроился на корме. Он сидел на стуле, положив ноги на другой стул, в правой руке он держал коктейль «Том Коллинз», а в левой – длинный зеленый стручок мексиканского перца.
– Просто чудо, – сказал он. – Внутри все горит от маленького кусочка – но один глоток из стакана, и приходит свежесть.
Гуднер откусил кончик перца, проглотил, выдохнул «ух ты!» сквозь свернутый трубочкой язык и сделал большой глоток из высокого стакана. Полной нижней губой он облизнул типично тонкую для ирландцев верхнюю губу и улыбнулся серыми глазами. Уголки его губ были вздернуты, и потому казалось, что он вот-вот расплывется в улыбке или, напротив, только что улыбнулся, и все же, если не обращать внимание на тонкую полоску верхней губы, ничего понять о нем было нельзя. Глаза – вот на что надо было смотреть в первую очередь. Он был нормального роста и сложения, с легкой тенденцией к полноте, но сейчас, находясь в расслабленном состоянии, когда у большинства мужчин видны все изъяны фигуры, он выглядел замечательно. На загорелом лице выделялся облупившийся нос и лоб, казавшийся больше из-за редеющих волос. Шрам на подбородке можно было бы принять за ямочку, будь он ближе к центру, а переносица была слегка приплюснута. Сам нос не был плоским. Казалось, над ним поработал современный скульптор, который, словно работая с камнем, стесал чуточку лишнего.
– Что поделывал последнее время, Том, бездельник?
– Довольно упорно трудился.
– Как бы не так! – С этими словами Джонни откусил еще кусочек. Сморщенный и подвядший перец был около шести дюймов длиной.
– Жжет только вначале, – сообщил Джонни. – Как и любовь.
– Вот уж нет! Жжет долго.
– А любовь?
– К черту любовь, – сказал Томас Хадсон.
– Сколько эмоций! Какие слова! В кого ты превращаешься? В полоумного овцевода на острове?
– Нет здесь овец, Джонни.
– Тогда в безумного крабовода, – настаивал Джонни. – Мы не хотим, чтобы ты жил здесь в заточении. Попробуй перчика.
– Уже пробовал, – ответил Томас Хадсон.
– Наслышался я о твоем прошлом, – сказал Джонни. – Не пудри мне мозги, рассказывая о славных приключениях. Может, ты все выдумал. Знаю-знаю… Может, ты вообще первый привел всех в Патагонию верхом на яках. Но я современный человек. Послушай, Томми. Я ел перцы, начиненные лососем. Начиненные треской. Чилийским тунцом. Грудкой мексиканского голубя. Индюшатиной и мясом крота. Чем только не фаршируют эти перцы, и я все перепробовал. Чувствовал себя при этом, черт возьми, чуть ли не властелином мира. Но все это извращения. Нет ничего лучше вот этого длинного, вялого, неприглядного, ничем не фаршированного старого перца с соусом из чупанго.
Вот черт, – выдохнул он снова сквозь сложенный трубочкой язык. – Слишком много откусил.
На этот раз Джонни основательно приложился к «Тому Коллинзу».
– Лишний повод выпить, – объяснил он. – Жжет, собака, надо охладить чертову глотку. А ты что будешь?
– Пожалуй, опять джин с тоником.
– Эй, бой! – крикнул Джонни. – Один джин с тоником для господина.
Нанятый капитаном местный юноша, по имени Фред, принес спиртное.
– Пожалуйста, мистер Том.
– Спасибо, Фред, – поблагодарил Томас Хадсон юношу. – Боже, храни королеву, – и приятели выпили.
– А где наш старый греховодник?
– У себя дома. Скоро придет.
Джонни пожевал еще один стручок – теперь уже без комментариев, допил спиртное и спросил:
– Ну а на самом деле как ты тут, старик?
– Нормально, – ответил Томас Хадсон. – Я привык жить один и много работаю.
– И тебе здесь нравится? Я имею в виду – жить постоянно?
– Ты знаешь, да. Устал мотаться по свету. Лучше уж здесь. Мне здесь неплохо, Джонни. Совсем неплохо.
– Хорошее место, – согласился Джонни. – Хорошее – для парней вроде тебя, с богатым внутренним содержанием. А для такого, как я, который сам не знает, чего хочет, тут погибель. Скажи, правда, что Роджер подался в красные?
– А что, уже пошли слухи?
– На материке говорили об этом.
– Что все-таки там случилось?
– Всего я не знаю. Но что-то плохое.
– Действительно плохое?
– Рассказывают всякое. Знаешь, у них свои представления. Это не растление несовершеннолетней, если ты об этом. Просто в райском климате, при обилии свежих овощей и прочего, все развиваются не хуже их здоровенных футболистов. Девчонки в пятнадцать выглядят на все двадцать четыре. А в двадцать четыре они уже как Мэй Уитти. Если у тебя нет намерения жениться, внимательно смотри на их зубы. Впрочем, и по зубам ничего не поймешь. И у всех есть отцы и матери или кто-то один, и каждый хочет кушать. Такой климат пробуждает зверский аппетит. Все несчастье в том, что иногда просто голову сносит – нет, чтобы посмотреть ее водительские права или карточку социального страхования. Стоило бы вместо возраста судить по данным о росте, весе и вообще по тому, на что они годятся. Иначе творится много несправедливости. По отношению ко всем. Вот в спорте преждевременное развитие не наказывается. Совсем наоборот. Привлечение юниоров даже поощряется. Как и в скачках. Меня тут по этому делу даже упекли в кутузку. Но старину Роджера застукали на другом.
– Так на чем же меня застукали? – раздался голос Роджера Дэвиса.
В туфлях на мягкой подошве он беззвучно спрыгнул с причала на палубу и теперь стоял перед друзьями в спортивной фуфайке размера на три больше нужного, отчего казался просто огромным, и в узких стареньких джинсах.
– Привет! – сказал Джонни. – Не слышал, чтобы ты постучал. Я говорил Тому: за что тебя прищучили – не знаю, но явно не за растление.
– Понятно, – сказал Роджер. – Давайте сменим тему.
– Не дави на нас, – осадил его Джонни.
– Я и не думал давить, – сказал Роджер. – Просто вежливо попросил. На этой посудине пьют? – Он взглянул на шхуну, примыкавшую к ним кормой. – А это кто?
– Те, что гудели в «Понсе». Разве не слышал об их подвигах?
– Вот оно как! – сказал Роджер. – И все же выпьем, несмотря на такой плохой пример.
– Эй, бой! – позвал Джонни.
Фред вышел из каюты:
– Да, сэр.
– Выясни, чего желают эти сагибы?
– Что прикажете, господа? – спросил Фред.
– Мне того же, что и мистеру Тому, – сказал Роджер. – Он мой наставник и консультант.
– Много в этом году мальчиков в лагере? – спросил Джонни.
– Всего двое, – ответил Роджер. – Мы с наставником.
– Надо говорить: я и наставник, – привязался Джонни. – Как, черт подери, ты еще умудряешься книжки писать?
– Всегда можно нанять редактора.
– Или получить его даром, – сказал Джонни. – Я тут поговорил с твоим наставником.
– Наставник говорит, что счастлив и всем доволен. И останется здесь надолго.
– Пришел бы, посмотрел, как мы живем, – сказал Том. – Иногда он отпускает меня пропустить рюмку-другую.
– А как с женщинами?
– Никаких женщин.
– Чем же вы, ребята, занимаетесь?
– У меня весь день занят.
– Но ты и раньше здесь бывал? Что делал тогда?
– Купался, ел, пил, работал, читал, разговаривал, читал, рыбачил, опять рыбачил, купался, выпивал, спал…
– И никаких женщин?
– Говорю же – никаких.
– Мне это кажется нездоровым. Вредная какая-то атмосфера. А опиума много курите?
– Что скажешь, Том? – спросил Роджер.
– Только самый лучший сорт, – ответил Томас Хадсон.
– А марихуана хорошая уродилась?
– Как, Том? – опять спросил Роджер.
– Плохой год выдался, – сказал Томас Хадсон. – Дожди все к чертовой матери залили.
– Все выглядит не очень привлекательно. – Джонни выпил. – Хорошо только то, что вы еще пьете. А не увлеклись ли вы, ребята, религией? Не снизошло ли на Тома откровение?
– Как, Том?
– В отношениях с Богом никаких перемен, – сказал Томас Хадсон.
– Значит, отношения теплые?
– Мы люди терпимые, – сказал Томас Хадсон. – Упражняйся в какой хочешь религии. В глубине острова есть бейсбольное поле – упражняйся там, сколько хочешь.
– Я пошлю боженьке отличный пас, если он вовремя добежит до «дома», – сказал Роджер.
– Роджер, – с упреком начал Джонни, – уже темнеет. Разве не видишь, что сгущаются сумерки и приходит тьма? Ты ведь писатель. Нехорошо так легкомысленно говорить о Боге после наступления темноты. Кто знает – вдруг он стоит за твоей спиной с занесенной битой.
– До «дома» он точно добежит, – сказал Роджер. – Я видел Его в деле.
– Конечно, сэр, – съязвил Джонни. – И, получив твой «отличный пас», в ответ вышибет тебе мозги. Я тоже видел Его в деле.
– Верю, что видел, – согласился Роджер. – Мы с Томом тоже видели. Но я все-таки постараюсь.
– Давайте покончим с богословскими спорами, – сказал Джонни. – И что-нибудь поедим.
– Этот старикан, которому ты доверяешь управление своей посудиной, еще не разучился стряпать? – спросил Томас Хадсон.
– Будет густой суп из морепродуктов, – сказал Джонни. – И еще ржанка с коричневым рисом. Золотистая ржанка.
– У тебя словарь дизайнера по интерьерам, – сказал Том. – Разве ржанка бывает в это время золотистой? Где ты подстрелил этих ржанок?
– На Южном острове. Мы бросили там якорь – захотелось искупаться. Я свистом дважды поднимал стаю и всякий раз стрелял. На обед – по две на каждого.
Был прекрасный вечер. После ужина мужчины расположились на корме, пили кофе, курили сигары, к ним присоединились еще двое бездельников с другого катера, они принесли гитару и банджо. На причале собрались негры, время от времени они затягивали какую-нибудь песню. Кто-то запевал в темноте, Фред Уилсон – тот, что принес гитару, – подтягивал, а Фрэнк Харт подыгрывал на банджо. Томас Хадсон не умел петь, поэтому он сидел в темноте, откинувшись на спинку стула, и слушал.
У Бобби веселились вовсю, из открытой двери лился яркий свет, его блики плясали на воде. Отлив продолжался, и в отраженном свете было видно, как прыгает рыба. Том подумал, что в основном это рифовые окуни, которые во время отлива лакомятся мелкой рыбешкой. Несколько чернокожих мальчишек ловили рыбу самодельными удочками, Том слышал, как они болтают между собой, а упустив рыбу, переругиваются, и слышал, как шлепаются о деревянный настил пойманные окуни. Среди них попадались крупные экземпляры, мальчишки ловили их на мякоть марлина, которого рано утром привезли на одном из катеров и успели сфотографировать, взвесить и разделать.
К этому времени на причале уже собралась большая толпа из желающих послушать пение и поучаствовать в веселье, и Руперт Пиндер – огромный негр, мечтавший стать борцом, про которого говорили, что он без всякой помощи дотащил пианино с Правительственного причала к старому клубу, снесенному впоследствии ураганом, – громко выкрикнул:
– Эй, капитан Джон, ребята говорят, у них глотки пересохли!
– Купи им что-нибудь недорогое и полезное для здоровья.
– Так точно, капитан Джон. Рому.
– Так я и думал. Бери сразу бутыль – дешевле будет.
– Большое спасибо, капитан Джон, – сказал Руперт и двинулся сквозь толпу, которая расступалась, пропуская его, и тут же снова смыкалась за его спиной. Томас Хадсон видел, как все они направились в кабачок Роя.
В это время с одного из катеров, стоявших у причала Брауна, со свистом взлетела в воздух ракета и с треском разорвалась, осветив фарватер. Другая – с шипением взлетела под углом и на этот раз разорвалась над ближним концом их причала.
– Вот черт побери! – воскликнул Фред Уилсон. – Надо было и нам послать в Майами за ракетами.
Вспышки свистящих и хлопающих ракет превратили ночь в день. Руперт с друзьями вернулись на причал, гигант нес на плече большую оплетенную бутыль.
Посланная с одного из катеров ракета взорвалась прямо над причалом, осветив толпу, черные лица, шеи и руки, плоское лицо Руперта, его могучие плечи, бычью шею и оплетенную бутыль, с горделивой нежностью прижатую к его голове.
– Кружки, – бросил он через плечо своей свите. – Нужны эмалированные кружки.
– Есть жестяные, – сказал один из парней.
– Нет, только эмалированные, – настаивал Руперт. – Достаньте их. Купите у Роя. Вот деньги.
– Возьми нашу ракетницу, Фрэнк, – сказал Фред Уилсон. – Выпустим те патроны, что остались, и набьем новые.
Пока Руперт важно ждал, когда принесут кружки, кто-то раздобыл кастрюлю. Руперт налил в нее рому и пустил по кругу.
– За простых людей, – провозгласил Руперт. – Пейте вы, простецы!
Пение продолжалось, но прежнего лада уже не было. Теперь с катеров пускали не только ракеты, но еще палили из ружей и пистолетов, а с причала Брауна над заливом прогремел трассирующий автоматный огонь. Сначала шли очереди по три-четыре пули, а потом, когда разрядили всю обойму, над гаванью зажглась красивая арка из красных трассирующих пуль.
Кружки принесли в тот момент, когда Фрэнк Харт спрыгнул на корму с ракетницей и пачкой патронов, и один из помощников Руперта стал разливать ром и раздавать всем по очереди.
– Боже, храни королеву! – сказал Фрэнк Харт и, вставив патрон в ракетницу, пальнул прямо в открытые двери бара мистера Бобби. Патрон ударил в бетонную стену рядом с дверью, разорвался и, ярко вспыхнув, осветил белым огнем коралловую дорогу и все вокруг.