– Да нет, – ответил я и, сунув руку в лед, достал ему холодненького.
– А себе не хотите?
– Нет, – говорю. – Подожду до вечера.
Я откупорил бутылку и уже протягивал ее Джонсону, когда на моих глазах из воды выскочила здоровенная бурая башка с во-от таким копьевидным жалом, целясь на нашу макрель. Не рыбина, а целое бревно.
– Отпусти! Отпусти тормоз! – заорал я.
– Да он вроде и не клюнул…
– Тогда готовьтесь.
Эта зверюга выходила с большой глубины и потому промахнулась. Я знал, что она обязательно развернется, чтобы зайти вновь.
– Едва клюнет, сразу отпускайте!
И тут я увидел ее из-под воды за нашей кормой. Плавники топорщились, словно багровые крылья, а по бурой коже шли багровые же полосы. Она всплывала что твоя подлодка, вот уже и спинной плавник рассекает воду не хуже перископа. Рыба вышла ровнехонько на наживку, взметнув свое подрагивающее жало над водой.
– Пусть хорошенько заглотит! – крикнул я.
Джонсон снял руку с катушки, и та зажужжала, а старый марлин развернулся и пошел, пошел вниз, посверкивая серебром сквозь воду, быстро набирая ход в сторону берега.
– Подбавьте тормоза, – посоветовал я. – Только немного.
Он подкрутил барашек.
– Слишком не надо, – сказал я. Леса отклонялась на глазах. – А потом резко по тормозу – и подсекайте! Подсекайте его! Он обязательно выпрыгнет.
Джонсон закрутил тормоз и перехватил удилище понадежней.
– Подсекайте! – скомандовал я. – Вгоняйте крючок! Раз пять, не меньше.
Он успел дернуть пару раз, и тут удилище согнулось чуть ли не вдвое, взвизгнула катушка – и в долгом прямом прыжке сверкающим под солнцем серебром взвился марлин, рухнув в воду с таким плеском, будто с обрыва спихнули конскую тушу.
– Так, отпускайте тормоз, – сказал я.
– Да сорвался, – посетовал Джонсон.
– Черта с два сорвался. Живей отпускайте, говорю!
Леса загнулась на воде петлей, и в следующем своем прыжке он был у нас уже за кормой, торопясь в открытое море. Затем марлин вынырнул еще разок, вспенив воду, и я сумел заметить, что крючок впился ему в угол рта. Отличный экземпляр, ярко-серебристый, с багровыми полосами, настоящее бревно.
– Да сорвался же, – ныл Джонсон. Леса вяло провисла.
– Крутите, – не отставал я. – Говорю вам, крючок вогнали. Эй! – рявкнул я негру. – Врубай самый полный!
Еще два раза выходил марлин из воды, жесткий, как телеграфный столб, всем своим длинным телом целясь в нас, высоко взметывая воду при каждом падении. Затем леса натянулась, и я увидел, как он разворачивается, уходя к берегу.
– Ну все, начал свой бег, – сказал я. – Пусть петляет, сколько хочет, я с него не слезу. А вы не переборщите с тормозом. Лесы у нас предостаточно.
Старый марлин шел к норд-осту, как оно и принято у всякой большой рыбы, а уж петли какие закладывал, доложу я вам… Взялся скакать да рваться длинными дугами, плеща во все стороны под стать глиссеру на хорошей волне. Мы не отставали. Негра с руля я согнал и без устали орал на Джонсона, мол, держи тормоз послабже, а удочку покрепче. И вдруг удилище резко дернулось, и леса тут же ослабла. Это понятно далеко не каждому, потому что со стороны она выглядит натянутой из-за трения об воду. Но я-то видел.
– Вот теперь сорвался, – сообщил я Джонсону.
Марлин так и продолжал скакать, пока не скрылся из глаз. Да-а, отличная рыбина, ничего не скажешь.
– Да ну, я же чувствую, он до сих пор тянет, – возразил Джонсон.
– Просто мертвый вес.
– Даже катушку прокрутить не удается. А может, он сдох?
– Вы вон туда взгляните, – посоветовал я. – Скачет как заведенный.
И действительно, марлин в полумиле от нас по-прежнему брызгался водой.
Я попробовал стронуть катушку. Затянута наглухо. С таким тормозом лесу не отпустишь, немудрено, что она лопнула.
– Я вам говорил не налегать на тормоз?
– Но он же лесу сматывал!
– И что?
– Я и затянул.
– Слушайте, когда рыба вот так бьется, она обязательно порвет лесу, если ее не вытравливать. Нет на свете лесы, которая бы это выдержала. Рыба требует? Дай. Не зажимай тормоз. Рыбак-промысловик, и тот не удержал бы ее – даже на гарпунном лине. От нас всего-то надо гоняться за рыбиной, чтобы она не выбрала всю длину. И всякий раз, когда она набесится, поднырнет, ты эту лесу сматываешь обратно.
– Значит, если бы она не лопнула, я бы его поймал?
– У вас имелись все шансы.
– Но он бы недолго бесился?
– Такая рыба умеет много чего. Гонка – только начало схватки.
– Ну, другую еще словим.
– Сперва лесу надо бы смотать, – говорю я ему.
Мы умудрились подцепить рыбину и потерять ее, не разбудив Эдди. Теперь старина Эдди вновь пожаловал на корму.
– Чего тут у вас? – спрашивает.
Неплохой был моряк, пока не спился; сейчас от него толку мало. Вот стоит он передо мной, долговязый, как жердь, щеки впавшие, челюсть безвольно отвисла, в уголках глаз какая-то белесая дрянь, волосы – и те выцвели под солнцем. Понятное дело, чего он проснулся: трубы горят.
– Ладно, возьми себе пива, – говорю ему.
Он взял бутылку из ящика и сразу ее осушил.
– Что ж, пойду-ка, пожалуй, сон досматривать. А за пиво очень вам обязан.
Ох уж этот Эдди. Плевать он хотел на рыбу.
Словом, ближе к полудню мы подцепили еще одного марлина, но он тоже соскочил.
– А с ним-то что я не так сделал? – спрашивает Джонсон.
– Ничего, – отвечаю я. – Он его сам взял да выдернул.
– Мистер Джонсон, – промолвил Эдди, проснувшийся за очередной бутылкой пива. – Мистер Джонсон, вам просто не повезло. Может, вы удачливее с женщинами? Как насчет устроить вылазку нынешним вечерком?
С этими словами он вернулся на бак и опять там улегся.
Около четырех пополудни, на обратном пути, когда мы шли у берега против течения, где вода неслась, как в мельничном желобе, а солнце жарило нам в спину, у Джонсона клюнул до того громадный черный марлин, каких я в жизни не видел. В качестве приманки мы закинули сплетенного из перьев кальмара, а также поймали четверку мелких тунцов, одного из которых негр и насадил Джонсону на крючок. Неплохая наживка, только тяжеловата и порядком плещет на волне.
Джонсон распустил ремень-разгрузку, чтобы положить удилище на колени: у него устали предплечья от постоянного напряжения. А поскольку крупная наживка сильно оттягивает лесу, у него устала и ладонь, которой он придерживал катушку; вот он и затянул на ней тормоз, когда я отвлекся. Я понятия не имел, что он его завинтил. Ох, не нравилось мне, как он держит удилище, однако все время на него ворчать тоже не хотелось. А потом, когда тормоз снят, леса стравливается, так что опасности никакой не было. Но по-настоящему рыбу так не ловят.
Я стоял за штурвалом, ведя лодку вдоль края главной струи напротив старого цементного завода, где совсем рядом с берегом приличная глубина со своего рода водоворотом, и там всегда полно мелюзги для наживки. Вдруг смотрю, впереди фонтан, как от разрыва глубинной бомбы, и меч, и глаз, и раззявистая пасть, и громадная темно-багровая голова черного марлина. Спинной плавник целиком торчал над водой, высоченный и широченный, как парусник, и серповидный хвост тоже весь высунулся из воды, когда этот марлин набросился на нашего тунца. Его копьевидное рыло не уступало в обхвате бейсбольной бите и загибалось кверху, а когда он схватил наживку, то океан словно раздался перед ним. Весь такой черно-багровый, даже без отметин, и глаза размером с супницу. Здоровенная рыбина. Держу пари, не меньше тысячи фунтов весом.
Только я было заорал на Джонсона, чтобы он стравливал лесу, как его аж вздернуло в воздух будто подъемным краном. Он там повисел секунду, цепляясь за удилище, оно согнулось дугой, а потом как даст ему в живот комельком – и все наши снасти полетели за борт.
До отказа затянутый тормоз привел к тому, что когда рыба цапнула наживку, то сдернула Джонсона со стула, и тот не сумел ничего удержать: ведь комелек-то он подсунул под бедро одной ноги, а удилище было у него перекинуто через колено другой. Не распусти он свой ремень, то сам очутился бы в воде со всем хозяйством.
Я вырубил двигатель и отправился на корму. Джонсон сидел, держась за брюхо, куда ему врезало удилищем.
– Думаю, на сегодня хватит, – сказал я.
– Что это было?
– Черный марлин, – говорю.
– Как это случилось?
– А вы сами рассудите, – ответил я ему. – Кстати, катушка обошлась мне в двести пятьдесят долларов. Теперь такая стоит больше. Удилище я купил за сорок пять. И еще почти шестьсот метров лесы-«тридцатишестерки».
И тут наш Эдди хлопает его по спине.
– Мистер Джонсон, – говорит он, – вам и впрямь не везет. Знаете, я такого в жизни не видал.
– Помолчал бы, пьянчужка, – говорю ему.
– Ей-ей, мистер Джонсон, – продолжает Эдди, – редчайший случай.
– А если б он меня потащил? – спрашивает Джонсон. – Что тогда?
– Вы же сами хотели повоевать? – отвечаю. Очень мне было досадно.
– Он какой-то слишком большой, – говорит Джонсон. – С таким намучаешься.
– Слушайте, – говорю я. – Рыба таких габаритов вас бы попросту убила.
– Но другие же ловят?
– Ловят те, кто умеет и знает. Только не воображайте, что им это запросто дается.
– А я видел снимок девушки, которая сама такого поймала.
– Знаю я тот случай, – говорю. – Но там марлин целиком заглотил наживку; он всплыл да издох. Нет, я говорю о той ловле, когда им крючок в рот впивается.
– Ну знаете, – говорит Джонсон, – все-таки они слишком крупные. И зачем только люди этим занимаются, если нет удовольствия?
– Во-во, мистер Джонсон, – кивнул Эдди. – Прямо, можно сказать, в глаз угодили, а не в бровь. Действительно, когда без удовольствия, то зачем?
Меня до сих пор колотило от зрелища той рыбины, а заодно и подташнивало при мысли о потерянных снастях, и выслушивать все это я не мог. Велел негру вести лодку к Морро, а этим двоим вообще ничего не сказал. Там они и сидели: Эдди с бутылкой пива на одном стуле, на другом – Джонсон.
– Шкипер, – говорит он мне спустя некоторое время, – а сделайте мне виски с содовой.
Я ему сделал стакан – молча, – а потом налил и себе, но уже неразбавленного. В голове вертелось, что этот Джонсон почти месяц выходит на рыбную ловлю, наконец цепляет рыбу, за которой истый рыбак год гоняется, рыбу эту теряет, заодно губит мои самые серьезные снасти, в целом ведет себя как олух, а теперь, видите ли, сидит, весь из себя довольный, освежается пивом на пару с местным забулдыгой.
Когда мы вошли в док и негр выжидающе замер на палубе, я сказал:
– Как насчет завтра?
– Вот уж не думаю, – сказал Джонсон. – Такой рыбалкой я сыт по горло.
– Негру заплатить не желаете?
– И сколько я ему должен?
– Доллар. Если хотите, можете дать на чай.
Вот Джонсон и дал негру доллар плюс пару монет по двадцать кубинских сентаво.
– Это зачем? – спрашивает меня негр, показывая монетки.
– Чаевые, – отвечаю ему по-испански. – Все, уволили тебя. Ты получил расчет.
– Завтра не приходить?
– Нет.
Негр забирает моток бечевки, которой стягивал наживку, цепляет солнечные очки, нахлобучивает свою соломенную шляпу и уходит, не прощаясь. Он вообще был невысокого о нас мнения.
– Когда вы планируете со мной рассчитаться, мистер Джонсон? – спрашиваю я.
– Завтра утром зайду в банк, – отвечает он. – Так что можем рассчитаться после обеда.
– Вы помните, сколько там дней набежало?
– Пятнадцать.
– Нет. С учетом сегодняшнего – шестнадцать, плюс по одному дню до Кубы и обратно. Итого восемнадцать. А еще сегодняшнее удилище вместе с катушкой и лесой.
– Снасти – это ваш риск.
– Нет, сэр. Вы же их упустили.
– Я оплачивал ежедневную аренду. Так что риск ваш.
– Нет, сэр, – говорю ему. – Кабы рыба все сама оборвала, то и разговор был бы другим, раз не по вашей вине. А так вы все мое хозяйство утеряли по личному недосмотру.
– Ваша рыба его у меня из рук выдернула.
– Потому что вы завинтили тормоз, а удилище не стояло в гнезде.
– Вы не имеете права требовать за это деньги.
– Если б вы взяли машину напрокат, а она сорвалась бы с обрыва, как считаете, вам бы пришлось за нее заплатить?
– Если б я в ней сидел, то нет, – отвечает Джонсон.
– Вот это да, мистер Джонсон! – говорит Эдди. – Нет, шкип, ты понимаешь, а? Если б он в ней сидел, то расшибся бы насмерть. Стало быть, и не платил бы. Ловко завернуто.
Слова пьянчужки я пропустил мимо ушей.
– Вы должны мне двести девяносто пять долларов за удилище и катушку с лесой, – сказал я Джонсону.
– Безобразие какое, – говорит он. – Но раз уж вы так настроены, предлагаю покрыть убыток пополам.
– Покупка новых снастей обойдется мне не меньше чем в триста шестьдесят. И я даже лесу вам в счет не ставлю. Такая рыба способна смотать всю катушку, и здесь вашей вины не будет. Если б нас кто сейчас видел, кроме этого выпивохи, то всякий подтвердил бы, что я лишнего не требую. Я знаю, сумма выглядит немаленькой, но я же ее заплатил, когда покупал снасти. На особую рыбу и снасть нужна особая.
– Мистер Джонсон, он зовет меня выпивохой. Может, так оно и есть. Но я вам говорю: он прав. Он прав и лишнего не требует, – сказал ему Эдди.
– Будь по-вашему, – кивнул наконец Джонсон. – Я заплачу, хотя и считаю, что вы не правы. Итого восемнадцать дней по тридцать пять долларов плюс двести девяносто пять доплаты.
– Сотню вы мне дали, – напомнил я ему. – Я подготовлю вам список, что куда потратил, и вычту, какие есть остатки из провизии. Той, которую вы покупали на переход до Кубы и обратно.
– Что ж, справедливо, – согласился Джонсон.
– Слушайте, мистер Джонсон! – восхитился Эдди. – Если б вы только знали, какие обычно требуют деньги с заезжих клиентов, вы бы оценили. Это не просто справедливо, это ни в какие ворота не лезет! Наш шкип держит вас за родную мать!
– Завтра наведаюсь в банк и после обеда приду. А послезавтра сяду на пароход.
– Так ведь с нами можно вернуться. Сэкономили бы на проезде.
– Нет, – сказал он. – Я лучше сэкономлю время.
– Что ж, – говорю. – Как насчет по стаканчику?
– Пожалуй, – кивнул Джонсон. – Итак, никто не в обиде?
– Нет, сэр, – отвечаю ему. И мы уселись втроем на корме, попивая виски с содовой.
Все следующее утро я провозился на борту, меняя масло и занимаясь то одним делом, то другим. В полдень наведался в город перекусить в китайской забегаловке, где прилично кормят за сорок центов, потом купил подарки жене и нашим трем девчонкам. Ну, сами знаете, что-то из парфюмерии, парочку вееров и три высоких гребня. Покончив с этим, заглянул в бар к Доновану, взял пива и поболтал с хозяином, а затем вернулся на пристань, еще пару-тройку раз подкрепившись пивом по дороге. В баре «Кунард» угостил Фрэнки парочкой кружек и поднялся на лодку в самом лучшем расположении духа. В кармане оставалось еще сорок центов. Фрэнки составил мне компанию, и пока мы сидели на борту, дожидаясь Джонсона, то распили еще по бутылке холодного из ящика со льдом.
Эдди за весь день не показал и носа, но я знал, что он рано или поздно объявится, а точнее, когда ему окончательно откажут давать в долг. Донован рассказал, что накануне вечером Эдди заглядывал к нему на пару с Джонсоном и что Эдди сам угощал того в кредит. Словом, мы сидели и ждали, и я уже начинал беспокоиться, куда запропастился Джонсон. Я заранее предупредил ребят на причале, чтобы он в мое отсутствие дожидался на борту, но, как выяснилось, он не приходил. Может, он развлекался до утра и встал лишь к полудню? Впрочем, банки открыты до половины четвертого. Потом мы увидели улетающий рейсовый самолет, и к половине шестого от прекрасного настроения не осталось и следа; меня грызли самые мрачные предчувствия.
В шесть вечера я отправил Фрэнки в гостиницу разузнать про Джонсона. Мне по-прежнему хотелось верить, что тот просто где-то задерживается или, скажем, не в силах подняться с кровати после вчерашнего. Я ждал и ждал, пока не стемнело. Весь извелся, потому что Джонсон задолжал мне восемьсот двадцать пять долларов.