Вот еще одна история. В 1996 году я познакомилась с человеком, который, как оказалось, был близким другом Оззи Осборна. Он сказал, что семья Осборнов самая странная, забавная, дикая и необычная любящая семья из тех, какие ему приходилось видеть. Он сказал: «Ты должна о них написать! Тебе просто нужно провести с ними время и посмотреть, как они общаются. Не знаю точно, что тебе с этим сделать, но должен же кто-нибудь сделать какой-то проект про Осборнов, они такие фантастичные, поверить трудно».
Это меня заинтриговало. Но, опять же, я так и не взялась за дело; в итоге за Осборнов взялся кто-то другой, и это дало результат, заслуживающий внимания.
Было еще очень много идей, которые я так и не реализовала, и они стали чьими-то еще проектами. Другие люди рассказывали сюжеты, хорошо мне знакомые, истории, которые когда-то привлекли мое внимание, казались мне взятыми из моей собственной жизни или созданными моим воображением. Не всегда я так спокойно реагировала, если идеи переходили к другим авторам. Бывало, это воспринималось болезненно. Бывало, мне приходилось, кусая губы, смотреть, как другим людям достаются успех и победы, которые я когда-то предназначала себе.
Но они, а не я, воспользовались выпавшим шансом.
А значит, им по праву достались и чудесные тайны.
Множественное открытие
В дальнейшем, размышляя об этом, я поняла, что происшедшее между мной и Энн Пэтчетт можно считать художественной версией множественного открытия – этот термин используется в научном сообществе, когда двое или больше ученых в разных частях мира приходят к одной и той же идее одновременно. (Исчисление, кислород, лента Мебиуса, существование стратосферы, теория эволюции – все это лишь отдельные примеры идей, у которых было несколько открывателей.)
Почему так происходит? Этому нет логического объяснения. Как могут два человека, которые никогда не слышали о научной работе друг друга, прийти к одним и тем же научным заключениям в один и тот же исторический момент? И тем не менее это случается чаще, чем вы можете себе представить. Когда венгерский математик XIX века Янош Бойяи пришел к открытию неевклидовой геометрии, отец торопил его с публикацией материалов, пока кто-нибудь еще не реализовал ту же идею. Он говорил: «Для идей, как и для растений, настает время, и тогда они созревают одновременно в разных местах, точно так же, как ранней весной на солнечных местах повсюду вылезают подснежники».
Множественные открытия происходят и вне научной сферы. В мире бизнеса, к примеру, существует представление о том, что новая великая идея может «витать где-то поблизости», носиться в воздухе, и первый человек или компания, которые ее уловят, получат преимущество первооткрывателя. Иногда все хватаются за идею одновременно, в безумной борьбе за первенство. (Пример: возникновение персональных компьютеров в 1990-е годы.)
Множественные открытия порой можно наблюдать даже в романтических отношениях. Никто годами не проявлял к вам интереса, и вдруг – неожиданность: два ухажера одновременно! Это конечно же тоже множественное открытие!
На мой взгляд, множественное открытие похоже на то, как будто вдохновение колеблется, не может выбрать – и в конце концов решает использовать два канала одновременно. По правде говоря, вдохновение может позволить себе поступить так, если захочет, оно совершенно не обязано оправдываться перед нами и объяснять свои мотивы. (Я считаю, нам и так уже посчастливилось, что оно со всеми нами общается, а просить его еще и объяснять свои действия было бы чересчур.)
В конце концов, это же просто подснежники, которые пытаются вылезти на свет.
И не надо заморачиваться из-за странности и непредсказуемости всех этих событий. Просто примите их как данность. Таковы уж странные, мистические условия творческого существования. Тут не может быть ни краж, ни прав собственности, ни трагедий, ни проблем. Там, откуда приходит вдохновение, нет ни времени, ни пространства. Там не место соревновательности, эгоизму или каким-либо ограничениям. Есть только сама по себе идея и та настойчивость, с которой она без устали ищет, пока не найдет такого же упорного компаньона. (Или нескольких компаньонов, так тоже случается.)
Соглашайтесь сотрудничать с этой настойчивостью.
Трудитесь с ней бок о бок, со всей доступной вам открытостью, доверием и усердием.
Работайте, вкладывая свое сердце, потому что – я обещаю – если вы будете работать каждый день, день за днем, то в одно прекрасное утро вам посчастливится прорваться – и расцвести.
Хвост тигра
Одно из лучших когда-либо слышанных мной описаний этого феномена – того, что идеи приходят и уходят по своей прихоти, – принадлежит американской поэтессе Рут Стоун.
Я познакомилась со Стоун, когда ей было почти девяносто, и она потчевала меня рассказами о своем поразительном творческом процессе. Она поведала, что в детстве, проведенном на ферме в Вирджинии, она, бывало, работала в поле и вдруг слышала приближение своих будущих стихов – она слышала, как стихи несутся к ней, будто конь на всем скаку. Когда это случалось, Рут уже знала, что делать дальше: она «как угорелая» неслась домой наперегонки со стихотворением, надеясь, что вовремя схватит листок с карандашом и успеет его записать. Таким образом, когда стихи настигали и входили в нее, она успевала их ухватить и зафиксировать, как диктовку, как можно быстрее перенося слова на бумагу. В такие моменты она физически ощущала, как стихи влетают в ее тело и выходят с противоположной стороны. Иногда они задерживались в ее голове на какой-то миг, ища отклика, но потом уносились, уходили раньше, чем она успевала их схватить, и неслись галопом дальше, по всему земному шару, как сказала Рут, «в поисках другого поэта».
Но бывали случаи (и это самая потрясающая часть рассказа), когда она, чуть было не упустив стихотворение, все-таки в последний момент успевала ухватить его «за кончик хвоста». Это было все равно что поймать за хвост тигра. Потом она почти в буквальном смысле затаскивала стих обратно, тянула одной рукой, а другой записывала, как школьный диктант. В таких случаях стихи появлялись на бумаге от последнего до первого слова – в обратном порядке, но в остальном неповрежденные.
Так вот, друзья мои, это жутковатое, из прошлых времен шаманство, смахивающее на ритуалы вуду, тоже Большое волшебство.
И знаете, я ей поверила.
Тяжкий труд против волшебного порошка
Я верю ей, потому что не сомневаюсь: любой из нас может припомнить, как в его жизнь врывалось чувство тайны и вдохновения. Конечно, не всем нам дано стать такими же безупречными божественными каналами, как Рут Стоун, почти ежедневно, без преград и сомнений, пропуская через себя подлинное творчество… но мы можем подойти к этому источнику ближе, чем думаем.
Скажу честно: большая часть моей литературной жизни не похожа на жуткую, из прошлых времен, смахивающую на шаманство вуду, Большое волшебство. В основном она состоит из малопривлекательного, дисциплинированного труда. Я сижу за письменным столом и пашу, как крестьянин, вот как это делается. Обычно волшебного порошка феи на меня не сыплют.
Но иногда… иногда волшебный порошок появляется. Иногда в разгар работы над книгой я вдруг чувствую, что как будто встала на движущуюся дорожку вроде тех, что есть в больших аэропортах. До моего терминала еще далеко, а чемодан оттягивает руки, но мне вдруг кажется, что некая внешняя сила мягко подхватывает и несет меня. Что-то несет меня вперед – какая-то мощная и щедрая сила, – и это явно не я.
Возможно, вам тоже знакомо это чувство. Чувство, которое испытываешь, когда что-то получилось очень удачно, а позже, когда смотришь на это свое произведение, можешь сказать только: «Сам не понимаю, откуда что взялось».
Вы не можете это повторить. Не можете объяснить. А ощущение такое, как будто вас кто-то вел.
Я испытываю это чувство только изредка, но это самое изумительное, самое грандиозное чувство, какое только можно себе представить. Не думаю, что в жизни есть более совершенное, более полное счастье, чем это, кроме, пожалуй, влюбленности. В Древней Греции такое состояние наивысшего блага называли словом эвдемония, что можно перевести, в том числе, и как «добрая энергия», и можно же допустить, что речь идет о некоем заботливом руководстве со стороны божественных созданий, духов. (Впрочем, современные специалисты, которым, видимо, неловко рассуждать о божественных тайнах, говорят иначе: «поймать волну» или «быть на кураже».)
Но и греки, и римляне верили в идею доброго духа творчества, существующего вне тела человека, что-то вроде домового, если хотите, который живет в стенах дома и иногда помогает вам в трудах. У римлян для такого трудолюбивого домового было особое название. Он назывался гений – это божество-хранитель, проводник вдохновения. Другими словами, римляне не считали, что исключительно одаренный человек является гением, они верили, что у исключительно одаренного человека есть гений.
Это тонкое, но значительное отличие (быть или иметь) и, как я полагаю, мудрая психологическая концепция. Концепция внешнего гения помогает художнику держать в узде свое эго, не нагружая его бременем полной ответственности – приятной или, в случае провала, тягостной – за результаты его работы. Словом, если работа вышла удачной, вам следует благодарить за помощь внешнего духа, гения, и это поможет вам не впасть в самолюбование. Если же вы потерпели неудачу, это не только ваша ошибка. Вы можете сказать: «Эй, не смотрите на меня так – просто мой гений сегодня не казал ко мне носа!»
В обоих случаях уязвимое человеческое эго защищено.
Защищено от разъедающих душу похвал.
Защищено от разъедающего душу стыда.
Придавленные валуном
Мне кажется, что общество оказало художникам медвежью услугу, начав провозглашать, что кто-то из них является гением, вместо того чтобы говорить, что у этих людей есть гений. Это началось примерно в эпоху Возрождения, сопровождавшуюся всплеском более материалистического и антропоцентрического взгляда на мир. Боги и мистерии потеряли значение, куда-то подевались, и всю честь и ответственность за творчество вдруг возложили на самих художников – только вдуматься: ответственность за капризы вдохновения взвалили на слабые и хрупкие человеческие плечи.
Мы походя обожествили искусство и художников, вознеся их на несуразно, неподобающе высокий уровень. Пиетет по отношению к людям, которые являются «гениями» (включая почести и положение, которые этому часто сопутствуют), вознес творцов на вершину, превратил в жрецов некоего культа, а то и в небожителей, почти богов. Как хотите, но это кажется мне перегибом и слишком тяжким бременем для простых смертных, какими бы талантливыми они ни были. Вот когда художники начинают сходить с ума, гнуться и ломаться под тяжестью своих необычных даров.
Когда художников обременяют титулом «гениев», они, по-моему, теряют способность относиться к себе легко, с иронией и свободно творить. Вот, к примеру, Харпер Ли, которая за долгие годы так ничего и не написала после феноменального успеха «Убить пересмешника». В 1962 году, когда Ли спросили, что она думает о перспективах написания какой-нибудь другой книги, она ответила: «Мне страшно». А еще она говаривала: «С каждой вершины есть только одна дорога».
Поскольку Ли никогда не высказывалась более определенно, можно только гадать, почему эта невероятно знаменитая писательница за свою долгую жизнь не подарила миру десятки прекрасных книг. Но я подозреваю, что ее мог придавить валун собственной популярности. Возможно, груз оказался слишком тяжелым, ответственность слишком пугающей, а ее художественное мастерство улетучилось, не выдержав страха – или, что даже хуже, – конкуренции с самою собой. (Если на то пошло, чего еще могла бояться Харпер Ли? Только одного: что она не сможет переплюнуть Харпер Ли.)
А насчет того, что с вершины, на которую взобрался, есть только один путь, Харпер Ли заметила очень верно, правда? То есть, если не можешь повторить собственное, сотворенное раз в жизни чудо, если не уверен, что сможешь еще раз забраться на вершину, к чему тогда вообще напрягаться и творить что-то? Я, вообще-то, имею право об этом говорить, потому что и сама вроде как побывала однажды «на вершине» – когда моя книга три года оставалась в списке бестселлеров. Так вы не представляете, сколько народу тогда сочувственно интересовались: «И как же тебе теперь переплюнуть этот успех?» Эти люди говорили о моей великой удаче, о моем счастливом случае так, словно это было проклятие, а не милость богов. Они искренне сочувствовали мне, ведь, по их мнению, я должна была умирать со страху при мысли, что не в силах буду снова подняться на такую высоту.
Но помилуйте, такой подход подразумевает, что есть некая «вершина» и что единственное, ради чего люди занимаются творчеством, желание покорить эту вершину (и подольше на ней задержаться). Такой подход подразумевает, что к загадочному, полному тайн творческому началу можно подходить с теми же мерками, что и у нас – по человеческим меркам успеха и неудачи, победы и поражения, соперничества и состязаний, тиражей и объемов продаж. Такой подход подразумевает, что ты должен рваться к победе и постоянно побеждать, причем не только современников, но, увы, и ранние версии самого себя. Что опаснее всего, такой подход подразумевает, что если не рассчитываешь на победу, то нечего и продолжать игру.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.