Круги времени. Фантастический рассказ. Из архива
Алексей Корепанов. Круги времени
Горбовский устало опустился на скамейку и закрыл глаза. За бульваром грохотали трамваи, мимо шли люди, и Горбовский отчетливо представлял, как они рассматривают его серебристый костюм, обмениваются репликами и не раз оглядываются на него, тридцатидвухлетнего мужчину с непомерно усталым лицом.
- Старик, а вырядился, как стиляга...
"О боже, что значит "стиляга"?!"
- Может, это иностранец какой?
- Ну да, иностранец! Напился и спит на солнышке.
"Неужели они в этом находят удовольствие?"
- Гляди, костюмчик шикарный.
- У моего Юрки не хуже. На толкучке купил...
"На толкучке? Толкать, толкаться... Толкаются и покупают костюмы..."
Горбовский невольно улыбнулся, но глаз не открыл. На это уже просто не было сил. К тому же болела голова - вероятно от удара о переборку, и перед глазами стояла пелена, из-за которой все окружающее воспринималось, как в тумане.
Горбовский сидел, вытянув ноги, и вспоминал, как очнулся в каком-то сарае на окраине, как долго пробирался по узким улочкам с деревянными домами - и вдруг вышел на широкий проспект, переполненный трамваями, троллейбусами, автомобилями. Он вспоминал, как обескураженно стоял на углу возле красно-желтой ограды, стоял и смотрел на бегущие машины, на спешащих мимо людей в несколько непривычных его глазу костюмах. Затем он медленно пошел по проспекту, остановился у газетного стенда возле трамвайной остановки, долго изучал газету, взглянул на другую сторону улицы, на красный плакат "XXV съезду KПCC - достойную встречу!", вздохнул и направился дальше.
Солнце палило беспощадно, и он с грустью смотрел на длинные очереди, выстроившиеся возле цистерн с квасом, на бутылки с лимонадом, украшавшие витрины гастрономов. Пыль, жара, синие удушливые облака из выхлопных труб автомобилей, грохот трамваев и грузовиков, скрежет тормозов на перекрестках, толпы людей - все это обрушилось на него после тишины, покоя и прохлады станции. К концу дня oн совершенно одурел и бесконечно устал, к тому же его мучил голод. Он еле доплелся до бульвара, пересекающего шумную улицу, и обессиленно сел на скамейку.
Впечатлений было слишком много, и Горбовский даже не пытался разобраться в них. Для него ясно было одно: он очутился совершенно один в чужом городе, среди чужих людей, и не к кому было обратиться за помощью - он слышал кое-что о психиатрических лечебницах...
Горбовский незаметно для себя задремал, и ему приснилась станция, он сам, а потом сегодняшний взрыв, в клочья разметавший сверхпрочные конструкции, разрушивший станцию и закинувший его в какой-то темный пустой сарай на окраине города. Горбовский вздрогнул и проснулся. Вероятно, он спал довольно долго, так как уже стемнело, и на бульваре зажглись фонари.
Он встал, размял затекшее тело, провел рукой по лицу, уже покрывшемуся колючей щетиной, и в растерянности вновь опустился на скамейку. Что же теперь делать? Куда идти? Всё происшедшее внезапным грузом навалилось на Горбовского, и он вдруг почувствовал себя так скверно, что, обливаясь холодным потом, рванул ворот своего серебристого костюма и застонал.
- Вам плохо?
Участливый голос раздался у самого уха Горбовского, и он открыл глаза. Над ним склонилась девушка лет двадцати четырех, в белом плаще, с сумочкой через плечо. Горбовский молча смотрел на нее, и ему внезапно показалось, что он видит давно знакомое лицо. Светлые волосы, участливые глаза, в свете фонаря золотятся маленькие серьги.
- Ничего, уже лучше.
Он сел прямо, заметил, что девушка с любопытством смотрит на его костюм, и устало усмехнулся:
- СмОтрите... И все смотрят... Целый день.
Девушка засмеялась, тряхнула головой, и серьги заблестели маленькими каплями золота.
- Необычный у вас костюм...
- Ленинградская швейная фабрика-автомат, - измученно пояснил Горбовский.
- А разве есть такие? - удивилась девушка.
- Нет, так будут, - махнул рукой Горбовский.
Девушка пожала плечами.
"Где же я мог видеть ее? А, чепуха, абсурд! Конечно, нигде..."
- Вы садитесь, - предложил Горбовский. - Только не думайте, что я набиваюсь вам в кавалеры, и не спрашивайте меня ни о чем. Мне трудно отвечать.
- Почему?
Горбовский потер рукой лоб, помолчал и вдруг, резко подняв глаза на девушку, выдохнул ей в лицо:
- У меня болит голова, я очень голоден, устал и вообще мне некуда деться, негде переночевать. Понятно?
Девушка растерянно глядела на него и молчала.
- Не бойтесь, я не сбежавший тюремщик и не сумасшедший.
- Какой тюремщик? - девушка медленно шагнула назад. - Вы, наверное, хотели сказать: "Заключенный"?
- Ну да, - поправился Горбовский. - Я не убежал из тюрьмы, но у меня нет никакого, - он замялся, - ну, удостоверения личности, что ли, и совершенно нет денег.
- Господи! - девушка всплеснула руками.
Она помолчала немного, видимо, колеблясь, пристально взглянула на Горбовского и внезапно решительно сказала:
- Знаете что, пойдемте ко мне.
- Ого! - Горбовский изумленно поднял брови. - А вы меня не боитесь? Я что-то не слышал, чтобы в ваше время девушки предлагали незнакомым мужчинам идти вечером к ним домой.
- Как вы сказали? - удивилась девушка. - В ваше время?
- Я хотел сказать: "В наше время", - смутился Горбовский.
Девушка наклонилась к нему и тихо произнесла:
- Я вас нисколько не боюсь. Знали бы вы, какой у вас вид. Такой усталый и несчастный, что просто жалко смотреть.
Горбовский молча глядел на нее.
- Идемте, - мягко сказала она, улыбаясь, и Горбовский тоже улыбнулся и встал со скамейки.
* * *
- Между прочим, мы еще не познакомились, - сказала девушка, наливая чай.
Горбовский отодвинул стул, встал, одернул костюм и, откашлявшись, хрипловато произнес:
- Партан.
Девушка улыбнулась:
- И костюм у вас необычный, и имя.
Горбовский смущенно кашлянул.
- А меня зовут Таня.
Девушка поставила чайник на подставку, подошла к Горбовскому и подала ему руку. Он осторожно пожал ее узкую прохладную ладонь.
- Ну, вот и познакомились. А теперь давайте пить чай, и я вас уложу спать.
- Я просто не знаю, как мне вас отблагодарить, - пробормотал Горбовский, размешивая ложечкой сахар в стакане.
- Да что вы! - Таня махнула рукой.
Она села напротив и, взяв чашку, взглянула на Горбовского:
- Хотя знаете что? Вы расскажете мне свою историю.
- Хорошо, - нехотя протянул Горбовский. - Только когда будете вызывать машину из психиатрической лечебницы, скажите мне, чтобы я внутренне настроился на жизнь в компании сумасшедших.
- Неужели ваша история так необычна? - восхищенно удивилась Таня.
- Еще как необычна...
- Тогда вы ее расскажете сегодня.
Горбовский не ответил и отхлебнул из стакана. Приятное тепло растекалось по телу, глаза слипались сами собой, комнату уносило куда-то вдаль, лицо Тани расплывалось и исчезало в сладком тумане.
"Откуда же я знаю это лицо, откуда?.. Откуда?.. Почему оно так знакомо мне?.." - лениво думал Горбовский, с трудом удерживаясь на стуле прямо.
- Ой, простите меня, Партан! Я сейчас вас уложу, - услышал он сквозь сон.
Потом он смутно помнил, как раздевался, как ткнулся лицом в прохладную подушку - и всё провалилось в сонное забытье.
* * *
Он спал крепко, без сновидений, а проснувшись, по привычке бодро соскочил с постели и бросился к двери каюты - раньше всех успеть в умывальник их пятой секции. Лишь сделав несколько шагов по направлению к двери он увидел, что находится в незнакомой комнате. Маленький столик с книгами у окна, рядом - полированный секретер, у стены диван-кровать, на котором спал Горбовский, а посреди комнаты, под люстрой, - круглый обеденный стол, на котором лежала записка, придавленная массивными золотыми часами.
Горбовский подошел к столу, взял записку.
"Ушла на работу. Вернусь к пяти часам. Еда на кухне в холодильнике. Хозяйничайте сами. Подождите меня. Таня".
Горбовский подтянул трусы, положил записку на стол и, взглянув на часы, отправился обратно к постели. Вдруг он повернулся, еще раз внимательно взглянул на часы и тихо охнул. Он пододвинул ногой стул, обессиленно опустился на него и дрожащими руками взял их со стола. На основании часов, под циферблатом, были выгравированы слова, которые он прекрасно знал с детства.
- Дорогой Танюшке в день двадцатилетия, - медленно прочитал он и испугался, что уронит часы на пол - так дрожали его руки.
- От любимого дедушки, - задумчиво сказал Горбовский и облокотился на стол, обхватив голову руками.
Часы назойливо тикали возле уха Горбовского, и он все крепче сжимал голову, уткнувшись носом в холодную клеенку.
- Мама, моя милая мама... - простонал он, стиснув зубы. - Моя жена...
Теперь Горбовский понял, что хотел сказать отец. Понял, что значил странный взгляд матери. Два человека на серой бетонной дороге знали, что прощаются с ним навсегда...
...Он не помнил, сколько времени сидел так, раздетый, забыв о неубранной постели. Голод напомнил ему о времени. Он взглянул на часы - было двадцать минут пятого, - торопливо вскочил, натянул на себя серебристый костюм, заботливо повешенный на спинке стула, убрал постель и побрел на кухню.
Он гремел кастрюлями, готовя обед, и не слышал, как пришла Таня. Она остановилась в дверях:
- Здравствуйте, Партан.
Горбовский отскочил от плиты, повернулся к девушке, в пестром фартуке, с поварешкой в руке, и она рассмеялась, глядя на его растерянную физиономию.
- Большое вам спасибо, Партан. Идите в комнату, я доделаю все сама.
Она мягко взяла у него поварешку, сняла с него фартук, и он сел на диван в комнате, готовясь к необычному рассказу.
Они пообедали в тишине. Горбовский ловил на себе взгляды Тани и лишь ниже опускал голову.
Таня вымыла посуду, Горбовский вытер ее, и они вернулись в комнату.
- Ну что ж, Партан, я жду вашего рассказа.
Таня села за столик у окна, облокотилась на него и с любопытством взглянула на Горбовского.
Он постоял посреди комнаты, потом медленно сел на диван.
- Послушайте, Таня, - он замялся. - Вы - моя жена.
- Что?!
- Я хотел сказать, моя будущая жена...
- Ух ты! - у нее перехватило дыхание. - Вы решительный человек, Партан!
- Не смейтесь, ради бога! - Горбовский вскочил с дивана и подошел к ней. - Bы действительно моя будущая жена. Но это еще не все... Дело в том, - Горбовский в упор взглянул в серые глаза девушки, - что вы еще и моя мать... Вы будете моей матерью...
- Это интересно! - Таня откинулась на спинку стула и с любопытством разглядывала Горбовского. - Может быть, я еще и ваша будущая бабушка?
Горбовский подошел к столу, взял часы.
- Эти часы вам подарил на день рождения ваш дедушка, Василий Андреевич. Правильно?
Таня ошеломленно кивнула.
- Откуда вы знаете?
- Он мой прадедушка.
Горбовский опустил голову, потом исподлобья взглянул на Таню. Она молча разглядывала его.
- О черт, что я говорю! - простонал Горбовский. - Вы принимаете меня за сумасшедшего. Ладно, буду говорить по порядку. - Он поднес часы к лицу, задумчиво продолжил: - Да, всё это шутки времени. Оно тоже способно иногда идти по кругу, как вот эти стрелки...
Он поставил часы на место и зашагал по комнате - от стула, на котором сидела Таня, до двери на кухню - и обратно.
- Меня зовут Партан Горбовский. Я родился в одна тысяча девятьсот семьдесят шестом году, - произнес он громко и раздельно.
Таня невольно взглянула на календарь над столиком.
- Да-да, - Горбовский остановился, поднял руку. - Я знаю, что сейчас идет семьдесят пятый. Узнал из газет. В то же время, я родился в сорок третьем году, поскольку мне тридцать два. Послушайте, Таня, - Горбовский порывисто шагнул к неподвижной девушке, - ведь ваша фамилия Пархоменко. Через год у нас родится сын, и мы назовем его Партаном в честь вас, моей жены. Партан - это сокращенное Пархоменко Татьяна. Мое отчество - Партанович... Господи, вы опять ничего не понимаете! Не смотрите на меня так! - умоляюще воскликнул Горбовский. - Я попытаюсь всё объяснить. Итак, я родился в тысяча девятьсот семьдесят шестом году. Мои родители - Партан Горбовский и Татьяна Пархоменко. Вчера я ломал себе голову, где я мог видеть ваше лицо. Теперь мне всё ясно: я однажды видел фотографии моей матери, сделанные в годы ее молодости - так ведь это и есть вы! Из рассказов матери, то есть из ваших рассказов, я знаю, что мы переехали отсюда через год после моего рождения, то есть в семьдесят седьмом. Мой отец был монтажником, потом работал на одном из северных космодромов, а мать была врачом. Ведь вы врач?
Таня, не сводя широко раскрытых глаз с шагавшего по комнате Горбовского, кивнула.
- Я окончил школу, - продолжал Горбовский, - потом институт, и в девяносто восьмом году, приобретя специальность космического монтажника, получил направление на орбитальную станцию "Родина". Почти десять лет я провел над Землей, монтировал космические станции... Ну, вы представляете, что это такое? У вас ведь уже был запущен "Салют" и "Скайлэб".
Таня опять молча кивнула.
- Ну вот, я строил, в принципе, такие же станции, только больших размеров, предназначавшиеся для длительной эксплуатации. Несколько раз в год я навещал родителей - они жили в Петрозаводске, - а потом вновь возвращался в космос. Так продолжалось до пятнадцатого июня две тысячи восьмого года. В тот месяц - этo было всего неделю назад, - не удивляйтесь, сейчас вы всё поймете, - так вот, в тот месяц я вновь улетал на свою станцию. В последний день перед отлетом отец зашел ко мне в комнату. "Партан, - сказал он, - мне нужно поговорить с тобой". Я отложил книгу и повернулся к нему. Он сел рядом со мной и тихо сказал, глядя мне в глаза: "Партан, я прошу тебя, не улетай завтра на станцию. Задержись недельки на две". Я засмеялся, погладил его по руке: "Ну что ты, отец! У нас горит план. Мне никак нельзя опаздывать. Да я ведь вернусь месяца через полтора". Отец грустно улыбнулся и как-то странно посмотрел на меня. "Я очень тебя прошу", - еще тише повторил он. "Нет, я не могу остаться", - твердо сказал я. Я видел, что отец колеблется, словно не решаясь что-то сказать. Наконец он вздохнул и произнес: "Через шесть дней после того как ты прилетишь на станцию, ее разнесет на куски..." Я опять засмеялся, поцеловал его в щеку: "Папка, бог с тобой! Плюнь на свои предчувствия!" Если бы я знал, что это было не предчувствие! - Горбовский стиснул руками стул. - Отец печально взглянул на меня. "А если тебя попросит остаться мать?" - "Да что вы, в самом деле! - взорвался я. - Поймите, у нас горит план, я не могу опаздывать!" Отец медленно поднялся и молча вышел из комнаты.
На следующий день он с матерью провожал меня до аэробуса. Я крепко поцеловал их на прощание. Они молчали и смотрели на меня как-то странно. Особенно мать... Только теперь я понял... Так смотрят люди, которые знают, что не увидятся больше никогда. "Прощай, сынок", - сказал отец. И добавил что-то о кругах, которые совершает время. Что-то вроде "время вновь пойдет по кругу". Я не понял тогда, конечно, к чему он это сказал и почти сразу забыл о его словах. Я подошел к аэробусу, махнул им рукой. Мать опустила голову на плечо отца и, кажется, заплакала. Но я вспоминаю это лишь теперь, тогда же я был мыслями уже на станции и не заметил их печали. Ведь у нас горел план! - Горбовский горько усмехнулся. - Я прилетел на станцию рейсовым грузовиком и уже на следующий день приступил к работе. Мы монтировали корпус космической обсерватории, работали, как черти, и мне некогда было вспомнить о родителях, разобраться в словах отца, подумать о нашем несколько странном прощании. А на пятый день я умудрился где-то простудиться, и автоконтролер не выпустил меня на работу. Два дня я провалялся на кровати в своей каюте, читая книги, а потом действительно произошел взрыв. На станции не было никого, кроме меня - все находились на участке монтажа обсерватории, - и пострадал, вероятно, только я один. - Горбовский взглянул на неподвижную Таню. - Я догадываюсь, что там случилось. Недалеко от нашего сектора