Бабушка выливает воду из самовара, вытряхивает золу. Этим она всегда заканчивает свои хлопоты за день. И вот уже погасила свет, ложится в свою постель, недалеко от меня. Я высовываю голову из-под теплого одеяла и тихонько прошу:
— Бабушка, бабусенька, расскажи сказку!
— Ты все еще не спишь, ночная птичка? — спрашивает она.
— Только одну сказку, бабуся, а потом я засну, — снова прошу я и уютно сворачиваюсь под одеялом.
В доме темно и тихо. Даже ветер на дворе как будто перестает выть. Бабушка начинает рассказывать. Ее голос становится глухим, мне кажется — он доносится откуда-то издалека… нет, не издалека, а из давних-давних времен.
— В давние-давние времена, — говорит бабушка, — жил-был на свете батыр Тимербек. Однажды на его страну напал царь, у которого было змеиное туловище и двенадцать человеческих голов. Царь этот привел с собой несметное войско. Тимербек вместе со всеми джигитами ушел на поле боя защищать свою страну. А дома у батыра Тимербека осталась красавица сестрица Гульнур с лицом, как луна, с глазами, как звезды.
Однажды Гульнур со своими подругами пришла за водой к озеру. Вдруг поднялась буря, закружился вихрь. Девушки разбежались и спрятались в камышах. Когда буря утихла, девушки вышли из камышей на берег. Только Гульнур не вышла. Ее подруги обыскали все вокруг озера, искали Гульнур до вечера и не нашли. Так и не стало красавицы Гульнур, девушки с лицом, как луна, с глазами, как звезды.
Батыры-воины, прогнав царя со змеиным туловищем и двенадцатью человеческими головами, с радостью возвращались домой. Приехал домой и Тимербек. Но радость его сменилась горем. Не слезая со своего крылатого коня, батыр вложил в ножны саблю, которая могла одним взмахом достать врага за сорок верст, и поехал искать Гульнур.
Ехал батыр месяц, ехал год, семь морей переплыл, семь гор проехал. В одной горной пещере повстречался Тимербеку седовласый старик.
«Здравствуй, дедушка! Какая судьба привела тебя в эти горы?» — спросил батыр.
«Путнику — добрый путь! — приветствовал его старик. — Ты, джигит, кажется, спросил, какими путями я попал сюда? Я пришел той же дорогой, что и ты».
Тимербек слез с коня и сел на камень возле старика. Старик начал рассказывать:
«Когда я был таким же молодцом, как и ты, мою сестру похитил дракон. С тех пор я искал ее много лет и теперь наконец нашел. За этой горой есть железный дворец с золотой крышей. Там живет дракон. Но я состарился, одряхлел, и у меня уже не осталось силы, чтоб побороть дракона».
«Наверно, и моя сестра в этом дворце. Едем скорей! Как видно, у нас с тобой одно и то же несчастье», — сказал Тимербек и вскочил на своего коня.
«Будь терпелив, джигит, — ответил старик. — Я и сам в юности был известным батыром. Но к этому дракону нельзя близко подойти. Когда он видит приближающегося к его дворцу человека, то на сорок верст изрыгает из своей пасти огонь».
Выслушав рассказ, Тимербек вынул из ножен свою саблю, взмахнул ею — и перед глазами старика от земли до неба сверкнула молния.
«Это сабля мести», — объяснил Тимербек и рассказал старику о волшебном свойстве своей сабли.
И отправились они вдвоем в путь-дорогу. День идут, ночь идут. Наутро достигли батыры вершины высокой горы. Отсюда увидели они железный дворец. Его золотая крыша сверкала на солнце. А вокруг дворца все было черным-черно, земля превратилась в золу и уголь. Вдруг из дворца навстречу батырам с шумом вырвался огонь. Огонь все приближался и с каждой секундой увеличивался.
«Этот огонь я видел много раз, — сказал старик. — Это дракон, заметив нас, вышел из дворца».
А огонь, превратившись в огромное пламя, уже совсем приблизился к батырам. Тогда Тимербек вынул из ножен свою саблю и ударил ею по огню. Раз ударил и другой раз ударил, но пламя разгоралось все сильнее. Вот уже совсем окружил огонь батыров, опалил им лица, но не бросил Тимербек сабли своей, хоть она и накалилась докрасна.
День бился с огнем Тимербек, ночь бился. На третий день огонь ослабел. Тимербек шаг за шагом стал приближаться к дворцу дракона. За Тимербеком шел и старик. К вечеру третьего дня огонь потух, с земли поднимался черный дым. Это дымились двенадцать отрубленных голов убитого дракона.
Батыры сломали семь дверей железного дворца и вошли в него. А дворец был полон самых красивых девушек страны, похищенных драконом. И тут среди них Тимербек и старый батыр нашли своих сестер. Освободили всех пленниц и отправились домой. Радуются и веселятся они и даже плачут от радости. Да и как же им не радоваться!..
Бабушка свои сказки всегда заканчивает неожиданно. Никогда не добавит, как дедушка Мансур: «До сих пор живут-поживают, добра наживают».
Я лежу и молчу. А перед моими глазами, как молния, сверкает волшебная сабля.
— Бабушка, где же теперь сабля того батыра? — не выдержав, спрашиваю я.
Бабушка неторопливо отвечает:
— В руках у твоего папы, Ямиль, та сабля… Спи уж, спи…
Письмо, которое трудно прочесть
Мама все не едет.
Однажды утром, когда бабушка вышла подоить корову, пришла тетя Гюлхылу, письмоносец. Она оставила для мамы газету из Уфы. В этой газете я разбираю только два слова, они написаны крупными буквами: «Красная Башкирия». Тетя Гюлхылу дала мне еще небольшую, сложенную вчетверо бумажку.
— Это телеграмма от матери, — сказала она и ушла.
Я держу в руках телеграмму и не знаю, что с ней делать. Что это такое — телеграмма? Хорошее это что-нибудь или плохое?
— Бабушка, а бабушка! — кричу я и бегу к ней навстречу. — Принесли телеграмму!
— Кто? Откуда?
Бабушка смотрит по сторонам. Я отдаю ей бумагу и вижу, как дрожат ее руки.
— Боже мой, только бы не «похоронная»… — говорит она.
— Нет, бабушка, тетя Гюлхылу сказала — телеграмма от мамы.
Бабушка торопливо одевает меня и посылает за дедушкой Мансуром. Если у нас что-нибудь случается, мы всегда зовем дедушку Мансура, чтоб посоветоваться. Как он скажет, так и делаем, потому что нет ничего на свете, чего бы он не знал.
Дедушка Мансур часто говорит: «Мне уже скоро девяносто лет».
Девяносто — это очень много. Я умею считать до девяноста. У дедушки Мансура есть жена — слепая бабушка Фархуниса. Они живут только вдвоем. У них не было сыновей, а дочери вышли замуж и уехали в другие аулы.
Моя бабушка часто говорит:
— Ты, Мансур, живешь с божьей помощью!
А Мансур отвечает:
— Если б не заботился обо мне колхоз, недалеко бы я ушел с божьей помощью, сестра.
Их разговор я плохо понимаю.
Дом дедушки Мансура рядом с нашим. Я вхожу в ворота. Дедушка Мансур подметает двор.
— Дедушка! Принесли телеграмму, иди скорей! — кричу я.
Дедушка Мансур, ни о чем не спрашивая, входит к себе в дом. Я только один разочек взбираюсь на снежную горку у крыльца, скатываюсь вниз и бегу домой.
Когда дедушка Мансур идет к нам давать советы, он всегда надевает белый чекмень и подпоясывается красивым красно-голубым поясом. Иногда он приходит не один, а берет с собой и бабушку Фархунису.
Сегодня они тоже входят к нам вдвоем, взявшись за руки.
— Здравствуй! Как здоровье? Как поживаешь, сестра? — спрашивает дед Мансур бабушку и усаживает свою старуху на сундук. — Телеграмма, что ли, пришла, сказал Ямиль. Откуда пришла, от кого?
— Ямиль говорит — от Кюнбикё, но мы не можем узнать, что в ней написано, — беспокоится бабушка.
— Ну-ка дай ее сюда, — говорит дедушка Мансур и берет бумагу. — Телеграмма, сестра, — это письмо, которое посылают по проводам. Видно, Кюнбике послала.
Он долго осматривает бумагу со всех сторон.
— Прочитай уж, пожалуйста, — просит бабушка. — Сердце у меня не на месте — боюсь, не «похоронная» ли это! Ведь на войне мои дети.
— Что это не «похоронная», знаю наверняка, сестра, но вот прочитать не могу. В молодости везде я побывал, всяким ремеслам учился, и в Оренбурге был, и в Стерлитамаке, а вот разбирать написанное не научился.
Бабушка снова берет у него из рук телеграмму, то наденет, то снимет очки — так ей, видно, хочется прочитать написанное.
— Не беспокойся, кума, — вмешивается в разговор бабушка Фархуниса. Она не видит и очень редко говорит. — Не беспокойся, если это весть от Кюнбике, то, должно быть, хорошая.
— Фархуниса слепая, потому что ее глаза не видят, — говорит бабушка, — а мы с тобой, Мансур с глазами — и тоже слепые. Больно и горько. В тот год, когда начали строить колхоз, хотели меня хорошие люди научить читать и писать, а я отказалась. А вот теперь — сиди как глупая. Если б умела писать, сама бы сыновьям посылала свое благословение.
Мне очень жалко смотреть, как мучаются эти три старых человека. Хочется подбежать к ним и громко прочесть написанное. Как бы они обрадовались! Как жалко, что я все еще не хожу в школу! Если б можно было сейчас побежать в школу, быстро научиться читать, и вернуться… О, я все равно научусь читать и писать! Я буду, как мама, читать толстые-претолстые книги, а прежде всего прочту все сказки.
Бабушка Фархуниса поднимает голову и к чему-то прислушивается.
— Кума, — говорит она, — это не ребята ли проходят по улице? Ты бы пригласила кого-нибудь из них, они прочитали бы эту бумажку.
У бабушки сразу светлеет лицо.
— Ой, правда! Чего мы так растерялись, когда есть у нас школьники! А я и позабыла про них!
Она смотрит в окно, потом, накинув шаль, быстро выходит.
Возвращается бабушка с Махмутом. Я знаю Махмута, он живет на нашей улице и учится в пятом классе.
— Сыночек, прочти-ка вот эту бумажку, сегодня Гюлхылу ее оставила нам, — говорит бабушка.
Я смотрю во все глаза на Махмута. Он гордо берет бумажку:
— Это телеграмма от тети Кюнбике. В ней написано по-русски.
— Это-то мы и сами знаем, — говорит дедушка Мансур.
— Читай, сынок, читай, — просит бабушка.
Махмут читает письмо по-русски, потом рассказывает по-башкирски:
— Тетя Кюнбике пишет: «Шестнадцатого приедем, пусть на станцию шлют лошадь. Привет всем».
Бабушка сразу засуетилась:
— Раздевайся, Мансур!.. Что же ты сидишь, кума! Раздевайся, попьем чайку!..
Она вдруг останавливается посреди комнаты:
— А которое сегодня число?
— Сегодня пятнадцатое, завтра шестнадцатое. Вот… и больше тут ничего не сказано, — важно говорит Махмут и собирается уходить.
— Садись, сынок, и ты садись! — удерживает его бабушка. — С медом попьем чайку!
— Спасибо, бабушка, мне в школу пора, — говорит Махмут и уходит.
У меня даже глаза загорелись, так я позавидовал Махмуту. Эх, как он читал! Громко, слово в слово, и ни разу не запнулся. Мало этого, так еще и от чая с медом отказался!
Дедушка Мансур и бабушка Фархуниса раздеваются и садятся к столу. Я только сейчас начинаю понимать телеграмму: завтра приезжает из далекого города моя мама. Я помню, как она уезжала с большим мешком за спиной. Где она теперь? Почему сегодня еще не шестнадцатое число? Мне кажется, что мама уже входит в ворота и снег скрипит под ее ногами.
Бабушка включает радио. У нас радио днем говорит и поет по-русски, а вечером по-башкирски. Сейчас оно говорит по-русски.
— Непонятная у тебя привычка, сестра, — усмехается дедушка Мансур. — Ты ведь по-русски ничего не понимаешь, а каждый день слушаешь радио: когда ни приду, оно у вас говорит.
— Так ведь это, Мансур, сама Москва говорит. Когда слышишь голос Москвы, легко на душе, — отвечает бабушка. — Хоть я не понимаю слов, но знаю — это слова надежные.
Бабушка сдувает пепел с закипевшего самовара и ставит его на стол. Значит, теперь они уже будут пить чай.
Вот она, моя сестричка!
У наших ворот останавливаются сани председателя колхоза — дяди Якупа. Мы с бабушкой прильнули к окну. С облучка слезает человек, одетый в тулуп. Я узнаю его. Это бригадир — дед Бадамша. В санях кто-то шевелится, мелькает белая шаль моей мамы. В одно мгновение бабушка выбегает во двор. Где же мои валенки? Один я нахожу сразу, а другого нет как нет. Мне хочется заплакать, потом я, кажется, уже и плачу. Пожалуй, от моих слез валенок прячется все дальше.
Слышно, как открываются ворота. Я вспрыгиваю на сундук и приникаю к окну.
Вот мама моя… Мама вернулась, мамочка моя!
А какую же это маленькую девочку ведет она с собой? Бабушка берет девочку на руки. Дальше терпеть нет сил. Я прыгаю с сундука и в одном валенке выбегаю на крыльцо.
Мама хватает меня на руки.
— Глупенький, — говорит она, — разве зимой бегают босиком!
Я ничего не отвечаю и только крепко-крепко прижимаюсь лицом к облепленной снегом шали.
Мы входим в дом, меня и маленькую девочку ставят друг против друга.
— Вот, Ямиль, я привезла тебе сестру, — говорит мама. — Ее зовут Оксаной. Помоги ей раздеться.
Мне становится очень весело. Я обнимаю Оксану, заглядываю ей в лицо. Наконец-то у меня есть сестричка! Я не знаю, что делать от радости… Хочу поднять сестричку, но у меня не хватает сил. Бабушка и мама, улыбаясь, смотрят на нас. Бабушка гладит меня по голове:
— Не поднимай ее, Ямиль, ведь она такая же большая, как и ты.
Я снимаю с Оксаны пальто, теплую шапочку. Волосы у моей сестры не рыжие, как у Фагимы, а русые, на платье нарисованы не кружочки, похожие ка глаза гуся, а бабочки с красными крыльями. И ростом она выше Фагимы. Почти с меня. А имя — Оксана! На всей улице ни у кого нет такого имени. Только почему же она все молчит?
— Мама, пусть Оксана скажет мне что-нибудь. Пусть скажет: брат!
— Она замерзла, сын мой, пусть немного отогреется, тогда все скажет. Ладно?
— Ладно…
Я беру сестру за руку и подвожу ее к сундуку. Потом достаю из-под кровати ящик со всеми моими игрушками. У меня вещей порядочно: каменный конь, деревянное ружье, маленькая тележка, ракушки, желуди, камешки, лист бумаги с наклеенными на нем картинками. А еще красновато-зеленый попугай и ножичек с железной ручкой. Вот сколько у меня игрушек! Я их все разложил на сундуке перед Оксаной.
— Бери, бери, — говорю ей, — все это отдаю тебе. Когда настанет лето, я соберу еще много красивых вещей.
Оксана опускает свои голубые глаза и молчит. Она стесняется меня. Но почему же она стесняется?
Я смотрю на бабушку, на маму. Они обе сидят около печки на скамье и, улыбаясь, смотрят на нас. Потом мама подходит и крепко обнимает нас обоих. В глазах у нее такая радость! Когда моей маме радостно, мне тоже очень хорошо. Это, наверно, бывает со всеми людьми, и с вами также.
— Играйте, голубки мои, играйте, — говорит мама.
Когда я был один, она никогда не говорила мне: «голубь мой», а сейчас говорит: «голубки». Это потому, что нас двое. Голубь, пожалуй, один никогда не бывает. Вон сколько голубей сделали себе гнезда на крыше нашего сарая!
«Дружные птицы: никогда не ссорятся, живут и воркуют», — говорит про них дедушка Мансур.
Когда моя мама обняла Оксану, сестричка засмеялась и стала смелее. Она протянула руку, потрогала желуди, подержала ракушку. Потом осторожно взяла за хвост красно-зеленого попугая и чуть-чуть встряхнула его. Но сколько ни тряси, он теперь не гремит. Я уже давно сделал в его животе дырочку и вытряхнул все камешки.
Сестра моя что-то сказала, но я не понял ее слов и сейчас же переспросил:
— Что ты сказала, Оксана, что?
Но она не повторила, только широко раскрыла свои голубые глаза и стала смотреть на меня. Я почему-то испугался.
Тогда мама села рядом со мной и говорит:
— Ямиль! Твоя сестра жила в далеком городе. В том городе по-башкирски не говорят. Потому и Оксана не умеет. Но ты ее научишь, ладно?
— Ладно, — говорю я, хотя и не совсем понимаю слова мамы.
А почему в том городе не говорят по-башкирски? А как же говорят там? Далеко ли тот город? Мне хочется хорошенько расспросить, но моя сестра вдруг подбегает к маме и прячет у нее на груди свое лицо. Может быть, она боится меня?
— Мама, скажи Оксане… я ведь ее не обижаю, я ее никогда не обижу, а, мама… — прошу я.