— Ты, Оксана, и шубу тогда бабушке сшей, ладно? А то у нее уже старая.
Мама стучит в окно и машет нам рукой. Мы еще немножко ходим босиком по чисто вымытому крыльцу, оставляя мокрые следы, потом вытираем ноги и бежим в дом обуваться.
— Что вы там, утонули в тазу, что ли? — говорит мама.
Вот так сказала! Разве можно утонуть в тазике с водой.
— Обувайтесь, обувайтесь! — торопит нас бабушка. — В этих башмаках ноги сами запросятся плясать, вот увидите!
Ну вот, мы и надели наши обновки и медленно ходим по комнате. Кисточки на башмачках Оксаны ударяются друг о друга, как будто хлопают в ладоши.
Мне хочется выйти на улицу, пройтись по всему селу, а потом побежать далеко-далеко по той широкой дороге, где ходят машины. Так бы и взял сейчас сестренку за руку и побежал! Ногам не терпится… Может быть, это башмаки-скороходы, как в сказке?
— Тебе хочется выйти на улицу? — спрашиваю я Оксану.
— Хочется. Идем!
Но мама усаживает нас на сундук.
— Вот уже солнце ушло за гору. Куры на насестах спят, и ягнята спят, — тихо и ласково приговаривает мама. — Завтра вы встанете рано-рано, увидит солнце ваши новые башмаки и станет удивляться: ай, какие красивые башмаки у детей!..
Я очень люблю слушать, когда мама так приговаривает. И все-то она знает, даже то, что скажет солнце. Ну, да ведь она — мама!
— А луне покажем башмаки? — спрашивает Оксана.
— А луна сама заглянет в окно, как только вы ляжете спать.
— А звездам?
— А звезды далеко, они не увидят. Им потом расскажет луна: вот какие башмаки я видела у детей, это бабушкин подарок! И звезды, услышав такую радостную весть, загорятся еще ярче.
Когда мама рассказывает эту сказку, мне кажется, что мы с Оксаной шагаем в своих новых башмаках среди звезд.
Уже совсем темно, а мы все не ложимся. Скорей бы наступало утро! Мы пошли бы к Марату, потом к Фариту. Спустились бы к реке и там походили бы по желтому песку.
Бабушка стелет нам постели. На стене, возле кровати, висит папин портрет. На груди у папы три медали. Папа без фуражки, большие усы низко свисают. Портрет раньше был маленький, потом мама отдала его увеличить.
Я часто, когда ложусь в постель, смотрю на папу и думаю: «Где он? Что он делает в эту минуту?»
Сейчас, в темноте, портрета не видно. Но все равно, даже закрыв глаза, я представляю себе папу.
Я все еще не сплю. Вот в окно заглянула луна, она светит прямо на сундук. А на сундуке стоят наши башмаки. Луна, наверно, думает, что мы спим. Я чуть-чуть приоткрываю глаза — нет, луна не видит меня. Я с головой закрываюсь одеялом. И вдруг сразу вспоминаю слова дедушки Мансура: «Ведь завтра первомайский праздник!» Вот почему я никак не могу заснуть.
Взял да уплыл один башмак…
Мама встает тихонько, чтобы не разбудить нас, потом отворяет дверь, выходит во двор. Я слышу ее шаги и открываю глаза. Совсем светло. Сестра еще спит и чему-то улыбается во сне; русые волосы ее рассыпались по подушке. Бабушки нет, она, наверно, тоже встала. Башмаки стоят на сундуке — вот они, четыре башмака!
— Оксана, — бужу я сестру, — вставай, уже солнце взошло!
Оксана трет кулачком нос, но не просыпается. Я нагибаюсь к ее уху и шепчу:
— Башмаки ждут! Проснись, Оксана!
Сестра открывает глаза и вскакивает. Мы бежим в сени, к умывальнику. Бабушка уже подоила корову и несет ведро с молоком.
— Когда умоетесь, выпейте парного молочка, — говорит она и наливает нам по кружке теплого, пенящегося молока.
Мы одеваемся, бабушка расчесывает Оксане волосы и повязывает их красной лентой. У Оксаны теперь красные кисточки на башмаках и красная лента в волосах.
— Что за дети у меня! — говорит, входя, мама. — Поднялись вместе с солнцем! Идите до завтрака побегайте во дворе. Потом наденете новые платья и пойдете на праздник.
На улице все люди смотрят на наши башмаки. И мы сами смотрим. И солнце смотрит. Если бы солнце не смотрело на них, разве они так блестели бы?
На солнце они еще больше блестят.
Прежде всего мы идем к дедушке Мансуру. Бабушка Фархуниса дает нам по горсти орехов.
— Пусть долго носятся ваши красивые башмаки, — говорит она.
Бабушка Фархуниса не видит, но знает, что башмаки красивые. Наверно, об этом ей уже успел рассказать дедушка Мансур, как луна рассказала своим звездам.
— Это нам бабушка принесла. И кисточки есть, красные, — сообщает Оксана.
— А ну-ка, покажи, доченька, — говорит бабушка Фархуниса и щупает башмаки Оксаны. — Ах, какие мягкие! Большое спасибо вашей бабушке!
— Глаза у Фархунисы слепые, а сердце чуткое, — говорит дедушка Мансур.
Теперь мы пошли к Марату. Хочется побежать, но мы идем медленно. А глаза сами смотрят вниз.
Марат сидит на пенечке у амбара и строгает палку. Он делает саблю, а сам искоса посматривает на наши башмаки:
— А ля-ля! Надели новые башмаки, что ли?
— Надели, да!
— Не думайте, я не завидую! Я люблю сапоги, — говорит Марат и постукивает ножом по голенищу своего сапога. А сам поглядывает на наши башмаки.
— Они сделаны в Москве. Вот даже печать есть, — показывает Оксана подошву башмака.
Но Марат не смотрит.
Я угощаю его орехами.
— Спасибо, — говорит Марат. — Я уж знаю, откуда у тебя орехи. Вас, наверно, поздравили с новыми башмаками… Кисточки красивые… Я тебе тоже сделаю саблю, — неожиданно заявляет он.
Странный этот Марат! Сам такой важный — он вожатый, а мне друг.
Из дому выбегает Фагима. Ее новое платье с яркими цветами развевает ветер, волосы похожи на гриву жеребенка.
— Вот какое у меня платье! — радостно кричит она.
Мы рассматриваем ее платье, а Оксана даже трогает и гладит его.
— Ай, какое красивое! — восхищается она.
Но Фагима уже увидела наши обновки.
— Вот так башмаки! — удивляется она и тут же уверенно заявляет: — На будущий год и мне такие купят. Вот кисточки так кисточки! Айда на лечку!
Она хочет сказать «на речку», но у нее не выходит. Ничего! Мы и так понимаем ее.
Марат молча прячет свою саблю и нож между бревнами, стряхивает с рубахи стружки.
— Идемте! — говорит он.
И мы все выходим на улицу. У реки нас догоняют Фарит и Заман.
— У нас дома вкусных ватрушек напекли! А еще два хлеба, — хвастает Заман, дожевывая что-то.
Он хочет подергать кисточки на башмаках моей сестры, но Оксана его легонько отталкивает:
— Оторвешь ведь, Заман!
Он не обижается — не то что Ильяс, сын тети Сагиды, который сейчас же надулся бы.
А вот и речка. Вы не видели нашу речку? Ну конечно, не видели. Она течет возле самого огорода Фарита, потом поворачивает к лугу. К нашему огороду она не подходит, там прямо начинается выгон. Наша речка называется Серебряной. Летом мы в ней купаемся, но сейчас еще холодно. Если бросить камень, он не долетит до другого берега — вот какая она широкая! Наша Серебряная течет себе да течет, потом где-то далеко впадает в реку Белую, и дальше они текут вместе. Дедушка Мансур говорит: «Воды Серебряной доходят до моря». Конечно, доходят, раз она все течет да течет. Когда мы с Оксаной вырастем, мы по этой речке тоже дойдем до моря, где старик рыбак ловит золотую рыбку. Вот какая наша Серебряная! Мы ее называем просто Серебро.
Сначала мы погуляли по берегу, оставляя на мокром песке следы. Потом мы стали кидать плоские камешки так, чтобы они прыгали по воде. Каждый раз, кидая камешек, мы кричим: «Сколько мне калачиков съесть?» Сколько раз подпрыгнет на воде камешек, столько, значит, и съешь калачиков. Больше всего съедают калачиков Марат и Фарит. А Оксане и Фагиме не удается бросить камешек так, чтобы он подпрыгивал. Тогда я взял и бросил камешек за Оксану, а Марат — за Фагиму. Один Заман, ни на кого не обращая внимания, сидел себе на берегу и строил мельницу.
Потом нам надоело бросать камни, и мы решили пустить по реке плот. Набрали толстых палок. Фарит крепко связал их лыком, и плот был готов.
Пока я укладывал на плот сухой камыш, Оксана с Фагимой уселись у самой воды и стали снимать свои башмаки, чтобы вытряхнуть песок. Один башмачок Оксана уже вытряхнула, поставила его возле себя, а потом начала снимать второй. В это время к нам подошли ребята с Нижней улицы, и с ними Рушан, сын Хайбуллы. Этот Рушан очень злой, он часто швыряет камни в меня и Оксану, когда мы идем по Нижней улице на почту. Правда, он еще ни разу не попал — пожалуй, он не умеет метко бросать.
— Здравствуйте, люди с Верхней улицы! — говорит один мальчик, по имени Ахмет, и здоровается за руку с Маратом.
— Здравствуйте, люди с Нижней улицы! — отвечает им за нас Марат.
Так всегда при встрече говорят друг другу взрослые.
Все заинтересовались нашим плотом.
— Готово! — скомандовал Марат и осторожно спустил плот на воду.
Плот закачался на волнах и поплыл. Фарит быстро разулся и засучил брюки, чтобы удобнее было его подталкивать в воде. И вдруг, неизвестно откуда, мне показалось — прямо с неба, на плот упал желтый башмачок с красными кисточками.
Я только заметил, что стоявший рядом со мной Рушан взмахнул рукой. Я не сразу понял, что случилось. Посмотрел на свои ноги — башмаки на мне. Оглянулся на Оксану — она все еще сидит на песке с башмачком в руках и о чем-то разговаривает с Фагимой. А где же ее другой башмачок? От испуга я не мог ничего сказать и, только когда в воду прямо в сапогах вбежал Марат, крикнул:
— Башмак!
Но плот уже уносило водой, и Марат, не догнав его, весь мокрый, выскочил на берег.
Оксана громко заплакала. Среди мальчиков началась свалка, и я видел, как Ахмет с Нижней улицы ударил Рушана по спине, а Фарит старался повалить его на землю. Рушан вырвался и убежал.
А плот уже далеко, на середине реки, и на плоту лежит башмачок с красными кисточками — башмачок моей сестры Оксаны.
Ребята горюют:
— Эх, если б была лодка!
— Если бы это было летом, я доплыл бы…
— А я нырнул бы…
— Не плачь, Оксана, — стараюсь я утешить сестру.
Теперь уже вместе с Оксаной плачут Фагима и Заман.
— Не плачь. Я сниму свой башмак и отдам тебе.
Плот уносит течением все дальше — уже я не различаю красных кисточек. Уплыл башмачок, который бабушка принесла в подарок к Первому мая!
Вдоль реки по самому берегу идет узенькая тропка; по ней мы часто ходили с ребятами.
Ничего не сказав, я бросаюсь бежать по этой тропке. Башмак плывет уже далеко впереди. Я не отрываясь смотрю на него и вдруг, споткнувшись, падаю лицом на кучу хвороста. Что-то теплое течет по моему подбородку. Вытираю рукой — кровь. Поднявшись, вижу — далеко мой плот! Я громко заплакал и побежал дальше.
Вот уже плот все ближе и ближе. На повороте реки я догоняю его. Вот он, башмачок! Совсем близко, да рукой не достать! Эх, если бы все было как в сказке! Подплыл бы какой-нибудь лебедь, схватил клювом этот башмак и отдал мне. Я бы за это тоже исполнил какое-нибудь его желание…
Стоп! Плот зацепился за сучок старого вяза, упавшего в речку. Некоторое время плот стоит неподвижно, потом вода опять относит его в сторону и начинает кружить на одном месте. Кружит и кружит — и к берегу не прибивает, и не пускает дальше. Если бы у меня был длинный шест с крючком, я сейчас достал бы этот плот.
От солнца река блестит так, что трудно смотреть, глава сами щурятся. Неужели солнце не видит, в какую беду попал башмачок, которым еще утром оно само так любовалось?
Я подбегаю к самой воде и стою, не зная, что делать. По реке плывет бревно, оно легонько задевает плот и вновь сдвигает его с места.
Плот плывет, я бегу. Плот плывет, я бегу… Далеко ли еще море? Наверно, уже не очень далеко… Если даже придется до него добежать, все равно я поймаю этот башмак.
Из-за старого тополя показалась огромная серая собака с большими опущенными ушами. Она стала прямо на дорожке, смотрит на меня; изо рта у нее свисает язык. Я не испугался, только перестал так громко плакать. Хочу ее обойти, но она прыгнула вперед и залаяла. Я побежал к тополю, она бросилась за мной. Стала и стоит. А плот плывет по Серебряной дальше. Если б теперь появился на коне папа с саблей и с винтовкой, эта собака испугалась бы и сейчас же убежала. Я смотрю то на эту страшную собаку, то на плот, который все уплывает и уплывает. Вот он уже скрылся из глаз.
В это время из лесу кто-то закричал: «Барбос! Барбос!» Собака встряхнула своими большими ушами, еще раз посмотрела на меня и убежала.
Я помчался по берегу. Не хочу и рассказывать, как я упал, ушиб колено, как колючие ветки разодрали мне лицо: когда так бежишь, что ничего перед собой не видишь, не то еще бывает. Только я все-таки догнал свой плот. Теперь он плыл медленнее.
На башмачок моей сестры села какая-то птичка. Эх, если бы эта птичка была как в сказке, я сказал бы ей только одно слово!..
Вдруг я увидел старика с белой-белой бородой. За спиной у него лукошко, на плече — весло.
— Куда ты бежишь, сынок? Смотри, ты весь в крови! — говорит он.
— Вот башмачок, на нем птица сидит, — быстро отвечаю я. — Это не мы бросили его на плот, это Рушан. Башмачок сестры моей, Оксаны! Она теперь плачет. Вон видишь, видишь, дедушка?
Старик прикрывает ладонью от солнца глаза и смотрит на речку:
— Не очень хорошо вижу, сынок.
— Смотри, дедушка… ну смотри, постарайся увидеть… вон же он, башмак!
Дедушка снимает со спины лукошко, вешает его на дерево и быстро идет по тропинке обратно. Я едва поспеваю за ним. Он спускается к реке; там стоит лодка, привязанная к иве. Дедушка отвязывает лодку, садится в нее.
— Ну, сынок, садись, поехали! — говорит он.
И я сажусь в лодку.
Плот уже опять почти скрылся из глаз. Не унесла бы башмак та птица! Если она злая, как Рушан, она еще бросит башмак в воду. Скорей бы доплыть!
Ой, как быстро греб дедушка, стоя в лодке! Я боялся за дедушку, как бы он не упал в воду. Но нет, он не упал. Мы догнали плот. А птица та уже улетела. Сначала дедушка почему-то объехал плот, потом, перегнав его, повернул лодку боком. И вот, видели бы вы, плот сам причалил прямо к нашей лодке. Дедушка протянул рук у и взял башмачок с красными кисточками, башмачок моей сестры. Вот какой этот дедушка! Он не отдал мне его сразу, а положил на дно лодки. Должно быть, он подумал: «Еще уронит башмак, если отдать ему». Но разве я уронил бы! Нет, я держал бы его крепко!
Мы плывем по реке обратно. Дедушка гребет. Я тихонько спрашиваю:
— Может быть, ты, дедушка, из сказки?
— Нет, я настоящий дедушка, старый рыбак Якшигол, — отвечает он.
Вот какое имя у этого дедушки! «Якши» — эго значит «хорошо». Даже имя ему такое дали, потому что он хороший.
— Ты настоящий дедушка Якшигол, — говорю я, и мне хочется обнять этого хорошего деда.
— Все настоящие люди должны быть хорошими, сынок. Так оно и есть.
Мы доплыли до того места, где садились в лодку. Лодка сильно врезалась в берег, я чуть не упал.
— Выходи, сынок! — говорит дедушка.
Я схожу на берег. За мной, с башмаком в руке, сходит дедушка. Он привязывает лодку, и мы поднимаемся в гору. Только теперь дедушка отдает мне желтый башмак с кисточками.
— Бери, сынок, — говорит он. — Оказывается, это очень красивый башмачок. Пусть теперь твоя сестрица бережно носит его.
Я поблагодарил дедушку, хотел обнять его за шею, но не достал — я же маленький ростом — и обнял его ноги.
По той же тропинке мы вместе пошли домой. Дедушка вел меня за руку и у маленького ручейка обмыл мне лицо. Мы оба в том ручье зачерпывали руками воду и пили. Как хорошо стало! Вот и птицы красиво поют. А солнце-то, солнце! Высоко поднялось оно. Чайки летают над рекой и кричат: «би-бен, би-бен!» И деревья, и желтые цветы, которые уже распустились, и птицы, и дедушка, и я — мы все радуемся. Как не радоваться! Уже весна, и тепло, и в моих руках башмак!
Дедушка снял с дерева свое лукошко и опять повесил его за спину. Потом вынул из кармана часы с длинной цепочкой, посмотрел на них и говорит: