23-го был всеобщий отдых. У его высочества обедали полковник Дюринг, наш Нарышкин, подполковник Сикье и шведский вице-адмирал Эреншильд (который в этот день в первый раз был с визитом у его высочества), а вечером герцог с некоторыми из нас ужинал у посланника Штамке.
24-го маскарад снова начался, и хотя участвовавшие в нем не собирались вместе, однако ж веселились кто как мог между собою, потому что до 30-го числа все опять постоянно должны были ходить не иначе, как в масках…
26-го его королевское высочество весь день не выходил из своей комнаты; но маски во множестве делали визиты друг другу и веселились между собою сколько могли.
27-го маски хотя и собирались на другой стороне реки, но пробыли вместе недолго и разъехались, кто куда хотел…
29-го. В этот последний день маскарада все наряженные, по данному из крепости сигналу, собрались после обеда на другой стороне реки, в Сенате, где было угощение, которым окончились маскарад и все празднества по случаю заключения мира. Когда императорская фамилия и маски съехались, начался, как и неделю тому назад, обед, за которым много пили. Потом столы и скамьи были вынесены из большой залы, и открылись танцы, продолжавшиеся до поздней ночи. Между тем не переставали сильно пить, причем тем, которые не танцевали и находились в боковых комнатах, доставалось больше всех; но и мы, когда танцы кончились, получили свою порцию, так что очень немногим удалось к утру добраться до дому не в совершенном опьянении. Я всячески старался избегать попойки, ссылаясь на свое дежурство, и потому воротился домой еще сносным…
31-го тайный советник Геспен давал обед, на котором были его высочество, генерал Аллар, барон Мардефельд, тайный советник Бассевич и многие из нас. Мы оставались у него до вечера и сильно пили.
Ноябрь
1-го, в четыре часа пополудни, его высочество с небольшою свитою ездил на свадьбу молодого князя Репнина, которая справлялась в доме старого Пушкина, родного отца невесты. Когда его высочество приехал туда, раздались обыкновенные звуки труб, и он был встречен внизу у крыльца маршалом свадьбы с жезлом и шаферами, которые проводили его до комнаты, где император и императрица сидели уже за своими столами. (Государыня, впрочем, приехала только что перед нами.) Отдав издали поклон их величествам, на который они отвечали весьма милостиво, герцог сел, по указанию маршала, наискось против императора, где для него и его свиты были оставлены места. Вскоре после того начались обыкновенные свадебные церемонии. Прежде всего вышли из ближайшей комнаты трубачи и проиграли на своих инструментах. За ними следовали один за другим двенадцать шаферов, имевших на левой руке банты из розовых лент, и после всех маршал (подполковник гвардии князь Голицын), у которого, для отличия, бант был на правой руке. Потом вошли обе подруги невесты (Braut Jungfer), старшая графиня Головкина и княжна Щербатова; последняя села по правую, а первая по левую сторону против невесты. Затем маршал и шаферы опять ушли в смежную комнату, откуда, впрочем, скоро возвратились, но с тою разницею, что за ними вместо подруг невесты вышел дружка (Vorschneider), перед которым один из шаферов нес его нарукавный бант на плоском серебряном подносе. Должность дружки в этот раз исправлял камер-юнкер Балк, превосходно знающий свое дело. Подойдя к столу, он прежде всего низко поклонился государыне, потом невесте и наконец всему обществу. Княжна Щербатова привязала ему бант на правую руку, а другая его соседка, к которой ему также следовало обратиться, расправила немного ленты. По окончании этой церемонии он с живостью поцеловал сидевшую у него с правой стороны (т. е. княжну Щербатову); но ту, которая сидела с левой, ему не удалось сразу хорошо поцеловать, и он обратился к императрице с печальным лицом, как бы жалуясь на свое горе. Ее величество сделала ему знак, что дело можно поправить; тогда он в другой раз поцеловал графиню Головкину, и уж в самые губы. Жених сидел посредине за узким и длинным столом, за которым помещалось более сорока человек. Над его местом был устроен большой балдахин, обитый красным бархатом и золотыми галунами, из-под которого висел над головою молодого зеленый венок в знак того, что он прежде не был женат. По правую его руку сидел князь Меншиков как посаженый отец невесты (Brautvater), а по левую император как посаженный отец жениха (Bräutigamsvater). Возле князя сидел подполковник гвардии Бутурлин, а возле императора – князь Голицын, недавно приехавший из Финляндии, – оба как посаженые братья жениха и невесты. Его высочество, как я уже сказал, сидел наискось против государя и имел подле себя с правой стороны – вице-канцлера (барона Шафирова), с левой – тайного советника Геспена; прочие сидели как кому пришлось. Ни молодого Сапеги, ни прочих иностранных министров в этот раз не было. За другим столом в той же комнате невеста сидела также под балдахином, из-под которого висели три венка из цветов, один над нею, а два других над обеими ее подругами, и сверх того, над головою дружки, сидевшего между последними, несколько широких белых и красных лент длиною около полуаршина. По правую сторону невесты сидела княгиня Меншикова как посаженная мать жениха, а по левую императрица как посаженная мать невесты. Подле княгини Меншиковой находилась дочь подполковника Бутурлина, госпожа Головина, а подле императрицы – генерал-майорша Балк; и та, и другая – как посаженные сестры (Braut- und Bräutigams-Schwester). Прочие дамы сидели по чинам; сестра княгини Меншиковой в большом русском головном уборе, украшенном бриллиантами, занимала место недалеко от государыни. Молодых дам было мало, а именно только обе Головкины, княжна Щербатова (очень милая девушка), Лопухина, вдова гвардии майора Яковлева, которая, как говорят, через неделю выходит замуж за майора же гвардии Матюшкина, и немногие другие. Когда отец невесты, старый Пушкин, обошел всех с водкою, начались обыкновенные тосты, провозглашаемые при звуках труб маршалом и шаферами, которые также и разносили вино. Звуки эти всякий раз снова раздавались, когда те, за чье здоровье пили, вставали и благодарили, не садясь, по обыкновению, до тех пор, пока все стаканы (в этот раз очень небольшие рюмки) не опоражнивались. Жениху, посаженным отцам и братьям, невесте, посаженным матерям и сестрам маршал сам подносил рюмки на тарелке. Тосты были следующие: первый – привет всему обществу (Wilkommen), второй – за здоровье семейства Ивана Михайловича (зачем, не знаю), третий – за здоровье жениха и невесты, четвертый – посаженных отцов и матерей, пятый – посаженных братьев и сестер, и наконец шестой – за здоровье дружки и обеих подруг невесты. По окончании их маршал подошел к императору и спросил, не угодно ли ему будет назначить еще какие-нибудь тосты; но его величество сделал головою отрицательный знак, и тот, ударив несколько раз жезлом, провозгласил, что пора вставать из-за стола, что все немедленно и исполнили. Жених во все время обеда сидел навытяжку и с печальным лицом, одетый весьма просто: на нем был плохой серый кафтан с серебряными пуговицами, обшитый очень узким галуном, и незавидный парик, из-под которого почти на палец торчали волосы. Под конец перед ним стоял большой стакан вина, который он должен был выпить за чье-то здоровье; но его высочество при вставании из-за стола взял его прочь, за что молодой после не знал как благодарить. Пока убирали столы, император говорил о чем-то с императрицею, а его высочество разговаривал с дамами. В это время я увидел и дочь вдовствующей царицы; за обедом мне не было ее видно, и потому не знаю, сидела ли она за столом. Когда наконец комнату опростали и вымели, невеста поместилась опять под балдахин, под которым сидела во время стола; подле нее, с левой стороны, села опять императрица, а с правой – княгиня Меншикова; генеральша же Балк, сидевшая за обедом возле государыни, уступила теперь свое место дочери вдовствующей царицы и села рядом с княгиней Меншиковой, вместе с другою посаженою сестрою. Танцы начали маршал с невестою и два шафера – один с княгинею Меншиковою как посаженною матерью, другой с Головиной как посаженной сестрою. Потом маршал танцевал опять с невестою, а два других шафера с государынею и с г-жою Балк. После них должны были танцевать: жених с невестою, князь Меншиков как отец с своею супругою как матерью и старый Бутурлин как брат с г-жою Головиною (своею родною дочерью) как сестрой; потом опять жених с невестою, император как отец с императрицею как матерью и князь Голицын как брат с г-жою Балк как сестрой. Весело было смотреть на этот танец: жених и невеста собственно не танцевали, а тащили друг друга как сонные, переваливаясь с ноги на ногу; напротив, государь и государыня исполняли все па, как самые молодые люди, и делали по три круга, пока те едва оканчивали один. Государыня, впрочем, танцует так только с государем; с другими же она просто ходит. Следующие за тем пары были: дружка с одною из подруг невесты и два шафера с другими девицами; потом опять дружка с другою подругою невесты и опять два шафера с своими дамами. Этим кончились так называемые церемониальные танцы, о которых считаю не лишним сказать здесь несколько слов. Дамы, как и в английских танцах, становятся по одну, а кавалеры по другую сторону; музыканты играют сначала род погребального марша, в продолжение которого кавалер и дама первой пары сперва кланяются (делают реверансы) своим соседям и друг другу, потом берутся за руки, делают круг влево и становятся опять на свое место. Такта они не соблюдают при том никакого, а только, как сказано, ходят и отвешивают зрителям поклоны. Прочие пары, одна за другою, делают то же самое. Но когда эти туры оканчиваются, начинают играть польский, и тогда уже все танцуют как следует и тем кончают. После шести церемониальных танцев маршал ударил несколько раз своим жезлом и провозгласил, что теперь предоставляется танцевать всем и каждому. Поэтому его высочество немного погодя подошел к императрице и пригласил ее на польский. Ее величество тотчас же охотно согласилась. Вместе с ними танцевал князь Меншиков с г-жою Балк. После того камер-юнкер Балк танцевал менуэт с старшею Головкиною, которая затем выбрала его высочество, а его высочество потом невесту, танцевавшую весьма неловко: казалось, она боялась потерять что-нибудь из своих украшений и потому постоянно держалась очень прямо. На голове у нее было что-то вроде короны и еще много драгоценных камней, которые при свечах ярко горели и очень шли к ней, потому что она брюнетка и довольно бела лицом. Ее величество императрица была одета необыкновенно великолепно; но особенно был хорош головной ее убор, в котором сияла императорская корона. Когда дочь вдовствующей царицы вышла в ближайшую комнату, государыня просила его высочество сесть на ее место и много с ним разговаривала. Герцога очень часто приглашали на танцы; но всякий раз, когда они оканчивались, ее величество снова подзывала его, и он опять садился возле нее. Император во все это время сидел недалеко от входных дверей, но так, что мог видеть танцевавших; около него сидели все вельможи, но его величество большею частью разговаривал с генерал-фельдцейхмейстером Брюсом, сидевшим подле него с левой стороны. Покамест его высочество танцевал два раза сряду англез, дочь вдовствующей царицы возвратилась и села на прежнее свое место. Но лишь только танец кончился, императрица опять подозвала к себе герцога; тогда невеста должна была встать из-под балдахина, где сидела направо от государыни, и уступить свое место его высочеству, а сама сесть дальше. Это обстоятельство немало обратило на себя внимание русских, которые вообще замечают все мелочи в отношениях императора и императрицы к его высочеству. Вскоре после того камер-юнкер Балк пригласил принцессу на польский. Все дамы встали, когда она начала танцевать, а когда поравнялась с местом, где сидела государыня, и сделала поклон, его высочество также встал и уже не садился до самого окончания танца. В 8 часов государыня подошла к государю и, лаская, поцеловала его несколько раз в лоб. Его величество встал, и затем тотчас начался обыкновенный прощальный танец, который от прежде упомянутых танцев отличается тем, что танцуют, во-первых, не три, а пять пар; во-вторых, что маршал с своим жезлом танцует впереди, и все должны следовать за ним, и, наконец, в-третьих, тем, что польский начинается тотчас же. Во время этого танца все шаферы держат в руках восковые свечи, с которыми обыкновенно провожают танцующих в спальню невесты; но так как жених жил не в этом доме, а в доме своего отца, то они проводили таким образом молодых только до кареты, за которою поехали и все свадебные чины. Его высочество при последнем танце пригласил на эту прогулку г-жу Лопухину и хотел было вместе с нею следовать за обществом в дом жениха, но она не согласилась, и герцог, по представлению камергера Нарышкина, решился отправиться домой. По-настоящему государыне, как посаженной матери, следовало отвезти домой жениха и невесту; но ее величество отказалась от этого, потому что ехать было слишком далеко (от дворца до дома жениха около полумили). Государь, однако ж, кажется, поехал туда вместе с другими. Вероятно, у жениха не обошлось без нового угощения, тем более что новобрачный, как я уже говорил прежде, должен лечь в постель вполне навеселе. У выхода его высочество простился с императрицей и уехал домой.
Замечательно было сегодня еще вот что: император приказал собраться в здании Сената всем маскам, которые почему-либо не явились туда в прошедшее воскресенье, чтобы исполнить не исполненное ими, т. е. выпить столько же, сколько выпили другие. Для этого были назначены два особых маршала – обер-полицеймейстер и денщик Татищев, которым было поручено смотреть, чтобы ни один из гостей, кто бы он ни был, не возвратился домой трезвым, о чем эти господа, говорят, и позаботились как нельзя лучше. Рассказывают, что там было до тридцати дам, которые потом не могли стоять более на ногах и в этом виде отосланы были домой. Многим из них это удовольствие не обошлось без головной боли и других неприятностей. Приказание императора было так строго, что ни одна дама не осмелилась остаться дома. Некоторые хотели отговориться болезнью и в самом деле были больны как сегодня, так и в прошедшее воскресенье; но это ничего не помогло: они должны были явиться. Хуже всего притом было то, что им наперед объявили, что их собирают единственно только для того, чтоб напоить за неявку в прошедшее воскресенье. Они очень хорошо знали, что вина будут дурные и еще, пожалуй, по здешнему обыкновению, с примесью водки, не говоря уже о больших порциях чистой простой водки, которые им непременно предстояло выпить. Добрая маршальша Олсуфьева, родом немка, женщина очень милая и кроткая, до того приняла все это к сердцу, что сегодня утром преждевременно разрешилась от бремени. Когда ей накануне объявили приказание императора, она тотчас отправилась ко двору и всеподданнейше просила императрицу избавить ее от обязанности ехать в Сенат, но ее величество отвечала, что это не от нее зависит, что на то воля государя, от которой он ни за что не отступит. Маршальша, обливаясь горькими слезами, начала представлять, что она не из каприза оставалась в прошедшее воскресенье дома, что уже более недели не выходит со двора, что беременна в последнем периоде, и что ей крайне вредно пить и подвергаться дурным от того последствиям. Тогда императрица пошла к императору и умоляла его избавить маршальшу на этот раз от обязанности быть в Сенате. Он отвечал, что охотно сделал бы это для нее, но что никак не может по причине других знатных русских дам, которым немцы и без того уже так ненавистны, что такое снисхождение еще более усилило бы неприязнь к иностранцам. Императрица возвратилась с этим ответом, и бедная маршальша так терзалась во всю ночь, что на другое утро разрешилась мертвым младенцем, которого, говорят, прислала ко двору в спирту. Вот случай, мне известный; кто знает, сколько, может быть, было еще и других подобных? Здешние дамы готовятся к новому маскараду, который, говорят, будет в Москве, и поэтому сегодня рано утром собирались в кофейне по ту сторону реки в своих новых костюмах для предварительного их осмотра. Один из наших людей встретил полковницу Кампенгаузен в полном параде; по его описанию она, должно быть, была очень смешна в сапогах со шпорами и с большим старомодным шарфом через плечо. Так как она очень мала ростом и ужасно толста, то я не могу вообразить себе ничего уморительнее ее фигуры в подобном костюме. Она также одна из бывших сегодня вечером в Сенате и, говорят, воротилась домой как нельзя более навеселе. Поедем ли мы в Москву и увидим ли тамошние увеселения, неизвестно: его высочество до сих пор не получал еще приглашения. Вот почему у нас и не делается никаких приготовлений к путешествию, между тем как другие уже давно отправили в Москву свои вина и разные вещи…
4-го, перед обедом, граф Кинский присылал к его высочеству своего советника (посольства) с приглашением на следующий день к обеду. По случаю тезоименитства императора римского, своего государя, он хотел было сделать этот обед сегодня; но император (Петр Великий), удостоивший также принять приглашение графа, просил его подождать до завтра. Императрица извинилась, что не может быть у него по случаю свадьбы князя Трубецкого, на которую обещалась приехать, но сказала, что оставляет себе удовольствие посетить его с своею свитою в другой день. После обеда приезжали к его высочеству два капитана гвардии с приглашением на свадьбу князя Трубецкого (на завтра к вечеру). Его высочество отвечал им, что обещался уже завтра обедать у императорского министра, графа Кинского, где будет также и государь, но что приедет на свадьбу вслед за его величеством. Вечером его высочество ужинал у Штенфлихта, где было только близкое общество. В этот день при нашем дворе совершилась перемена, именно велено впредь готовить на кухне кушанья только для герцогского стола, состоящего обыкновенно из 16 блюд, а если его высочество накануне вечером объявит, что на другой день не будет кушать дома, то приготовлять только 7 блюд для придворных кавалеров. Вследствие того пажам, которые прежде имели стол при дворе, положены столовые деньги, по 12 рублей в месяц, а служанкам, камер-лакеям, обоим валторнистам и лакеям, также получавшим кушанья в продолжение недели, прибавлено жалованья, чем все они были очень довольны; герцог же сберегал этим способом значительную сумму. Прежде под предлогом, что нужно кормить столько людей, и что из дому посылаются кушанья больным кавалерам, выходило всего неимоверно много. Так, например, возможно ли, чтобы на стол герцога, для которого готовилось по 16 блюд только раз в день, и на стол трех пажей, двух камер-лакеев, двух валторнистов, обедавших вместе, и двух-трех служанок (три дежурных лакея и остальные получали кушанье с герцогского стола) вышло в три месяца 75 каплунов, 97 гусей, 1569 кур, 372 утки, 84 тетерева, 435 рябчиков, не считая прочего мяса, рыбы и овощей? Дюваль получал 800 рублей в месяц, но этого, по его словам, было недостаточно, и он требовал вперед 1000, между тем как фунт говядины, говорят, стоит только две копейки. Вот почему и последовало помянутое распоряжение. Гофмейстер Дюваль был им очень недоволен и просил увольнения; однако ж до сих пор это еще ничем не кончилось. Вечером герцог кушал с своим обыкновенным обществом у Штамке. Общество это состоит из его высочества, из конференции советника, из Штенфлихта, Штамке и Бонде. Оно началось вскоре после кронштадтской поездки, когда заседания тост-коллегии были приостановлены, причем я потерял немало, потому что после того мне редко приходилось поужинать. Собираются они или у посланника Штамке, или у генерала Штенфлихта, а иногда и в доме герцога, в незанятых комнатах, в которых жил г. Клауссенгейм; впрочем, очень редко, потому что там нет печей. У Альфельда и Бонде не собираются по той причине, что первый живет в гостинице (in einem Weinhause), а второй имеет только одну маленькую комнату в квартире генерала Штенфлихта. Собрания эти бывают всегда через день (если не препятствует тому праздник или что-нибудь другое), именно в те дни, когда дежурит полковник граф Бонде; тогда камер-юнкер и я должны оставаться дома, чтобы у них было более свободы веселью и шуткам с князем дуком (Knes Duc), как называют Альфельда…
5-го, около 11 часов утра, я отправился ко двору слушать проповедь, но поспел уже к концу ее, потому что его высочество тотчас после 11 часов собирался ехать к Кинскому; обыкновенно же богослужение редко начинается до 11 или половины 12-го. Когда проповедь кончилась, кто-то вошел в залу и сказал, что вода сильно поднимается. Я вышел на крыльцо и немало удивился, увидев, что она уже выступает из канала, находящегося перед нашим домом, и все более и более затопляет лежащий по ту сторону луг. Это тотчас возбудило опасения тех, которые уже испытали опасность от наводнения, в особенности генерал-майора Штенфлихта и полковника Бонде, живущих так низко, что вода при малейшем повышении всегда заливает их двор. Ближайший их сосед, посланник Штамке, также терпит немало от наводнений; в прошедшее лето по его двору не раз можно было ездить на лодках, на которых перевозили к нему и кушанья из кухни, находящейся на задней половине дома. Так как этим господам очень хотелось знать, что происходит у них дома, то и я последовал за ними; но уже не было возможности попасть на мост, через который им следовало идти; поэтому мы скоро воротились, и я отправился к камеррату Негелейну, не являвшемуся к проповеди, чтоб известить его о наводнении. Без того ему пришлось бы, может быть (как это случилось с г. Альфельдом), просидеть целый день на чердаке: он сначала не хотел выходить со двора, а после и не мог бы, потому что вскоре вода вдруг с необыкновенною силою стала проникать в улицы и дома. От него я пошел немного далее к ближайшим каналам, чтобы посмотреть, как поднимается вода. На маленьком канале (между Почтовым домом и домом нашего герцога), где обыкновенно, до востребования, стоят небольшие суда, я увидел прекрасную барку, которую совершенно затопило: привязанная слишком коротко, она не могла от напора волн подняться вверх. Здесь в эту минуту старались вытащить из воды одного из слуг майора Румянцева, который, желая спасти судно своего господина, также слишком коротко привязанное, нечаянно упал в воду и утонул. Это было для меня первое печальное зрелище, следствие несчастного наводнения.