Мама в спальне ругалась, плакала и дергала ручку, но не вопила и не барабанила в дверь. Она, к счастью, тихо себя ведет, когда напивается.
Я пошел посмотреть, здесь ли Гарди, и похолодел, услышав еще кое-что.
Окно! Мама открывала свое окно, собираясь прыгнуть в вентиляционную шахту.
Ключ в двери никак не хотел поворачиваться, но я знал, что окно она тоже просто так не откроет, там рама тугая. Я слышал, как мама рыдает, возясь с ним.
Дверь я открыл вовремя: она полезла в окно, приподнятое на фут, и застряла. Я вытащил ее, и она нацелилась мне ногтями в лицо.
Что мне оставалось? Я двинул ее в подбородок и подхватил, не дав грохнуться на пол. Вырубил напрочь.
Я весь дрожал и обливался холодным по́том в этой душной, проспиртованной комнате. Отдышался немного, заглянул к Гарди. Одиннадцать часов, а она еще дрыхнет! Я потряс ее, и она села, прикрывая руками грудь – инстинктивная скромность возобладала над не проснувшейся еще наглостью.
– Мама напилась, – произнес я, – а через три часа похороны. Вставай живо.
Кинув ей халатик или что там у нее висело на стуле, я выбежал вон. Гарди не заставила себя ждать.
– Она в спальне! – бросил я, метнулся в ванную, открутил до отказа холодный кран. Брызгаться будет, пока ванна не наполнится, ну и плевать. Гарди уже сняла с мамы туфли и снимала чулки.
– Как она ухитрилась? Ты-то куда смотрел?
– Я ушел из дому в восемь утра, тут она и сбегала за бутылкой.
Я взял маму за плечи, Гарди – за ноги. Мы взвалили ее на кровать и стащили через голову платье.
– У нее другая комбинация есть? – спросил я.
– Есть, конечно. Думаешь, мы успеем привести ее в чувство?
– Не снимай тогда эту, черт с ней. Отведем ее в ванную прямо так.
Отведем, как же. Скорее отволочем. Самое трудное было посадить маму в ванну. Мы с Гарди тоже порядком промокли, но в конце концов преуспели.
– Держи ей голову, а я сварю кофе покрепче! – распорядился я.
– Открой у нее в комнате окно, чтобы проветрилось! – откликнулась Гарди.
– Открыто уже.
Я включил чайник, набил фильтр кофейника до отказа и снова побежал в ванную. Гарди умывала маму, повязав ей голову полотенцем. Та постанывала и пыталась увернуться от холодной воды. Руки-ноги у нее покрылись мурашками.
– Приходит уже в себя, но я прямо не знаю, Эдди, как мы за три часа…
– Даже меньше. Как очухается, помоги ей вылезти и вытри ее, а я побегу в аптеку. Есть какое-то средство… не знаю, как называется.
Я переоделся в сухие брюки и рубашку. Придется идти на похороны в будничном костюме, но тут уж ничего не поделаешь.
В ванной слышался мамин голос – она бубнила что-то невнятное, но не ругалась, не истерила. Может, и успеем еще.
Я залил кипяток в кофейник, поставил его на тихий огонь и помчался в аптеку Классена. Я его знал, верил, что болтать он не станет, и потому выложил все как есть.
– Есть хорошее средство, патентованное, – произнес он.
– И что-нибудь дыхание освежить, – попросил я. – Ей ведь с людьми общаться.
Короче, мы это сделали. Привели маму в чувство.
Похороны прошли достойно. С папой я уже попрощался и воспринимал их просто как необходимую церемонию, дань уважения его праху. Я сидел по одну руку от мамы, Гарди – по другую, дядя Эмброуз с другой стороны от меня.
После службы ко мне подошел Джейк, мастер из типографии.
– Ты ведь вернешься к нам, Эд?
– Разумеется.
– Можешь не спешить с выходом. Работы сейчас не так много.
– Мне надо кое-что сделать, Джейк. Ничего, если меня пару недель не будет?
– Выходи, когда хочешь, только не передумай. Без отца, конечно, будет уже не то, но начал ты хорошо и скоро получишь хорошую специальность. Мы тебя ждем.
– Я вернусь. Обязательно.
– В шкафчике Уолли остались кое-какие вещи. Прислать их или сам зайдешь?
– Зайду. Мне еще зарплату надо получить за три дня, с понедельника по среду. И папе причитается то же самое.
– Я скажу в конторе, чтобы тебе приготовили чеки.
Дядя Эмброуз вернулся с кладбища вместе с нами.
Мы сидели молча, не зная, о чем говорить. Дядя предложил сыграть в карты, и мы сыграли, в джин-рамми – он, я и мама.
– Вечером отдыхай, – сказал он, когда я вышел проводить его, – а завтра в полдень жду тебя в своем номере.
– Ладно. А вечером точно не надо ничего делать?
– Нет. С Бассетом я и без тебя встречусь. Попрошу его выяснить, кто живет в тех квартирах, где веранды в переулок выходят. Подготовительную работу он сделает лучше нас, а если там наметится след, мы им тоже займемся.
– Тоже? Ты Кауфмана имеешь в виду?
– Его. На дознании он врал, ты заметил?
– Да, были сомнения.
– А я даже не сомневался. Бассет с ним подкачал, но мы это исправим. Значит, в полдень я тебя жду.
Около семи часов мама предложила мне сводить Гарди в кино, на Луп куда-нибудь. Ну что ж, подумал я. Может, маме одной побыть хочется. Я наблюдал за ней незаметно, пока Гарди смотрела в газете, что где показывают: напиваться снова она вроде не собиралась, да и вряд ли ей захотелось бы после утренней встряски. На похоронах никто ничего не заметил, даже дядя Эмброуз, по-моему. Все осталось между нами и аптекарем Классеном. Глаза у мамы, правда, покраснели, и лицо отекло, но все должны были подумать, будто это от слез.
Думаю, папу она любила по-настоящему.
Гарди выбрала какую-то муть, но между сеансами там играли хороший свинг, и я согласился. Фильм действительно оказался паршивый, зато духовые в оркестре – что надо. Два тромбона, оба отличные. Один солировал не хуже Джека Тигардена. В быстром темпе, может, и нет, но его низы прямо насквозь пробирали. Я бы миллиона баксов не пожалел, чтобы так научиться, будь у меня миллион.
В конце, когда они все в пляс пустились, Гарди стала притопывать. Ей хотелось еще и потанцевать где-нибудь, но я сказал «нет». Хватит и того, что в кино сходили в день похорон.
Когда мы пришли домой, мамы не было. Я полистал журнал и лег спать.
Среди ночи меня разбудили голоса – мамин, пьяный, и мужской, как будто знакомый. Мне стало любопытно; я встал и приблизился к двери, но мужчина уже ушел. Слов я не слышал, одни голоса. Они не скандалили, разговаривали спокойно.
Мама протопала к себе в спальню. Приняла она, судя по всему, хорошо, но все же меньше, чем утром. Решив, что насчет окна можно не беспокоиться, я снова лег и стал думать, чей же это был голос.
Бассета, вот чей. Рыжего копа.
Может, он думает, что это она, и подпоил ее, чтобы созналась? Мне это не нравилось, а другая возможная причина, то есть что Бассет просто ее обхаживает, нравилась еще меньше. У него жена есть, больная. А если он дело путает с удовольствием, то это вообще подло. Надо же, как я в нем ошибался! Симпатизировал ему даже после того, как он принял взятку от дяди Эмброуза.
Я долго не мог заснуть и утром проснулся со скверным вкусом во рту. На улице по-прежнему парило. Я что, каждый раз теперь в семь часов подниматься буду, даже без будильника? Пока я одевался, мне пришло в голову, что насчет Бассета я могу ошибаться. Просто он увидел пьяную маму на Кларк-стрит и проводил домой, чтобы с ней ничего не случилось.
Пока я пил кофе, в кухню явилась Гарди.
– Привет, Эдди. Не спится что-то, чего так валяться.
– Угу.
– Кофе еще остался?
– Ага.
Она пошла одеться и уселась напротив меня. Я налил Гарди кофе, она взяла рогалик из хлебницы.
– Эдди…
– Да?
– Во сколько мама явилась домой?
– Не знаю.
– Ты слышал вообще, как она пришла?
– Да слышал, слышал. Не знаю только, когда. Не посмотрел на часы.
– Но поздно? Ночью уже?
– Вероятно. Я уже спал. Она-то теперь, небось, проспит до полудня.
Гарди надкусила рогалик, измазав его губной помадой. Зачем она губы красит еще до завтрака?
– Знаешь, Эдди, что я думаю?
– Что?
– Мама слишком много пьет. Если будет продолжать в том же духе, то…
Я ждал продолжения, не совсем понимая, что мы с этим можем поделать.
– Недавно я нашла у нее в комоде виски и забрала, а она даже не хватилась. Забыла, наверное.
– Ну так вылей его, – сказал я.
– Мама еще купит. Бутылка стоит доллар и сорок пять центов.
– Ну купит, и что?
– Я хочу выпить эту бутылку.
– Ты что, сдурела? Тебе четырнадцать лет!
– В следующем месяце будет пятнадцать, Эдди. И я уже пробовала спиртное. Не напивалась, конечно, но… что, не дошло еще?
– Дошло, что ты чокнутая.
– Папа тоже сильно пил.
– Не вмешивай сюда папу. С какого перепугу тебе-то вздумалось пить? Хочешь продолжить семейную традицию?
– Не тупи, Эдди. Что, по-твоему, могло бы остановить папу?
Меня это начинало злить. Чего она прицепилась к папе? Папа лежит в земле на глубине шести футов.
– Он перестал бы, если бы ты начал! Ты у нас такой хороший. Если бы ты заявился домой пьяный или связался с плохой компанией, он, глядишь, и бросил бы пить. Он любил тебя, Эдди. Если бы он увидел, что ты идешь по его стопам…
– Оставь папу в покое. Он умер. Опоздала ты со своей гениальной идеей.
– Но мама-то жива. Тебе, может, и наплевать на нее, а мне нет. Она мне родная мать.
До меня, как до жирафа, только теперь дошло. Я смотрел на Гарди во все глаза. Это может сработать, хотя шанс не такой уж большой. Если Гарди пойдет по той же дорожке, мама, возможно, спохватится. Мужа она потеряла, но Гарди осталась, и маме, конечно, не захочется, чтобы дочь спивалась в пятнадцать лет.
Нет, какого черта! Ничего из этого не получится, но Гарди надо отдать справедливость: пара извилин в голове у нее все же есть.
– Не пойдет, – заявил я.
– Еще как пойдет.
– Нет. – Хотя ее ведь не остановишь, она все равно выполнит, что задумала. Разве что следить за ней неусыпно.
– Сейчас как раз подходящий момент, Эдди, – продолжила Гарди. – Проснется мама и увидит, что я под мухой. По-твоему, это ее обрадует?
– Всыплет она тебе по первое число, вот что.
– С какой стати, если она сама мне пример подает? И потом, мама еще ни разу меня не била.
А зря, мысленно прокомментировал я.
– Делай что хочешь, я в этом не участник. – Я старался разозлить ее, может, передумает. – Да и врешь ты все. Просто хочешь напиться пьяной и посмотреть, как это бывает.
– Все, я пошла за бутылкой. Ты, конечно, можешь отнять ее у меня и вылить, но тогда я напьюсь на Кларк-стрит. Выгляжу я старше, чем есть, а мужчины всегда готовы девушку угостить – не обязательно кока-колой, – отрезала Гарди и вышла, цокая каблуками.
Мотай-ка отсюда, Эдди, сказал я себе. Если будешь соваться, она действительно пойдет на Кларк-стрит, а после, не исключено, окажется в одном из борделей Сисеро. Ей там понравится.
Я встал, но уйти не решился. Выпить я Гарди не помешаю, но придется за ней присмотреть: на определенной стадии ей захочется-таки выйти на улицу, чего допускать нельзя.
Она вернулась с бутылкой, уже открытой, и налила себе.
– Ты как, Эдди? Будешь?
– Я думал, ты пьешь для дела.
– Ну, за компанию?
– Нет уж.
Гарди засмеялась и выпила. Даже не поперхнулась – запила водичкой, и все. Налила вторую и села.
– Точно не хочешь?
– Иди ты.
Хлопнув вторую порцию, она пошла в гостиную, включила радио, отыскала какую-то музыку – неплохую для утренней программы.
– Давай потанцуем, Эдди? Когда танцуешь, быстрее действует.
– Не хочу.
– Паинька.
– А ты тронутая.
Я видел, что критический момент приближается.
Потанцевав немного одна, Гарди опять плюхнулась на стул и налила себе третий стакан.
– Не так быстро, – посоветовал я. – Загнешься еще с непривычки.
– Я ведь пробовала уже. Немного, но все-таки. – Она налила виски в другой стакан. – Ну же, Эдди, выпей со мной. Пожалуйста. Пить в одиночку нехорошо.
– Ладно… но только один раз, учти.
– За счастливую жизнь! – воскликнула Гарди.
Пришлось мне с ней чокнуться. Я только пригубил, а Гарди выпила все до дна, снова ушла в гостиную и позвала:
– Иди сюда, Эдди! И бутылку со стаканами захвати.
Я послушался. Она села на подлокотник моего кресла и попросила:
– Налей мне еще, Эдди. Это так весело!
Я налил и сделал еще глоток. Гарди опрокинула в себя четвертую порцию – эта, я видел, прошла уже не так хорошо.
– Потанцуй со мной, Эдди. Пожалуйста.
Музыка была хорошая.
– Отстань, Гарди!
Она опять закружилась в танце.
– Может, я когда-нибудь на сцене выступать буду!
– Да, у тебя здорово получается.
– Спорим, я и стриптиз могу делать. Как Джипси Роза. Смотри. – Гарди завела руки назад и стала расстегивать платье.
– Не дури, Гарди. Я твой брат, забыла?
– Никакой ты не брат. И потом, это просто танец.
Застежки не поддавались, и она приблизилась ко мне. Я схватил ее за руку:
– Слушай, Гарди, прекрати!
Но она уже почему-то оказалась у меня на коленях, тяжелая и горячая.
– Поцелуй меня, Эдди.
Я моргнуть не успел, как Гарди прижалась своими красными губами к моим. Как-то умудрившись освободиться и встать, я сказал:
– Перестань сейчас же. Ты еще ребенок. Нельзя так.
– Можно, Эдди, можно, – смеялась она. – Давай еще выпьем.
Я налил нам обоим и предложил тост:
– За маму!
– Как скажешь, Эдди.
Я поперхнулся сам, что очень позабавило Гарди.
– Налей мне еще, Эдди. Я сейчас. – Она вышла, слегка пошатываясь. Я повозился с радио, но музыки нигде больше не было, только пьесы.
– Эдди! – позвала Гарди.
Я оглянулся. Она подошла бесшумно, потому что была босая – и вообще совершенно голая.
– Говоришь, я еще ребенок?
Я выключил радио и произнес:
– Нет, Гарди, ты уже выросла, поэтому давай-ка допьем. На, держи.
Я вышел в кухню за водой и притворился, будто тоже пью.
– Ой, голова что-то…
– Дерни еще – поможет. До дна.
В бутылке осталось совсем чуть-чуть – мы наливали помногу.
Гарди снова пустилась в пляс и споткнулась. Я подхватил ее и усадил на диван.
– Иди с-сюда, Эдди.
– Сейчас, вот только допьем.
Последний стакан она большей частью пролила, но кое-что попало и внутрь. Я вытер Гарди носовым платком.
– Ой, как голова кружится! – хихикнула она.
– Закрой на минутку глаза – лучше станет.
Минутки ей хватило, чтобы отключиться. Я отнес Гарди в спальню, натянул на нее пижамные штаны. Ополоснул стаканы, выкинул бутылку в мусорное ведро и убрался подобру-поздорову.
Глава 6
Около двух часов я вышел из лифта на двенадцатом этаже «Вакера» и постучал в номер дяди Эмброуза.
– Что с тобой? – спросил он, открыв мне дверь. – Где ты был?
– Нигде… гулял просто.
– Для моциона, значит?
– Слушай, отстань, а?
– Конечно-конечно. Ты присядь, отдохни.
– Я думал, мы куда-то пойдем.
– Пойдем обязательно, но не сразу. – Он протянул мне помятую пачку сигарет. – Хочешь?
– Угу.
Мы закурили.
– Вижу, парень, худо тебе, – произнес дядя, глядя на меня сквозь дымовую завесу. – Догадываюсь, что одна из твоих девочек что-то выкинула, а может, и обе. Это ты вытрезвлял Мадж к похоронам?
– Очки тебе определенно не требуются.
– Такие уж они есть, Мадж и Гарди. Их уже не исправить.
– Мама тоже не виновата. Себя ведь не переделаешь.
– Никто не виноват – с годами ты сам поймешь. Это и к тебе относится, и к Уолли. Взять хоть то, как ты настроен сейчас…
– И как я настроен, по-твоему?
– Зол как черт, вот как. Не только из-за Уолли – все, думаю, началось раньше. Посмотри-ка в окно.
Окно номера выходило на юг, на чудовищную махину Мерчандайз-Март и на Северную сторону со старыми кирпичными домами, где жили одни уроды.