Австрия – Италия, 1924 год
Австрия!
Мама, Австрия!
Марджори не обманула. Меня встретили замечательно. Поезда здесь ходят вернее, чем часы. Не то что в этой ужасной Италии. Люди улыбчивы, невероятно вежливы.
Вена, мама!
Вена!
Какие здесь парки! Весь город вальсовый, иначе не скажешь. Сильнейший контраст с Глостером, сильный с Лондоном. Это не глупая, пафосная Италия, не высокомерные французы, здесь все какие-то легкие, но пунктуальные. Сам воздух прозрачнее. Мне очень нравится Австрия.
Англичане на этом фоне сразу бледнеют, выглядят вылинявшими и пресными.
Боюсь, как бы так не выглядела я.
Растолстела. Но что делать – тут такой шоколад.
И Марджори не обманула. Завтра иду на собеседование. Обязательно напишу как.
Меня не возьмут.
Ни за что.
Ты знаешь, что даже в Глостере у меня была аллергия на все эти шерстяные оттенки. Ненавижу шерсть и все синие, коричневые, зеленые, запахнутые по самые уши платья.
Думая, что это Вена, и Штраус, и оперетты я была достаточной дурой, чтоб потащиться на собеседование в желтом.
Канареечно-желтом.
С перьями.
Стеклярусом.
И перчатками в крапинку.
Тем более, что меня там уже один раз приняли, со мной говорила такая толстоватая веселая австрийка, много шутила, выспрашивала про Англию, шутливо желала удачи, взяла все мои рекомендательные письма и сказала, что точно возьмут, потому что брать больше некого. Очень милая женщина, очень поддерживающая. С ней мы говорили в такой милой пристроечке: бисквиты, скатерть в полоску, а сегодня меня повели в главный дом.
Господин граф и супруга завтракали.
Какой у них сад!
И не подумаешь, что в центре города – вот так.
Но ты бы видела лицо супруги. Она меня как увидела – всё. У нее аж чашка в воздухе застыла. Особенно ей перчатки мои дались.
Сесть не предложили.
И она так мизинец оттопырив, чашку так и не поставив, мне вместо «здравствуйте» говорит:
ОНА: У нас уже было очень много гувернанток.
И молчит.
И он молчит.
Все молчат.
Тогда я решила, что надо шутить.
Я: Я понимаю. Но я точно не как они…
Выдержала паузу.
Я: Я много хуже.
Ну знаешь, улыбаясь так сказала. То есть, шутя. Может, стоило сказать на немецком. Но они ведь сами заговорили со мной на английском, да и женщина та предупреждала, что берут, чтоб у ребенка английский улучшался. Но только английский юмор, кажется, тут не ценят.
Я: Извините. Я… просто…
ОНА: Наша последняя гувернантка забеременела от нашего старшего сына.
ОН: Амалия.
ОНА: Да, Рудольф? Разве мисс Стоун не согласиться со мной, что подобное поведение недопустимо? И разве не вы сами вчера изволили заметить, что нашему сыну необходима дисциплина?
Куда прячут крапчатые перчатки?
ОНА: Мисс Стоун я искала нам порядочную девушку из Англии, высокоморальную, желательно протестантку. Вы верите в бога?
Я: Да, мадам.
ОНА: Вы католического вероисповедания?
Я: Протестантского.
ОНА: А ваш жених?
Я: Протестантского.
ОНА: Если позволите, чем занимается ваш жених?
Я: Инженер. На судоверфи. Полгода назад состоялась помолвка, но… мы решили немного накопить денег к свадьбе.
ОНА: Позвольте, а ваши любимые книги?
Как?
Почему книги?
Но… кто ей нужен? Господи, эти… русские! Да как же там! Ну хоть один… ну же!
Уайльд?
Гомосексуалист.
Бёрнс?
Но он поэт, это засчитается?
Немцы! Да, немцы! Кто же…
Молчание! Не молчи!
Я: Кьеркегор.
ОНА: Как, извините?
Я: Кьеркегор. И… Гейне, то есть, Гёте. И Шекспир.
Шекспир в плюс?
ОН: А что из Шекспира?
Ой.
Я: Как… всё. Джульетта. То есть, Ромео и Джульетта, и… там, где… Ночь. И… про короля… королей тоже.
Боже!
Женщина поставила чашку.
Окончательно так поставила.
ОН: Фройляйн Ау, будьте добры, позовите Франца.
Мальчик – волосы прилизаны, белая рубашка, темно синие шортики, прозрачные виски.
ОН: Франц Вольфганг, это мисс Стоун, любезно согласившаяся быть вашей гувернанткой на время каникул.
МАЛЬЧИК: Очень рад, мисс Стоун.
Без тени эмоции в голосе.
Почти без акцента.
ОН: Будьте так добры, поделитесь с мисс Стоун своими планами на июль.
МАЛЬЧИК: Мы поедем в Италию на море к моему двоюродному брату Герберту, потому что там будет моя кузина Анастази.
Тишина.
Я: Здорово. Ты, наверное, любишь море? Будем купаться, загорать…
МАЛЬЧИК: Загорать не будем.
Я: Почему?
МАЛЬЧИК: Мать не одобряет.
ОНА: Чрезмерно много солнца вредно для кожи. И вообще, пожалуйста, не стоит лишний раз лезть в море, на вилле есть бассейн, у Франца чувствительная к соли кожа, соль легко дает ему раздражения…
ОН: Амалия. Франц Вольфганг, просто не лезьте в воду у маяка.
Тишина.
ОН: Вы меня слышали?
МАЛЬЧИК: Да.
Это не убедило отца.
ОН: Я очень вас прошу… я прошу вас проявить хоть каплю благоразумия, хотя бы ради вашей матери.
Я: Бассейн – это здорово. Я часто плавала в море, но редко в собственном бассейне, говорят, это сложнее. Ты научишь меня?
Ребенок поднял на меня глаза.
Помедлив на перчатках.
ОНА: Спасибо. Думаю, мисс Стоун, мы не смеем вас дольше задерживать. Франц Вольфганг.
МАЛЬЧИК: Спасибо за визит, мисс Стоун. Приятного вам остатка дня.
Что ж – не эта работа, так другая.
Люблю.
Твоя Эмилия.
Мама,
Не верь Мардж и не огорчайся. Это точно не было бы легко, даром, что мальчишке девять. Конечно, девять – не шесть и не пять, но проще бы в этом случае от того не стало. А то, что они чуть ли ни четвертью Австрии управляют, или Европы… или Германии – какая нам разница? Мы с тобой с того богаче не станем.
Найду я еще себе место.
Просто не буду больше носить крапчатые перчатки.
И шутить постараюсь меньше.
Не переживай!
Мама,
Как здорово было тебя услышать! Я так соскучилась!
А подробностей и нет. Ты говоришь – расскажи, расскажи подробности, как все-таки взяли. Но их нет. Просто Мардж пришла домой во вторник и сказала, что меня берут. Не сразу на море на виллу, сначала испытательный срок в поместье здесь, под Веной. Будем там неделю-полторы. Конверт с жалованьем вручили сразу.
Вместе с целой книгой письменных указаний.
Она Библии толще.
Серьезно. Бедный ребенок. Вот повернутая мамаша. Мне передали целый кирпич с его расписанием, указаниями, как обращаться, что говорить, что не говорить… ночью буду штудировать.
И пора, похоже, разживаться вдовьими платьями.
Черный, коричневый, синий.
Но вообще, с маменькиными сынками обычно не сложно, занудно – это да, но не сложно.
Хоть то – хорошо.
Захожу я к нему в детскую.
Поместье – огромное. Зеленое. Удивительно. Доставили – ммм… это же не машина – дворец. Женщина та, Аннабель, она и повар, и экономка – приятнейшая дама. Но занята очень. Еще расскажу.
Так вот, захожу я к нему в детскую.
И не сразу. У него же расписание. Утром – занятия, обед, конная прогулка, плавание, полдник, и вот только тогда поднимаюсь, значит, к нему.
Лежит на кровати.
В полумраке.
Все портьеры задернуты.
Вообще, когда б у меня такое расписание было, я б, наверное, тоже слегла.
Подумала, что спит, но нет – присел.
И ты не видела таких детских. Это ж там целый дом уместить можно. Или игрушечный магазин – лошади, поезда, корабли, самолеты, завалы из книг, мольберты, карандаши по всему полу, конструкторы, гайки, гвозди, карты, атласы и кровать с балдахином. Темно-синим таким балдахином. И вот он на ней приподнимается, смотрит.
Я: Ты устал?
ОН: Нет.
Тишина.
Подходишь поближе.
Я: Уснул?
ОН: Нет.
Я: А что ты делал?
ОН: Думал.
Я: О чем?
ОН: О разном.
Тишина.
ОН: Не открывай окна. Там жарко.
Я: Там солнечно, славно…
ОН: Выйди и подыши.
Тишина.
Решила пока не дергать.
Я: Ты любишь холод?
ОН: Я не люблю жару.
Я: Так о чем ты думал?
ОН: О пророке.
Молчание.
Я: Тебе хочется предсказывать будущее?
ОН: Нет. О Пророке. Нет бога кроме Аллаха и Мухаммад пророк его.
Так. Это будет сложнее, чем казалось.
Я: И как Мухаммад? Приятный парень?
ОН: Почему? У тебя же жених.
Так.
Я: А что, Мухаммад не одобрял женихов?
ОН: Ну… он вообще не многих одобрял, но какая разница, приятный он или нет?
Да.
Я: А что ты о нем думал?
ОН: Что он зря налоги не брал.
Я: Ну он же пророк бога.
ОН: Это не повод не брать налоги.
Я: Да… смерть и налоги.
ОН: Что?
Я: Неизбежны только смерть и налоги – английская поговорка такая.
ОН: Не было гвоздя – подкова отпала, подкова отпала – лошадь захромала, лошадь захромала – генерал убит, конница разбита, армия бежит. Враг вступает в город, пленных не щадя, оттого что в кузнице не было гвоздя. Мой любимый английский стишок. Что-то еще?
Я: Как, извини?
ОН: Что-то еще, Эмилия?
Я: В смысле, пошла вон?
ОН: Если хочешь, оставайся, только отсядь с кровати вон на ту лошадь, а то ты мешаешь мне думать.
Я: О пророке и налогах?
ОН: О разном.
Я: А что ты еще читаешь?
ОН: Светоний. Жизнь двенадцати цезарей.
Я: У тебя есть вообще какие-то любимые игры?
ОН: Эмилия, у меня будет время после ужина, в семь сорок пять, давай поговорим тогда.
Я: Кого ты любишь из своих братьев?
ОН: В смысле, кого терпеть легче?
Я: Ты вообще кого-нибудь любишь?
ОН: Джона.
Я: Кого?
ОН: Джона. Лошадь такая, английская верховая. Не видела? Серый такой, в конюшне.
Я: Из людей.
ОН: А ты?
Я: Конечно!
ОН: Молодец. Вот и молодец. Иди, Эмилия.
Зачем ему гувернантка?
И дисциплина?
Особенно – дисциплина.
После ужина разговорились мы вовсе не с ним, но с Аннабель. Благо наши спальни через дверь. Она забежала узнать, как прошел мой первый день.
Странно.
Вся моя работа состояла из отчаянных усилий сделать вид, что я работаю.
День у парня расписан по минутам. Из комнаты своей он меня практически выдворил, уроки сделал сам. Английский я ему подправляю, но то скорее оговорки, чем ошибки.
Познакомил меня с Джоном.
Джон сначала долго косился, потом сожрал мое яблоко, потом цапнул меня за палец. Истинно английская лошадь.
Причем сам к лошади не подошел. Почему? – спрашиваю. Ты же его любишь.
А после него руки мыть, – отвечает, – Амалия настаивает.
Такая вот у парня любовь.
Но – Аннабель.
Кстати, комната моя прехорошенькая, голубые обои, белый гарнитур – кукольная просто комнатка.
У Аннабель – желтая, с камином.
У меня камина нет, но своя ванная. В одной моей ванной целая глостерская квартира поместится.
Да – Аннабель.
Как-то ей сразу доверяешь, такое ощущение, что за ней запах сдобной выпечки сам ходит. Ванили и выпечки.
Я ей сразу рассказала, что очень переживаю, потому что не очень вижу, что же мне делать: ребенок и так не малыш, собран, усидчив. Разве только английским его развлекать.
Она помолчала немного.
АННАБЕЛЬ: А как вам Францхен вообще?
Я: Он… интересный ребенок.
В меня всмотрелась.
АННАБЕЛЬ: Это у него просто настроение плохое. Он же к Герберту не хотел. Он хотел Штази к нам позвать на все лето, и еще парочку знакомых позвать. Но господин граф решил, что это опять идти у него на поводу, и решил, что Франц должен пожить где-нибудь и вне дома.
Я: Вообще… это понятно, если мальчик получает домашнее образование…
АННАБЕЛЬ: Ну, со сверстниками, я бы сказала, он общается очень… неплохо. С не сверстниками тоже.
Я: А как он с родными?
АННАБЕЛЬ: Да, видите ли, Коралина еще слишком мала, с остальными братьями тоже большой разрыв в возрасте, а вот Томас… с семи лет их стараются не оставлять в одной комнате одних. Томас как раз вернется из школы, когда Франц уедет.
Я: Извините пожалуйста, можно ли вас спросить, почему госпожа Вертфоллен решилась на домашнее образование для младшего сына, это…
АННАБЕЛЬ: Вы не могли не заметить ее привязанности к мальчику, но я бы не сказала, что это прихоть. Нет, не поймите неверно, со стороны Франца на то нет веских причин… у него просто не пошла та частная школа, где сейчас Томас, а другие как-то… просто решили не искать. Так вышло.
Я: Я очень извиняюсь, вы не подумайте, что я собираю сплетни – ни за что, но мне просто нужно знать ребенка, отчего не пошло – контакты с другими мальчиками не задались?
АННАБЕЛЬ: Нет. Ну как… не задалось, скорее, с начальством. Я знаете, в эту историю не вникала, но там, по-моему, самым счастливым от решения Амалии оставить Францхена дома был директор.
Я: А были какие-то конфликты с ровесниками?
И что мне одни маменькины сынки попадаются.
Ничего, научим ребенка общаться.
С таким распорядком, с такой опекой…
Неужели такие мамаши не понимают, как они задавливают сыновей, это же ужас, когда у твоего сына такие безразличные серые глаза, когда он даже коня лишний раз не тронет, потому что ему потом руки мыть.
Конечно, таких потом дразнят и не принимают, и…
АННАБЕЛЬ: Франц просто слегка вывернул руку одному мальчику, наступил ему на голову и обещал в следующий раз выткнуть ему глаза, вставить туда что-нибудь, что проткнет мозг, и удостовериться, что тот будет умирать долго и мучительно. Всё из-за Версенжеторикса. Он так щенка назвал. Франц. Там был белый щенок, из-за которого и вышла вся свара, Францхен назвал его Версенжеториксом, что-то там с щенком случилось, Франц немного расстроился, и в школе получились беспорядки. Детали вам лучше спросить у самого Франценка… или лучше не спрашивать, он и так сейчас расстроен. Но вы не переживайте, Эмилия! Смотрите на это так – вам невероятно повезло, вы едете в фантастически красивое место, вам не надо преподавать, нудеть с уроками, у вас не сопливый, глупый карапуз. Вас взяли просто как уши и глаза. Все, что вам нужно – это присматривать за собранным, девятилетним, в хорошем настроении – очаровательнейшим существом. И не допускать эксцессов.
Я: Эксцессов?
АННАБЕЛЬ: Ну, Герберт не Томас. Я не думаю, что там есть риск, что кто-то у кого-то откусит ухо. Но… Герберт тоже… очень интересный юноша. Ему уже пятнадцать, он невероятно благоразумен, развит не по годам, невероятно приятен… в хорошем расположении духа. Штази – милая девочка, ей десять, живой, общительный ребенок. Вот они с Францем, наоборот, очень дружны. Все, что вам нужно в Италии – просто… следить, чтоб… у Францхена вы уже поняли крайне живой ум, на крайне живой ум иногда приходят крайне оригинальные идеи, вам надо не допускать самых… недопустимых. Франценок всегда отличался воображением. Лет в шесть в Париже он на сутки пропал из дома. Оказывается, глупейшая нянька зазевалась на прогулке, ему было интересно самому посмотреть город, он потерялся, набрел на какое-то кафе, где познакомился с одним бельгийским моряком, который вернул ребенка домой только к следующему полдню. Вам не надо описывать состояние госпожи Вертфоллен, верно?