Счастье, подобно золотой взвеси, искрилось, переливалось, мерцало среди цветов и деревьев моей земли. Неужели оно всегда было здесь, а я только сейчас научился видеть и принимать его щедрые дары? Почему раньше я не замечал, как много радости в самом обыденном из всех человеческих ощущений — ощущении жизни?
Ночью мне снились цветные сны. Очевидно, привычка сделала свое благое дело: ночные страхи больше не входили в мою лесную хижину. Ничья воля не налагала на меня ответственности. Ничьи злые помыслы не угрожали моему спокойствию. Если я совершенно не помню, что делал первые дни, вернувшись в лес, так как все заслонила фигура Нанди, то в последующих моих воспоминаниях ее облик почти полностью теряется, сливаясь со всем миром. Нанди — река, восторг прохлады, блеск драгоценных камней, Нанди — забродившие, как молодое вино, силы, миллион новых чувств и мыслей, миллион ярких цветов и оттенков, переходящих друг в друга, сливающихся так, что нельзя определить принадлежность форм и красок. Уподобившись вдохновенным чаранам, я сочинял тогда первую в моей жизни песню:
Голос ее — пение лесных птиц.
Изумление красотой мира в ее глазах,
Что ранними звездами взойти над вечерней зарей ее губ.
Благоухание цветов — ее дыхание.
Стан ее — гибкая ветка,
На которой тесно спелым плодам грудей.
Как жил я раньше, не зная, что весь мир —
Лишь знамение нашей встречи?
Я мысленно рисовал картины нашей будущей любви. Я уже видел, как мы рука об руку путешествуем по бесконечным дорогам среди гор и лесов, как я учу Нанди искусству ощущать дыхание мира. То, что девушка была где-то далеко в деревне со своими родителями, и, что я сам понятия не имел, как же стать риши, меня нисколько не смущало. Почему-то я был уверен, что моя судьба решена. Вся будущая жизнь представлялась мне, как прямое широкое русло равнинной реки, текущей на восход солнца. Что могло помешать моему пути?
Приходя в деревню, я с некоторым сочувствием смотрел на занятых повседневными заботами крестьян. Мне стыдно вспоминать, но я быстро свыкся с положением молодого мудреца. Не надо было заботиться о пропитании — Сомасундарам следил за тем, чтобы, когда б я ни пришел в деревню, для меня всегда был готов запас провизии. Крестьяне почтительно кланялись мне на улице и предлагали подношения. Я не очень утруждал себя размышлениями о возможной плате за такой почет.
Однако во время одной из моих прогулок с Сомасундарамом по деревне пришлось задуматься и об этом. Был вечер. Дневная жара несколько спала, и последние лучи солнца пронизывали острыми стрелами щиты слоистых облаков. Пурпурные пятна лежали на верхушках пальм. Птичий грай переплетался с журчанием воды в поливных каналах. На душе у меня было спокойно и чисто, как в пруду с белыми лотосами. На Сомасундарама окружающая красота навеяла глубокую меланхолию, и, оставшись со мной наедине, он начал сетовать:
— Люди утеряли разум. Каждый думает только о себе, забывая о том, что община сильна единством всех своих членов. — Сомасундарам с грустью указал на повалившийся забор, охраняющий посадки риса от диких кабанов.
— Прошел уже месяц, а никто не чинит, надо чистить поливные каналы, которые стали заболачиваться — не могу собрать людей. Недавно сосед у соседа вывез с поля пять снопов сахарного тростника. Бессмысленное мелкое воровство — за это мы забрали у него три мешка риса. Люди не хотят работать, не могут договориться о честном обмене, предпочитая воровать. Купцы в городе, видя крестьянина, запрашивают двойную цену, торгуются, как бешеные. Кшатрии, призванные нас охранять от разбойников, ездят по деревням и попросту грабят, угоняют скот, увозят красивых девушек. Если в нашу деревню придут разбойники, то все мои односельчане запрутся в домах и будут молиться о том, чтобы ограбили соседа, а не его. Раджа твердит о процветании. Было ли так, чтобы процветание не пресекалось войной? И не ясно, кто унаследует престол в Хастинапуре…
— Но ведь вы не принадлежите Хастинапуру… — Мы принадлежим богам и местному радже. Но начнись война и двинутся бесчисленные армии по нашим посевам. И никто не станет разбираться, кто там чей.
— Надо верить в мудрость богов… Вы чувствуете их присутствие?
— Да. Иногда они лишают нас дождя и высушивают ростки риса, а в другой раз, когда приходит время вызревать урожаю, посылают тучи и заливают все водой. Может быть, это происходит от того, что мы приносим мало жертв на их алтари. В больших городах брахманы справляют пышные обряды почитания богов. В Хастинапуре, Матхуре, Мадурае возводятся храмы. Разные боги владычествуют в этих храмах, но всем им приносят обильные жертвы масла, плодов, цветов, украшают их статуи золотом. Жрецы читают в храмах длинные заклинания, которые простым людям знать теперь не полагается, — Сомасундарам скривился. — А ведь у нас на Юге еще хранят память о том времени, когда каждый мог общаться с богами, воочию видеть смелых охотников с огненными стрелами и прекрасных апсар — хранительниц лесистых холмов и коровьих стад. Этих богов нашей земли мы почитали песнями и танцами, возжиганием костров и приношением цветов.
Я с некоторым смущением вспомнил о пригоршнях цветочных бутонов и куске ячменной лепешки, которые я оставлял у себя в деревне перед алтарем бога — защитника полей. Такие же алтари я видел и здесь. Бог обитал в большом сером камне с выбитым на нем трезубцем, обращенным к небу.
— Может не те жертвы угодны богам?
— В лесах племена чтут своих богов кровавыми жертвами — режут на их алтарях коз и оленей, даже бывает, приносятся и человеческие жертвы. Но и там боги глухи к мольбам смертных. — сказал Сомасундарам, — они проносятся на грохочущих колесницах по небу, и до нас долетают лишь их огненные стрелы. Говорят, что время от времени боги воплощаются в людей и совершают великие подвиги. Однако все это происходит где-то очень далеко и от деревни, и даже от крепости, в которой живет раджа. Вы ближе к богам. Но можете ли помочь?
Я немного оторопел от такого оборота беседы, но порылся в памяти и повторил строки из Сокровенных сказаний:
— Кто может своей глубокой мудростью предотвратить судьбу? Бытие и небытие, счастье и несчастье — все это имеет свой корень во времени. Время приводит к зрелости существа, время их же уничтожает. Созданные временем, мы не должны отчаиваться.
Сомасундарам глубокомысленно кивнул. А что тут можно добавить? После этого разговора я с тревогой думал о будущем Нанди. Но стоило вернуться к себе в хижину и посидеть спокойно, созерцая красный костер закатного солнца, как уверенность в будущем возрождалась во мне. Мне казалось, что никакое зло не в силах ступить на мою лесную поляну. Значит, главное было не покидать ее без нужды, избегать общества других людей и привлекать Нанди к себе.
Мы гуляли в лесу среди деревьев, среди криков обезьян и щелканья птиц. Над долиной, куда уходила, змеясь, тропа высились огромные черные камни. Там под вечер грелись огромные кобры с желтой узорчатой кожей. Нанди любила лазить по этим камням — гибкая, словно ящерица, смуглая и крепкая, как эти скалы. Я шутя звал ее апсарой черных скал.
— Не гневи богов, — сердилась она, — апсары несут в себе искры небесного происхождения, а я только крестьянка, и от земли мне не оторваться.
Увы, она была права. Однажды я попытался заговорить с ней о возможностях другой жизни, о высоких полях, о могучей силе, пронизывающей мир. И, к моему удивлению, Нанди обиделась за своих односельчан. Она поняла только то, что я осуждаю их образ жизни.
— Почему ты сам не хочешь жить в деревне, — спросила Нанди, капризно надув губы. — Почему ты не хочешь работать в поле? Ты молодой и сильный, тебя бы с радостью приняли в общину.
— Я тружусь, тружусь каждый день.
— Собираешь плоды и коренья в лесу? Это работа женщин. Наши мужчины с утра до вечера горбятся на поле, поливая посевы собственным потом, а ты сидишь у хижины и считаешь облака.
— Это тоже труд. Труд ученичества. И он очень утомителен, поверь мне.
— Но где плоды твоего труда?
Что я мог ей сказать? Какие доказательства привести? Ее мысли и чувства были точны и прозрачны, как маленький лесной водоем, который отражает небо и деревья. Иногда рябь переживаний дробила эту ясную картину. Среди солнечных бликов бродили темно-коричневые тени и прятали, берегли какие-то свои маленькие тайны. День за днем все глубже опускался я в омут своих мыслей и чувств, где клубились то ли обрывки снов, то ли непроявленные знаки будущего. И даже если бы я захотел, я бы не мог увлечь Нанди за собой. Поэтому я просто сказал:
— Плодов моего труда нельзя ни увидеть, ни услышать, ни попробовать на вкус.
— Ты смеешься надо мной, — решительно сказала Нанди и, легко поднявшись с земли, ушла не оборачиваясь, а я предался упражнениям, думая, что прорыть поливной канал легче, чем открыть в себе новые каналы для дыхания жизни, но никому в деревне этого не объяснить, даже Нанди.
Впрочем, деревне было не до меня. Под знойными лучами солнца, казалось, облупилась синяя эмаль неба. Обнажились сухие серые своды, словно мертвое ложе океана, покинутое водами. И травы, и кусты на поляне вокруг хижины, как и по всему лесу, окрасились в охристые цвета тревоги и умирания. От земли шел запах как от пепелища. В долине среди холмов оголилась красная земля, рассохлась, потрескалась, как кожа человека, брошенного на медленную смерть под полуденным солнцем. Скрылись птицы, лишь острый, грозный силуэт коршуна стоял в восходящих горячих воздушных потоках. Даже родничок меж камней, даривший мне радость своим журчанием, теперь едва сочился, процеживая сквозь мох свои животворные капли. Мне пришлось выкопать ямку и вставить туда пустые скорлупки кокосовых орехов, чтобы всегда иметь под рукой хоть небольшой запас скапливающейся в них свежей воды. Но лес начал страдать. Пальмы опускали все ниже свои огромные резные листья, как человек, сраженный отчаянием, опускает руки. Где-то в чаще тревожно кричали павлины. Иногда ветер приносил оттуда тошнотворно-сладкий запах трупов павших лесных антилоп.
Засуха обернулась страшной бедой для деревни. Солнце выжгло посевы риса. В деревне был кое-какой запас зерна, позволявший дотянуть до начала дождей. Но раджа, владевший этими землями, был полон решимости собрать причитавшуюся ему долю урожая. Однажды, гуляя у реки, в которой мы с Найди так любили купаться, я обнаружил, что вода покинула ее. Сухой белый песочек омывал костяки каких-то павших от жажды животных. Многие деревья стояли без листьев, трава потеряла мягкость и свежесть. Неподалеку от своей хижины я вдруг услышал удары барабана и заунывное пение, больше похожее на стон толпы. Пройдя через поредевший лес, я вышел к поляне и застыл в тени деревьев как вкопанный, поняв, что стал свидетелем таинства, видеть которое не дозволялось ни одному мужчине. На поляне было более двух десятков девушек в ярких, праздничных одеждах, умащенных сандаловой пастой.
Девушки танцевали — взявшись за руки, быстро шли по кругу, одновременно вскидывали руки, прогибались в талии и пели, все время пели, почти не раскрывая рта. Бой барабанчика, который держала одна из танцующих, стал все учащаться, все быстрее двигались босые ноги, изрезанные о сухую траву. Дыхание танцующих стало прерывистым, хриплым, по лицам текли капли пота, зрачки закатывались в трансе. Среди танцующих я увидел Нандини. Ее глаза сияли потусторонним страшным огнем безумства, губы покраснели, как от жарких поцелуев. Одна из девушек, не прекращая танца, сорвала с себя покрывало и, отбросив его в сторону, стала извиваться, как змея в любовном экстазе. Ее примеру последовали другие, в том числе и Нанди. Я впервые увидел ее крепкое тело — бедра, налитые женской силой, руки, вьющиеся змеями. Капли пота выступили в темно-коричневой ложбинке между зрелых грудей с задранными вверх сиреневыми сосками. Что-то тревожное, противоестественное было в этом танце любви, лишенном радости, больше похожем на человеческое жертвоприношение. Я чуть не вскрикнул, когда у Нанди подкосились ноги, и она упала голой спиной в колючую траву так, словно это было ложе из лепестков жасмина. Но она, кажется не почувствовала боли, потому что продолжала извиваться на земле, запрокидывая голову, словно в любовном томлении, прогибалась в талии и бесстыдно раздвигала ноги. Треугольник тени под нежной округлостью живота хищно кидался то вниз, то вверх.
Рядом с ней одна за другой простерлись в пыли другие девушки с оскаленными в страсти зубами и разметавшимися прядями волос. Я больше не мог смотреть на этот грубый, почти первобытный обряд, давно забытый в моей деревне и бесшумно повернул назад в чащу. Я понял, кому отдавались в страсти эти девушки, чью любовь призывали. Бог Индра — повелитель грозы и небесного огня должен был возгореться страстью при виде обнаженных девственных тел и пролить животворный дождь на иссохшуюся землю. Подобные обряды значат только одно: засуха стала нестерпимой и, если не помогут танцы, то последует кровавое жертвоприношение. Эхо барабанчика слилось с ударами сердца, заглушив все остальные звуки. В ноздрях стоял невесть откуда взявшийся запах крови. Страшные неявные предчувствия теснились в сознании до тех пор, пока оно само тихо и незаметно не пролилось из тела в манящий сумрак джунглей.
Меня нашли под вечер те самые девушки, которые исполняли ритуальный танец заклинания дождя. Нанди вместе с подругами привела меня в чувство, отвела податливого и неуклюжего, как щенка, в мою хижину и даже привела с собой какого-то крестьянина, знакомого с искусством врачевания. Он дал мне пожевать пряные зерна, а потом, насыпав на ладонь какого-то желтого порошка, вдул мне его поочередно в обе ноздри. После чего я чуть не расстался с жизнью от беспрерывного чихания. Но надо признать, что в голове у меня окончательно прояснилось, и я даже смог выпить кувшин молока, который держала наготове Нанди. Пока я смиренно лежал на циновках, девушка подмела мою хижину, залила свежего масла в светильник и сложила рядом с очагом охапку сухого хвороста. Я отстраненно следил за Нанди, хлопотавшей по дому, и думал, чем же все это кончится. Сомасундарам отпускал дочь беспрепятственно, считая, что молодой девушке в самом начале жизненного пути полезно поучиться у брахмана, стойкого в обетах, обуздывающего чувства постом и постоянными упражнениями. Хорошо, что он не догадывался, какая истинная причина заставляет его дочь проделывать такой длинный путь по обожженной солнцем тропинке к лесной хижине отшельника.
Я как-то спросил Нанди, не хочет ли она, чтоб я попросил Сомасундарама отдать ее мне в жены.
— Это невозможно, — очень тихо сказала Нанди, прикрыв глаза длинными ресницами. — Ты принадлежишь к варне брахманов и, значит, отрешившихся от владения землей, богатством и властью. Никто из вайшьев не отдавал свою дочь замуж за брахмана. Если бы ты был крестьянином, ты бы получил меня за пару коров. Но ведь у тебя их нет! В деревне говорят, что вы унижаете своих девушек, выдавая их замуж без выкупа, просто обводя жениха и невесту вокруг священного огня. Я рассмеялся:
— А я слышал, что кшатрии иногда забирают девушек силой, похищают невест. Как видишь, у каждого сословия свои традиции.
— Но какая из них подходит тебе?
— Выкупа я дать не могу, значит, остается похитить, — сказал я. — Ты согласна?
— Нет, мы называем это — брак по способу гандхарвов. Так в легендах зовутся прекрасные полубоги, покровители музыки. Это свободный брак по взаимной любви, без всяких обрядов, втайне от родственников. Но ведь так у нас не получится. Мои родичи очень терпеливы до тех пор, пока не нарушают их обычаи.
Она была права. Стоит нам бежать, и вся деревня, пылая жаждой возмездия, с бамбуковыми палками в руках будет прочесывать лесные чащи, обыскивать каждый холм с упорством и основательностью, свойственным вайшьям. Они найдут нас и убьют обоих. Это кшатриям разрешено сходить с ума, рубиться на собственной свадьбе с другими почитателями, похищать невест.