Роджерс, потянувшись, достал из рюкзака кусок простого мыла и принялся Брока намывать. Скользил руками по спине, плечам, шее, заднице, вызывая тем самым неприятные ассоциации с яблоком, которое тоже моют перед тем, как сожрать. Но потом Роджерс вымылся сам и поднялся вместе с Броком одним сильным плавным движением, удерживая его за задницу. Брок не посмел возмутиться. Он, откровенно говоря, уже был в таком ахуе, что если бы Роджерсу вдруг взбрело в голову нацепить на него кружевную подвязку или фату, он бы даже не дернулся.
Странное место, странный Роджерс, странные мысли.
Камень, расчерченный рисунками, оказался неожиданно теплым, будто находился не в десятках метров под землей, а долго стоял на солнце.
— Кровать удобнее, — заметил Брок. — Не то чтобы мы пробовали в кровати, конечно.
Роджерс нашел отличный способ избежать обсуждения неприятных тем — просто имел его языком едва не в глотку. Охуенно, властно, неотвратимо. Роджерс собирался его трахнуть, и Брок не то чтобы был против, но хотел бы сделать это в каком-то другом, более удобном месте. На кровати, например.
Далась ему эта кровать, впрочем. Сейчас не хотелось думать ни о чем, кроме горячего тела над собой. До Брока вдруг дошло, что он никогда не видел Роджерса полностью голым. Во всяком случае, не перед тем, как они собирались трахнуться. Обычно спущенных штанов и задранной футболки было достаточно. Ну, или снятых штанов, если хотелось уложить длинные тяжелые ноги себе на плечи. Но вот так, кожа к коже, да еще Роджерс, нависающий сверху… Это было до того охуенно, что Брок застонал. Он почти никогда не стонал, глотая этот звук беззащитности перед наслаждением, чтобы… черт его знает, почему. Этой ледяной гадине не хотелось показывать слабость. Роджерсу, похоже, было все равно, что это его нагибали, совали в него член и кончали в задницу. Он контролировал все и всегда, и Броку ничего не оставалось, как принять правила игры. Роджерс трахает себя им. И никак иначе.
Теперь же Роджерс его почти любил. Медленно целовал в шею, гладил плечи, и Брок, поддавшись удовольствию, которое тот ему дарил, боялся открыть глаза, чтобы не увидеть на знакомом до мельчайшей черты лице насмешку или злое торжество. Или — еще того хуже — холодный исследовательский интерес.
Он знал, как Роджерс исследует новое, как нажимает незнакомые кнопки, запоминая действия. Как пристреливает оружие на разных режимах, из разных положений, будто танцуя.
Не хотелось, чтобы он так же крутил его, как перекрашенный щит с новыми креплениями, будто проверяя баланс.
Когда Роджерс коснулся губами члена, Брок не выдержал — закричал голодно и жадно, мысленно наплевал на последствия, как самый первый раз, и надавил ему на затылок, одновременно толкаясь бедрами вверх в нежный, мягкий, теплый рот, невыносимо шелковый, сладкий. Блядские Майя, как он этого хотел. Давно. С самого начала. Не меньше, чем самому встать на колени и брать до самого горла, давясь и жадно сглатывая.
Роджерс его растягивал — долго и нежно, очень аккуратно, совсем не так, как он сам — просто смазывал член и брал, что давали, пока не передумали. Со звериной жадностью и голодом. Ему всегда было мало. Мало такого недоступного, такого отстраненного в остальное время Роджерса, которому он сам, казалось, нужен только для «деликатных поручений» и как замена вибратору.
Когда растянутого, размягченного входа коснулась упругая, твердая головка, Брок замер и тут же услышал:
— Придется немного потерпеть, Брок. Я постараюсь осторожно.
У Капитана Гидры впервые на памяти Брока был такой голос. Срывающийся. В нем чувствовалась просьба. Это было непривычно. От этого продирало от загривка до копчика то холодком, то жаром, и Брок в который раз за последний час решил забить. Даже если Роджерс, выебав, принесет его в жертву древним богам в обмен на артефакт для обожаемого Баки. Хрен с ним. Брок даже подергается для вида, чтобы это не было скучно.
Роджерс так нежно его ебал, что хотелось орать во все горло, разгоняя призраков, обступивших вдруг со всех сторон. И он орал. Вторил тихим стонам оказавшегося нежным любовника, сжимал его крепкие бедра ногами и смотрел в наконец-то оттаявшие глаза цвета синего весеннего неба. Позднего. Майского.
И для этого всего-то нужно было дать ему в каменной ловушке под землей. На алтаре и при свете факелов.
Роджерс был огромным. Весь, и член тоже. Брок был благодарен его предусмотрительности, потому что без смазки это было бы и вовсе невозможно. Но она была в избытке, и все стало просто охуенно. Со всеми этими поцелуями в шею и медленными толчками в заднице.
Роджерс был красив. Брок и раньше это знал, гребанное совершенство во главе Гидры. Но теперь, весь в мягких теплых бликах факелов, с приоткрытыми от удовольствия губами, он был совсем другим. Он будто был только для него. Наконец-то хоть тут, в жопе мира, ему удалось урвать немного его внимания только для себя.
Он кончал целую вечность, долго, мучительно извиваясь на крепком члене, под губами, почти пригвоздившими его к теплому камню. Не прикоснувшись к себе. Просто захлебнулся непривычными эмоциями, ощущениями, растекся под сильным телом человека, которого в этот момент мог считать только своим.
Ему казалось, что от сильнейшего удовольствия, перетряхнувшего все его существо, гулко задрожала земля. Он чувствовал ее вибрации, как землетрясение, невидяще глядя в высокий темный потолок.
Роджерс трахнул его так, что вызвал землетрясение.
— Хайль, мой Капитан, — с трудом ворочая языком, произнес Брок. — Скажи, что мне чудятся все эти подземные толчки, и нас не завалит.
Роджерс аккуратно выскользнул из его растраханной задницы, и на камень потекла сперма. Подземные толчки стали ощутимее, злее, и Роджерс, собрав с живота семя самого Брока, тоже размазал его по камню.
По алтарю.
Черт.
Он никогда еще так быстро не одевался. Роджерс снова стал сосредоточенным и собранным, будто спрятал розовую мякоть в привычную черную скорлупу. Отдавал короткие приказы и постоянно сверялся с картой.
Брок не задавал лишних вопросов. Все тело приятно ныло от удовольствия. Заглотив два батончика и запив их водой из фляжки, Брок быстро покидал в рюкзак все, что они успели из него достать, и подошел к Роджерсу.
— Ты знаешь, как это открыть? — он показал в сторону сплошной стены, через провал в которой они вошли в эту каменную мышеловку.
— Да. Но еще не время.
Толчки стали практически видны невооруженным взглядом: алтарь двигался. Роджерс торжествующе улыбнулся, и вот эта улыбка Броку хорошо была знакома. Капитан улыбался так каждый раз, как его планы осуществлялись. И все равно, чего это стоило.
— Вот, — Роджерс сунул руку в щель между сдвинувшимся алтарем и краем углубления, которое, он, похоже, закрывал. — Око Солнца.
Брок почти ослеп — так ярко, так жарко засиял медальон. Будто кусок яркого солнца на длинной цепочке. Язычок живого огня. И вдруг стало темно. Факелы погасли, как только Роджерс затолкал находку в крошечную резную шкатулку. Врубив фонарь, Брок направил его на стену, в которой должна была быть дверь. Ну, он на это надеялся, потому что подземные толчки становились все ощутимее — удержаться на ногах теперь стоило большого труда.
Роджерс с видом заправского шамана водил руками по стене, а потом как-то хитро чего-то нажал, и часть стены ухнула вниз. Только вот от коридора, по которому они добрались сюда, почти ничего не осталось.
— За мной, — Роджерс отнял у Брока рюкзак, оставив фонарь и винтовку, и бодро порысил вперед, лавируя между валящимися сверху кусками камней. Видно при этом было ровным счетом нихуя. — Рамлоу! — знакомо рявкнул Роджерс, и Брок рванул за ним.
Это было за гранью нормальных человеческих реакций — увернуться от всего, вовремя перепрыгнуть все трещины и провалы, образовывающиеся буквально на глазах, но Роджерс и не был нормальным, а у Брока не было выбора. Оставалось радоваться, что Роджерс не привязал его к себе страховкой — ту сто раз бы уже завалило, и они потеряли бы в скорости.
Брок не мог отогнать мысль, что Роджерс давно бы выбрался, если бы не он. Что он задерживает, является обузой.
Что он лишит нацию символа, потому что недостаточно быстро уворачивается от падающих камней, недостаточно ловко перепрыгивает пропасти и заставляет Роджерса то и дело оборачиваться, подстраиваясь под его темп.
Было странно, что тот его еще не оставил тут, руководствуясь справедливым принципом Новой Эры — «Выживает сильнейший».
Когда на Брока обрушился кусок свода, придавив ноги, оглушив и осыпав мелкой крошкой, он на мгновение даже почувствовал облегчение — Роджерс спасется. Один он выберется. Но тот, несколько раз позвав его, вернулся. Перелез через завал, быстро оценил обстановку и осторожно спустился к Броку, стараясь не обрушить все еще больше.
— Уходи, — попросил Брок, понимая, что ноги у него так затейливо сломаны, что даже если Роджерс его откопает, идти будет невозможно. — Мне пизда. Роджерс, не еби мозги. Пристрели, если пули не жалко, и вали к своему Барнсу. Иначе все зря, понимаешь?
— На счет три, — приказал упрямый как мул Роджерс и уточнил: — Я поднимаю камень, а ты отползаешь. Постарайся не навредить себе еще больше.
В стороне что-то снова рухнуло, сотрясая их островок, но Роджерс и бровью не повел. Отбросил рюкзак, отложил щит и, поправив перчатки, спросил:
— Готов?
Брок готов не был. Боль была адской, ноги от щиколотки до колен наверняка превратились в костяную крошку вперемешку с хорошо отбитым мясом, но спорить сил не было. У него приказ, пусть тупой, пусть почти невыполнимый, потому что поднять такую глыбу, да так, чтобы все не рухнуло и не осыпалось — невозможно, но приказ. А Брок умел выполнять приказы.
— Ты не сможешь.
— Спасибо, что веришь в своего Капитана, — незло огрызнулся Роджерс и взялся удобнее. — Раз. Два. Три!
До этого момента Брок, пожалуй, не представлял себе, насколько Роджерс силен. Все эти показухи с поднятыми одной рукой мотоциклами и прочие прелести воспринимались скорее как трюки. Роджерс был прекрасным солдатом, стратегом, тактиком, командиром с железными яйцами, он был сильнее и живучее среднего человека, но до киборга или андроида все же не дотягивал. До этого самого момента.
Потому что Брок впервые видел полное напряжение его сил: как вздулись бицепсы, почти порвав форменную куртку, как начал трескаться пол под тяжелыми ботинками, а жилы на шее стали выпуклыми. Под кожей проступила каждая вена, и едва только Брок почувствовал адскую боль в ногах, он рванулся вперед, как ящерица, потому что даже сверхчеловеческим силам есть предел.
Он успел. Роджерс опустил глыбу обратно и, тяжело дыша, присел около него на корточки.
Брок лежал животом на камнях и, наверное, скулил от боли, боясь поднять голову и увидеть тянущиеся за ним окровавленные ошметки вместо ног. Он инвалид. И уже как-то не особо важно, живой при этом или нет.
— Сейчас я тебя переверну, — ровно произнес Роджерс, отдышавшись. — Потерпи. У меня есть обезболивающее и новомодный гипсовый бинт. Все будет хорошо, Брок. Не раскисай.
— А там есть, что гипсовать?
— Что осталось — за все спасибо, — отозвался Роджерс. — Готов?
Брок кивнул, сжав зубы, и потерял сознание, едва Роджерс просунул руку ему под грудь. Настала блаженная темнота.
Очнулся он, видимо, не скоро, потому что помещение вокруг было другим: зал побольше, высокий потолок. Только обломки камней были похожие. Видимо, их завалило окончательно. Пути наверх не осталось ни для кого.
— Привет, — произнес Роджерс, и Брок понял, что лежит головой у него на бедре. Что ничего не болит, в голове пусто, а приятные ощущения связаны с тем, что Роджерс медленно перебирает его волосы. Будто они на пикнике, и он задремал в густой тени, сытый и счастливый.
— Насколько все плохо? — хрипло спросил Брок, чувствуя, как сухой язык прилипает к нёбу.
— Мы живы, и это пока все хорошие новости, — Роджерс пошарил около себя и прижал к губам Брока горлышко фляжки. — Пей, тебе нужно.
Брок на автомате сделал несколько глотков и дернул головой, отстраняясь — воду нужно было беречь.
— Почему не ушел? Было бы проще. И тебе, и мне.
— Простота — не мое кредо, Брок, — Стив усмехнулся и, склонившись, легко поцеловал его в губы. — И давай больше не будем это обсуждать.
— Ну, давай обсудим, насколько глубоко в жопе мы оказались. На сколько часов нам хватит еще воды, и как быстро у меня начнётся заражение крови, от которого я медленно, но верно сдохну. И сколько без воды и на моем мясе сможет продержаться суперсолдат, который сначала делает, а потом думает.
Роджерс помолчал, а потом тихо фыркнул.
— Ты правда думаешь, что я стану тебя есть? Поверь, слухи о моей кровожадности несколько преувеличены. Я не ем то, для чего могу найти лучшее применение. И нас спасут. Сегодня вторник, — как будто это все объясняло, добавил Роджерс.
Вторник.
День вывода Барнса из крио. Тот, как только начнет соображать, поймет, что обожаемого Роджерса нигде нет, и кинется искать. И найдет. Барнс — он такой. Сколько он будет бродить по ебаным джунглям? Неделю? Две? Сколько будет откапывать их? Еще месяц? Они ушли вниз этажей на десять. Брок в своей жизни повидал немало рухнувших зданий, чтобы понимать, что шансы найти живыми кого-то, зарывшегося так глубоко — минимальны даже при наличии всей техники.
А они в ебаных джунглях.
— Заебись, — только и сказал Брок. — Ну, хоть потрахались на прощание. Ты охуенно ебешь, Роджерс. На случай, если тебе еще не говорили.
— Спи, — Роджерс подло вколол что-то ему в шею и снова поцеловал.
И Брок уснул.
Он плыл в горячем красном мареве кошмаров уже так долго, что не помнил ни своего имени, ни кто он, ни как тут оказался. Изредка, открывая глаза, он видел над собой бледное лицо кого-то важного и, глотнув отвратительно теплой воды, снова проваливался в тяжелый бред, где на него сыпались красные камни, и он шел по ним, как ебаная русалочка, оставляя кровавые следы.
— Еще немного, — слышал он как сквозь вату, издалека, смутно знакомый голос, который врывался в красное марево, вплетался в него, и царапал по черепу изнутри, как наждаком.
Потом алые всполохи засияли ярче, выжигая сетчатку даже сквозь веки, и его рвануло, потащило наверх вместе с красными камнями, на волю. В пронизанные дождем джунгли.
— Я умер.
— Нет. Спи.
Брок еще успел подумать, что выспался, наверное, на годы вперед, но около сонной артерии снова что-то знакомо хлопнуло, и его утянуло в багровую темноту.
Очнулся он от того, что ничего не болело. Пахло свежестью, цветами, а под спиной был удобный матрас. И чистое белье. Разлепив веки, он наткнулся на взгляд ледяных серых глаз и инстинктивно потянулся к бедру, к кобуре. Конечно, он был голым и безоружным, а его движение не укрылось от Зимнего Солдата, которого Роджерс не иначе как по ошибке фамильярно звал Баки. «Баки» дернул уголком рта и чуть наклонился вперед, с интересом его разглядывая.
Брок краем глаза увидел, как у того в расстегнутом вороте тонкой рубашки промелькнуло то самое Око Солнца, из-за которого они чуть не убились. Комната была незнакомой: светлой, с огромным панорамным окном, и до Брока вдруг дошло, где он. И сразу следом — что Барнс впервые за все время их недознакомства смотрит прямо на него, а не мимо, как обычно.
Вспомнились все их пересечения, все эти разговоры при нем, как будто его нет, проигнорированные вопросы и прочее. Брок даже привык — что взять с отморозка? И вот этот отморозок смотрел прямо на него.
— С чего такая честь? — прохрипел Брок.
Барнс оскалился, показав идеально белые зубы, и снова откинулся в кресле.
— К тому, за кого Стив чуть не сдох, следует присмотреться внимательнее. Его «куколок» я давно замечать перестал, их число еще до твоего рождения за десяток завалило. Принял тебя за одну из них и, видимо, ошибся. А я редко ошибаюсь. И оттого мне вдвойне интереснее, что ты такое.
— И за кого ты меня принял? — Броку было интересно, да и чуть страшновато — чего греха таить? Зимний Солдат был тенью Капитана. А в тени, как известно, водятся самые уродливые демоны.