Через какое-то время Сью нашла работу в Ливане – танцовщицей в Бейруте. Его тогда еще не сравняли с землей, и он был такой песочницей западного мира. Она вернулась оттуда отпетой героинщицей, и все теперь было как-то по-другому. Только мы с ней воссоединились, как однажды она поехала к бабушке. Там она позвала к себе кого-то из друзей, чтобы ей принесли стаффа. Заперлась в ванной. Вмазалась, набрала себе ванну, потом отрубилась и захлебнулась в воде. Ей было всего девятнадцать.
Когда она умерла, я был в Лондоне (к этому времени я уже играл в Hawkwind), но на похороны не пошел. Кому нужны мертвецы? Я любил живых. У нее была сестра, Кэй. Такая же симпатичная. Не знаю, что с ней стало, но Кэй, если ты читаешь это, свяжись со мной – поговорим о Сью, хорошо?
Итак, я видел своими глазами, что связываться с героином себе дороже, но это не значит, что у меня не было нескольких собственных стремных опытов, пока я подыскивал себе излюбленное вещество. Однажды, году в 69-м или 70-м, я сильно облажался. Мы сидели и ждали, что нам притащат спидов. Там был один парень, который встречался с медсестрой, работавшей в пункте выдачи медикаментов, и он ее умаслил, чтобы она принесла нам амфетаминов. И вот она приходит и несет стеклянную банку, на которой вроде бы написано «амфетамина сульфат». И мы, жадные ублюдки, немедленно его употребили. Но там был не амфетамин, это был «атропина сульфат» – белладонна. Яд. Мы употребили чайную ложку этой дряни – раз в двести больше, чем следовало – и всей компанией пришли в неистовство.
Я таскал под мышкой телевизор и разговаривал с ним. Кто-то пытался кормить деревья, росшие под окном. Некоторое время на самом деле было интересно. Потом мы все отрубились, и кто-то вызвал Release, это была фирма, бесплатно присылавшая скорую помощь наркоманам. Нас свалили, как дрова, в их фургончик и отвезли в больницу. Я просыпаюсь в койке и понимаю, что могу видеть сквозь собственную руку. Я видел под своей рукой складки на простыне. Потом я замечаю больничные стены. Твою ж мать! Я точно загремел в дурку. Хотя нет, это обычная больница, а то рукава были бы длиннее. Тут на соседней койке просыпается мой приятель Джефф.
– Псст! Джефф!
– А?
– Мы в больнице.
– Вау.
– Надо сматываться. Ты как?
– Норм.
– Тише!
Мы слезаем с коек, я натягиваю плавки, и тут вдруг он как завопит:
– ААААААА! НА ПОЛУ!
Он прыгает и орет, глаза круглые и выпученные, как регистровые переключатели на органе:
– Черви, личинки, муравьи – АААААААА!
Я залез обратно в койку.
Потом явился доктор:
– Если бы мы приехали на час позже, вы бы не выжили.
Я про себя подумал: «А ты, небось, был бы только рад, козел вонючий».
Он сказал, что нам дали антидот и что нам потребуется время, чтобы прийти в себя. В результате мы приходили в себя две недели, и это было очень странное время. Например, я сидел, читал книгу, открывал 42-ю страницу – но книги не было. Или я шел по улице и вроде бы нес чемодан, и вдруг оп! – у меня в руках ничего нет. Странно… но интересно. Впрочем, не настолько интересно, чтобы повторять этот опыт!
В конце концов, после нескольких месяцев жизни «доссером», я попал в новую группу, Opal Butterfly. Я познакомился с их барабанщиком, Саймоном Кингом, в одном заведении в Челси под названием The Drug Store. Это было большое пафосное здание, этажа на три. Наверху ресторан, на первом этаже кабак, а в подвале магазин пластинок. И еще всякие магазинчики, бутики. Это было одно из первых заведений типа современных торговых центров. Дорогое, но симпатичное. Парни из Opal Butterfly ходили туда бухать, и я стал общаться с Саймоном и оказался в их группе – это как-то само собой получилось. Я даже не знаю, почему я с ним тусовался – мы не очень-то ладили. Но вы о нем еще услышите.
Так вот, Opal Butterfly были хорошей группой, но они ничего не добились. Когда я к ним присоединился, они существовали уже несколько лет, а через несколько месяцев распались. Один из них, Рэй Мейджор, потом играл в Mott the Hoople. Но время показало, что они распались вовремя: через какие-нибудь пару месяцев я попал в Hawkwind.
Глава 5. Фанат скорости
С Hawkwind я познакомился через Дикмика. Он играл у них на «инструменте», который представлял собой маленькую коробочку с двумя кнопками и лежал на раскладном столике. Он назывался ринг-модулятор, но, по сути, был генератором звука, который мог издавать тоны за пределами диапазона слуха человека – и снизу, и сверху. Издаешь высокий звук, и люди теряют равновесие, падают и блюют; издаешь низкий звук, и можно обосраться. Этим приборчиком можно было вызывать эпилептические припадки. Дикмик умел со сцены вычислять в зале людей, на которых эта штука должна была подействовать. На сцене с Hawkwind я подходил к нему и спрашивал:
– Есть сегодня кто-нибудь?
Он говорил:
– Ага, вон тот парень. Смотри.
Он крутил ручку – хруммммм, – и того парня начинало плющить. Удивительные вещи можно делать звуком. Но конечно, мы никогда точно не знали, что именно на них так действовало – генератор звука или кислота, которой мы перед концертом сдобрили все закуски. Но я опять забегаю вперед.
В общем, именно Дикмик привел меня в Hawkwind. Он рыскал по всему Лондону в поисках спидов и, разумеется, в конце концов нашел меня. В сквоте на Глостер-роуд, где я жил, была одна девушка, они общались, и она сказала:
– О, со мной живет чувак, который жрет таблетки.
Он зашел в гости, и оказалось, что мы оба интересуемся тем, как долго можно заставить свое тело прыгать и скакать без остановки. Мы ушли в загул на три недели, спали в общей сложности часа два. Он вообще-то собирался в Индию, чтобы выведать там какие-то суфийские тайны или еще какую-то мистическую херню в этом роде. Но добрался только до Глостер-роуд, которая все равно была ему не по пути, и бросил эту затею. Зато он нашел меня, а это его устраивало, потому что он был единственным человеком в Hawkwind, который жрал спиды, – остальные были по кислоте, – и ему был нужен единомышленник.
Я уже видел Hawkwind живьем, хотя и не в самом начале карьеры, когда они еще назывались Group X. Вся публика как будто была в эпилептическом припадке – шестьсот человек, и все двигаются абсолютно одинаково. Я помню свои мысли: мне надо самому играть в этой группе, потому что смотреть на них я не могу! Я хотел стать их гитаристом. Их главный гитарист, Хью Ллойд-Лэнгтон, как раз ушел из группы – он просто исчез. Они играли на фестивале на острове Уайт. То есть, строго говоря, они не играли на самом фестивале, они играли снаружи – как вам такая альтернативная музыка? Так вот, они сидели у костра, и Хью закинулся кислотой – доз, наверное, восемь. «Пойду пройдусь», сказал он парням, ушел за холмик, и потом лет пять его никто не видел! Вот как обстояли дела в Hawkwind – расслабленно, очень расслабленно. Через несколько лет Хью объявился в группе под названием Widowmaker (не путать с проектом Ди Шнайдера в 90-е, о нем мы поговорим позже).
В общем, я надеялся стать их гитаристом, но меня взяли на бас. Собственно, я играю на басу с того дня, как попал в Hawkwind. Дело было в августе 71-го. У них был оупен-эйр на площади Повис у Ноттинг-Хилл-Гейт, и их басист Дейв Андерсон не пришел на концерт. Но он сделал глупость – оставил свой бас в их фургоне, что развязывает руки конкурентам. Это все равно что буквально пригласить кого-нибудь прийти и занять твое место в группе, и я так и поступил. Видимо, Дейву не нравилось играть на бесплатных фестивалях, как в тот вечер. Он хотел получать деньги за каждый концерт без исключения, а группа любила играть на всяких благотворительных шоу. Помню, как мы однажды играли в поддержку «Сток-Ньювингтонской восьмерки», кто бы они ни были. Их посадили в тюрьму за какую-то гребаную херню, а мы решили, что это несправедливо, потому что мы были неформалы, и из-за свиней всюду царит несправедливость – в общем, вся эта херня, о которой тогда любили болтать. Так что мы часто играли благотворительные концерты, но нас все время обманывали. У организаторов таких концертов всюду был свой карман. Сплошное жульничество были все эти акции. И сейчас так. Но опять же, я отвлекся.
В общем, Hawkwind оказались на Повис-сквер без басиста, и они бегали и лихорадочно искали кого-нибудь, кто играл бы на басу. Дикмик, увидев шанс заполучить в группу товарища по спидам, ткнул в меня пальцем и сказал: «Вот он играет». «Сволочь!» – прошипел я: я ведь в жизни не играл на бас-гитаре! Ник Тернер, который играл у них на саксофоне и пел, подошел и сказал мне важным тоном: «Тональность ми, сыграй что-нибудь. Песня называется You Shouldn’t Do That» – и отвалил. Снабдил меня, так сказать, всей нужной информацией, да? В результате они все равно начали с другой песни. Но все, видимо, неплохо прошло, потому что я задержался в группе на четыре года. За все это время они ни разу не сказали мне официально, что я принят. Дел Деттмар (он играл на синтезаторе) продал мне бас-гитару Hopf, которую купил с аукциона в аэропорту Хитроу за 27 фунтов или около того. Я до сих пор с ним не расплатился.
Как я уже говорил, в Hawkwind дела шли очень расслабленно. Состав менялся каждые несколько месяцев; люди приходили и уходили. Ты никогда точно не знал, кто сейчас играет в группе, – по крайней мере, ты никогда точно не знал, кто придет играть сегодня. Однажды нас было девять человек, а спустя несколько недель – всего пять, а потом шесть, потом семь, потом снова пять. На какую фотографию ни посмотри, в группе всегда играли разные люди. Это было очень странно. Дейв Брок, певец и гитарист, основал группу в июле 69-го, и за все эти годы он остался единственным постоянным участником. Hawkwind – его группа, так же как Motörhead – моя. Без него Hawkwind бы не было. Но даже он иногда пропадал. Он иногда превращался в, как мы это называли, дитя природы – бродил по полям с посохом, из одежды – только набедренная повязка, и с ним тогда никак нельзя было связаться. В такие дни не имело смысла говорить ему: «Дейв, у нас сегодня концерт», потому что он опять ушел, опять превратился в дитя природы, да?
Дейв не только был ядром Hawkwind, но и писал почти все песни. Но он никогда не писал вместе с другими музыкантами. В Motörhead я хотя бы указываю остальных парней соавторами, но Дейв был самодостаточен. Я многому от него научился в плане творческого видения и упорства – я о них уже имел кое-какое представление, но его пример укрепил мою уверенность. Он научил мне полагаться на свое собственное мнение. У него, конечно, были свои причуды, например, фантазии о шлепках. Завидев на улице школьниц, он высовывался из машины и орал: «Шлеп! Шлеп! Шлеп! Эй, девчонки, шлеп-шлеп!» Когда у него был трип, он каждый раз был уверен, что откусил себе язык. Разумеется, этого никогда не было, но в заднем кармане у него лежала красная бандана, которой он имел обыкновение вытирать губы. А потом он смотрит, а бандана-то красная – а-а-а-а-а! – и пошло-поехало! Однажды в Грантчестере мы смеха ради подтвердили ему его опасения, и мне пришлось сорок пять минут его успокаивать (у меня у самого в тот момент был трип, так что успокаивать у меня получалось так себе!). Еще Дейв все время хотел наебать налоговую службу. Однажды он подробно рассказывал нам: «Я тут купил себе новый дом. Списал его за счет старого дома и купил эту ферму, так что они меня и пальцем не тронут». А потом оказалось, что пока в Лондоне он нам это втирал, по его дому в Девоне ходили судебные исполнители и выносили оттуда всю мебель. Черт-те что.
Вторым человеком в Hawkwind в те дни был Ник Тернер, потому что он, по сути, был фронтменом. Он тоже был в группе с самого начала, и он был таким высокоморальным, самодовольным мудаком – такими только Девы бывают. Ник был старше всех в Hawkwind, даже старше Дейва, и его поведение, наверное, этим и объясняется. Например, он в чем-то бывал очень старомоден, а с другой стороны, очень хотел показать, каким он может быть диким и неукротимым. Это, наверное, был такой пост-хипповский кризис среднего возраста. Он часто делал какие-то раздражающие вещи, например, играл на своем саксе (еще и с квакушкой) прямо поверх вокала. Каждому новому звукорежиссеру мы с Дейвом говорили: «Давай голос погромче – а саксофон нахер».
Помню, однажды Дейв не пришел на концерт где-то на севере Лондона, и мы позвонили ему в Девон. Его жена, от которой обычно слова нельзя было добиться, ответила:
– Ох, я не знаю, где он. Он закинулся мескалином и пошел гулять. Это было утром, с тех пор я его не видела.
Тогда Ник позвал играть на гитаре парня по имени Твинк (он потом основал Pink Fairies). У нас под рукой была гитара, на которой имелись только две целые струны, но Твинку и этого было много, потому что он вообще-то барабанщик. Вот вам пример замечательных деловых решений Ника. Он же впоследствии был одним из тех, кто уволил меня из группы, – что о нем еще сказать.
Впрочем, иногда Ник доставлял нам кучу веселья. Однажды он подходит к микрофону, а в руке у него подключенный саксофон, – и исчезает в облаке синих искр! Настоящая канонада. Мы все ржем: «Ага, Ник, классно!» В конце концов он отлетел в усилители, и они все обрушились ему на голову, чему я лично был ужасно рад. В другой раз мы играли на открытой сцене, перед которой шел такой ров. Мы играем, дождь льет как из ведра: все эти хиппи сидят, прикрываясь пластиковыми пакетами, насквозь промокшие, покупают гамбургеры по 15 фунтов – в общем, все, за что мы любим фестивали. Часть сцены была под таким круглым навесом, но впереди на метр с лишним она была ничем не защищена и вся в воде. Мы с Дейвом стояли как раз там, и тут слева на сцену выходит Ник в костюме лягушки – черные ковбойские сапоги, зеленые рейтузы, зеленое трико и голова лягушки из резины. В руках у него саксофон, и он выделывает ногами антраша – он был знатным танцором, наш Никки. И вот он прыгает по сцене, и я говорю Дейву:
– Хорошо бы уже кто-нибудь столкнул эту гребаную лягушку в пруд…
И ровно в этот момент он соскальзывает по мокрой сцене прямо в воду! Я даже играть перестал – так я хохотал. А потом Стейша, наша танцовщица, подходит к краю и пытается помочь ему вылезти – и сама летит к нему в ров! Я аж на колени опустился, я ничего не мог делать от смеха.
В другой раз у нас был концерт в Филадельфии или где-то в этом роде, и Ник показывал свой трюк с ароматическими палочками: он поджигал ароматические палочки, набирал в рот жидкости для зажигалок, а потом гас свет, и он выплевывал эту жидкость на палочки – ПУУМ! – получался такой огненный шар. В тот вечер он переборщил с этой жидкостью. ПУУМ! – и он поджег себе руку: в полной темноте – окруженный пламенем черный силуэт руки и крики: О! О! О! Мы отвезли его в больницу, вся рука была в ожогах, похожих на сосиски. Но он все равно сыграл в тот вечер, что говорит о его силе духа – отдам ему должное. Он любил хлестать вино и нажирался в стельку, и однажды в Швейцарии он подошел к краю сцены и прислонился к порталам, и вся эта конструкция рухнула прямо на него. Из-под завала торчала только рука с саксофоном. Бедный Никки – все время с ним что-нибудь происходило.
Нашим барабанщиком в то время был Терри Оллис – мы звали его Борис или Бореалис. Он выступал голым. Выходил на сцену в трусах своей дражайшей половины (больше на нем ничего не было), но к середине первой песни снимал и их. Он был взрывным барабанщиком, настоящий динамит, только хер постоянно мешался – он болтался, ничем не стесненный, и в конце концов он обязательно попадал по нему палочкой: ой! – и в музыке тогда случалась непредвиденная пауза. Но все равно он был отличным музыкантом, да и человек замечательный. Он работал на свалке, которой заправлял его отец, на окраине Уэстлендс, и он приходил на репетиции и концерты в сумасшедших тряпках, которые там находил. Он мог прийти в немецкой военной форме, а мог завернуться в старушечью шаль. Потом он увлекся барбитуратами, и это его сгубило. Его последний концерт с нами был в университете Глазго в январе 72-го. По дороге туда он выпал из фургона. Мы остановились на светофоре, а он решил, что мы уже приехали, открыл дверь и вывалился на улицу. Все его вещи разлетелись по асфальту. Мы не заметили, что он вышел, и спокойно поехали дальше. В конце концов мы разыскали его и как-то смогли доставить на концерт. Перед нами, помнится, играли Nazareth, когда они закончили, мы расставили свой аппарат, а он вышел на сцену и все время сидел, сложив палочки на малый барабан. Ни одной ноты не сыграл. Было очевидно, что пришло ему время сваливать. Жалко, на самом деле. Его сменил Саймон Кинг, которого я знал по Opal Butterfly. Он тоже был среди тех, кто потом уволил меня из Hawkwind, а ведь это я привел его в группу!