– От кого я это слышу? Зеленка! Через эти руки прошло столько жмуриков – ты до стольких и считать не умеешь. Столько шуму из-за одного несчастного тела.
– Нужно решение принимать по проверке!
– Ну, так принимайте.
Павлов, как обычно, был слегка навеселе. Судебный медик и должен быть таким – слегка поддатым, болтливым, циничным. Сколько Антон повидал этой публики – всюду она такая. Работа обязывает. Павлов страсть как не любил бумаготворчество. Он гораздо лучше владел скальпелем и электрической пилой, чем авторучкой и пишущей машинкой. Заключения он порой писал месяцами. Немало имелось проверочных материалов, а то и уголовных дел со справкой: «Заключение находится у судебно-медицинского эксперта. С его слов, характер телесных повреждений следующий…»
– Сегодня материалы должны быть у прокурора. С заключением судебно-медицинской экспертизы!
– Какую ты церковно-приходскую школу заканчивал? Экспертиза назначается после возбуждения уголовного дела. Для вас же возбудить его – мука мученическая. Вам для этого труп с финкой в сердце нужен. Да и то будете сомневаться – а не мог ли он сам на нож упасть восемь раз? Не любите вы, сыщики, работать.
– Зато ты обожаешь. Где акт?
– Сейчас сделаем.
Павлов стянул халат с пятнами крови, ловко бросил его на стоящий в трех метрах от него стул. Они прошли в кабинет. Там Павлов открыл холодильник и вынул мензурку с медицинским спиртом, соленый огурчик. Выпив и закусив, сказал Антону:
– Садись за машинку. Заключение печатать будешь.
– Ну-у, вы совсем здесь обнаглели! – заартачился тот.
– Тебе же нужно. Я могу и подождать.
Антон, вздохнув, уселся за машинку.
– Печатай. Судебно-медицинский эксперт Т. П. Павлов, рассмотрев материалы…
Антон печатал быстро, почти так же, как Павлов надиктовывал. Через полчаса эксперт предложил:
– Передохнем?
– Передохнем.
Антон начал разминать пальцы, потом вытянул ноги и откинулся в вертящемся мягком кресле. Павлов извлек на свет божий еще огурчик и мензурку.
– Антон, меня все-таки этот случай настораживает. По-моему, некоторые повреждения не укладываются в картину железнодорожной травмы.
– Что это значит?
– Это значит, что некоторые повреждения он мог получить перед тем, как поцеловался с паровозом.
– То есть под поезд его кинули?
– Не знаю. Тебе это виднее.
– И что дальше?
– А меня это касается? Мое дело кишки потрошить да кости пилить.
– Точно сказать, что это за повреждения, ты не можешь?
– Трудно. Это больше мои интуитивные догадки. Можно попытаться, но…
Антон был молод, полон сил и энтузиазма. Пользуясь тем, что в линейных отделах милиции нагрузка меньше, чем в территориальных ОВД, он имел возможность выкроить время на эту проверку. Личность погибшего ему удалось установить без труда. Один из участковых Заречного района сразу опознал его. При этом Антон что-то не заметил выражения горя на лице участкового. Даже приличия ради.
Покойный оказался Галкиным Николаем Ивановичем, кличка Глюк, 1986 года рождения, дважды судимым – статьи 158 (кража) и 213 – злостное хулиганство. Оба раза наказание было условным.
– А как такое может быть – два раза условно? – удивился Антон.
– Сейчас все может быть, – зло сказал участковый. – Ты у судей спроси. Они скоро и десять судимостей условно будут давать. Добренькие. За чужой счет. А что эта скотина жить никому не давала – их не волнует.
Антон восстановил, как Галкин провел свой последний день. А провел он его по привычному для себя распорядку. Проснулся в десять. Опохмелился. Пожрал. Послонялся по городу. К вечеру вытряс из матери-пенсионерки пару сотен, при этом для порядка наградил ее несколькими тумаками. Потом сидел с компанией во дворе детского сада, раздавили две бутылки водки, потискали девчонок из соседнего рабочего общежития. Потом пошел домой, путь его лежал через полотно железной дороги. Больше его живым никто не видел.
Удалось найти машиниста товарного поезда. Он вспомнил, что у моста был удар по тепловозу. Но никого он на рельсах не видел. Оно и неудивительно. Глюк мог выскочить на рельсы прямо перед поездом из-за опоры моста.
– Ломакину позвоню, – сказал Антон.
– Позвони, позвони, – закивал Павлов.
Антон набрал номер.
– Где ты? – спросил начальник розыска.
– У Павлова.
– Он акт подготовил?
– Нет.
– Во пьянь. Управы на него нет.
– Сидим, печатаем.
– К вечеру нужно – кровь из носа. Мне уже прокурор звонил.
– Терентий не до конца уверен. Он говорит, некоторые травмы не похожи на железнодорожные.
– Чего?!
– Галкина могли оглушить и бросить под поезд.
– Ты чего городишь?
– А что, не могли?
– Павлов может дать четкое заключение о том, какие травмы, чем причинены?
– Говорит, трудно. Интуитивные догадки.
– Ты что, Антон, офонарел? Три дня мы собираем материал по несчастному случаю, в ус не дуем, а ты мне заявляешь, что нужно разрабатывать версию убийства. Скажи Терентию, чтобы опохмелился.
– Он классный эксперт.
– Его иногда заносит. Да и как ты при таком расплывчатом заключении представляешь себе следствие? Положим, отыщем мы злодея – что предъявим? Интуицию Терентия? Повесим глухое убийство на отдел, и только. В общем, или пусть он дает подробнейшее описание этих травм, или не компостирует мозги. Договорились?
– Договорились. Но если…
– Что «если»? Никаких «если». Сдохла мразь какая-то, все только рады, даже мать. И на кой нам из этого факта дело века делать? Все. Жду с актом.
Антон положил трубку.
– Ну? – спросил Павлов.
– Сказал, чтобы мы не маялись дурью.
– Ну и ладно. Плевать мне на все. Пиши: смерть наступила в результате железнодорожных травм, других телесных повреждений не имеется. Напечатал? Давай. Вот тебе моя подпись. А вот печать.
Постановление об отказе в возбуждении уголовного дела было вынесено в тот же день. По факту, как положено, в течение трех суток было принято решение. Прокурор его утвердил. Галкина кремировали. На похороны его пришел кое-кто из окрестной шпаны, но нельзя было сказать, что присутствующие были раздавлены обрушившимся на них горем. Для порядка пара девчонок пустили слезу. Вскоре о Глюке забыли. Он пришел в мир, чтобы прожить тупую, бессмысленную жизнь. Господу не было угодно, чтобы она длилась долго.
* * *
– Сявый, ты?
– Глен! Здрасьти-мордасти.
Гусявин со стуком поставил кувшин с пивом на стол, за которым сидел Глинский. В пивбаре «Садко», прозванном в народе «На дне», было так накурено, что в дыму, как в лондонском тумане, угадывались лишь контуры предметов. Однако друг друга давнишние знакомые срисовали безошибочно.
– Не возражаешь, Глен, если я с тобой покалякаю за жизнь нашу скорбную?
– Прилуняйся.
– Пейте пиво пенное – будет морда охрененная, – продекламировал Сявый и отхлебнул из кувшина. – Давно не виделись. Где был, что видел?
– Вышел в прошлом году.
– А я в этом. Покорение Ермаком Сибири. Ты где куковал?
– В Коми.
– Считай, что дома. А я в Иркутской области. Мебельный комбинат. Натруживал мозоли на моих артистических руках.
– Ну и как тебе возвращение?
– Тут на воле натуральный психодром. Все кувырком.
– В этом вся прелесть. Ты еще не расчухал.
– Расчухаю. Весь мир будет лежать у моих ног.
– Ты всерьез в это веришь?
– Когда вышел из зоны, вдохнул воздух свободы – верил. Первые десять минут.
– Чем хочешь заняться?
– Поглядим – увидим. Не в воркеры же на резиновый комбинат идти. Арбайтен унд копайтен – нет, браток, это не моя стезя. Присмотрюсь, приценюсь, а потом мир вздрогнет от моей тяжелой поступи.
– Где устроился?
– Не к бабке же своей идти на десять коммунальных метров. Прописался там, а так пристроился к одной мамзели. Мечта поэта – нежна, тонка, возвышенна и обожает твоего покорного слугу… Видишь, куртка новая. Вместе выбирали. А она платила. Я не мог обидеть и отказать ей в возможности сделать мне подарок.
У Гусявина на самом деле налаживались дела с библиотекаршей. В первый визит он сумел произвести впечатление, был сдержан, в меру задумчив и грустен, остроумен, но не навязчив. Она заглотнула наживку. «Одинокая женщина – забава, игрушка и прихоть в чужих руках», – говаривал Штепсель, а он уж понимал в одиноких женщинах: значительная часть его воровской карьеры была связана с ними.
– Никак в брачные аферисты подался, Слава?
– Это звучит вульгарно. А вдруг у меня любовь? Вдруг свет ее лучистых глаз пробудил во мне дремлющие добродетели?
– Трепаться ты завсегда горазд.
– У тебя-то как дела?
– С бабами тоже неплохо. С бабками хуже.
Прошел месяц с того момента, как Медведь ткнул Глена мордой в грязь. Дела его с каждым днем были паршивее и паршивее. Чем заняться? Наркотой? Не самому же на рынке стоять – там своих желающих достаточно, быстро желание отобьют. А приторговывать партиями – тут ему кислород перекрыли. На работу пойти, бизнесом заняться? Как Брендюгин – в челноки? Грязные вагоны, теснотища, заплеванные и запущенные вокзалы, мешки с товарами, рынки. Поищите других идиотов. В торговлю и предпринимательство пойти здесь, в городе? Так он ничего не умеет, нет у него коммерческой жилки. А в фирме кому он нужен со столькими судимостями. Есть фирмы, правда, куда без судимостей не берут, но после того, как с Медведем полаялся, шепоток прошел, что с ним лучше не связываться, слишком он ненадежный.
А вот с бабами, точнее, с бабой, было все в порядке. Ему не понадобилось много времени, чтобы затащить в постель Карину – ту дурочку, с которой он сидел у кабинета хирурга. На «сексодроме» она была очень неплоха, слово «стыд» для нее превращалось там просто в бессмысленный набор звуков. В постели они доходили до какого-то животного безумия. Утром говорить с ней было не о чем. Глена совершенно не занимали рассказы о ее делах в техникуме и о подружках, которые подрабатывают около «Интуриста» и гребут доллары пачками. Глен никогда не считал себя валенком. Он любил хорошие книги, хорошие фильмы, хорошую музыку. Карина бесила его своим полным равнодушием ко всему этому. Но постель все искупала. Иногда Глен ловил себя на мысли, что в особо страстные моменты ему хочется сжать пальцы на ее тонкой шее и сжимать их до тех пор, пока не захрустят позвонки, пока не выкатятся глаза и не вывалится язык. И еще нередко ему хотелось ударить ее. Однажды он и ударил. Он всегда рано или поздно бил своих девчонок. В этом была одна из главных прелестей общения с ними.
– Не хочу больше с тобой! Уйди! – крикнула она.
– Такими шлюхами город полон! – Он хлопнул дверью, уверенный, что уходит навсегда. А она позвонила ему вчера.
– Давай обо всем забудем. И встретимся.
– Ладно, – сквозь зубы процедил он.
– Семен, ты такой парень! Ты так мне нравишься! Извини меня.
– Больше так не делай.
Он ловко переложил свою вину на нее. Точнее, переложила она сама. И оттого все больше попадала к нему в кабалу…
– Ты чего, обобрать свою телку решил? – спросил Глен.
– Ты плохо обо мне думаешь. Поживу, отогреюсь душой и телом, а там посмотрю.
– А может, женишься… Хорошая жена, хороший дом – что еще нужно человеку, чтобы встретить старость?
– Ерики-маморики, ну ты выдал! Знаешь, Глен, я порой удивляюсь на этих баб. Хорошо, я – порядочный, честный вор, джентльмен. А была у нас на зоне одна муда с пруда – мы об него ноги вытирали. Очень уж у него статья паскудная была. Похож внешне на одного академика, его по телевизору показывали – кажется, Арбатов. Так вот, этот козел тоже написал в газету заяву на телку. «Ищу невесту». Приехала к нему матрешка из Вологды, а у нее еще прицеп – две дочки, девяти и одиннадцати лет. В колонии брак зарегистрировали. Слушай, о чем эта дебилка думала? Ведь он рано или поздно девок в дело пустит. Он же маньяк натуральный.
– Черт с ними. Тебя это беспокоит?
– Обидно, когда козел какой-то над детьми издеваться будет. Неправильно это.
– Пусть издевается. Каждый имеет право делать что хочет. Если, конечно, имеет возможность. Хватит у него духу на это – честь ему и хвала.
– Ерики-маморики, это ты, Глен, не туда погреб.
Он вытащил из пакета две воблы, одну дал приятелю. Тот принялся за рыбу, разделывать ее мешало отсутствие двух пальцев. Раны еще не зажили до конца.
– Кто тебе плавник отгрыз?
– Бывали дела, – отмахнулся он. Но потом выложил все.
– Хорошо они тебя. Кто – не в курсах?
– Не знаю.
– Это тебя точно еще на зоне поучить решили. У нас был такой случай. Одного наказали. Только он сам руку на пилу положил. Знал свои грехи.
– Во дает! – Глен передернул плечами. Ему трудно было представить, что кто-то мог сам положить руку на циркулярку.
– А одного бросили прямо в лесопилку. При разборе сказали, что сам упал.
– Ну тебя с твоими страшилками!.. Сявый, ты, наверное, всех в городе знаешь?
– Меня два года не было.
– Все равно ты в авторитете. Попытайся узнать, кто меня так.
– На хрена козе баян?
– Пригодится.
– Попытаюсь, – без особого подъема сказал Гусявин.
– Я в долгу не останусь…
Каждый выпил уже по полтора литра пива. На Гуся-вина, как всегда после такой дозы, нашло минорное настроение.
– Не нравится мне на воле, Глиня. Смотри, корефаны бывшие от жира лопаются, космогоническими бабками ворочают. Ссучились все. Никакая дружба, ничего не имеет значения. Не успел в колею попасть, хапнуть – отодвинься, не занимай проход. Чувствую, не приживусь я. Опять придется по квартирам лазить. Ткнулся в несколько мест – без толку.
– А чем плохо по квартирам лазить?
– Опасно. И не шибко наваристо.
– Смотря куда лазить.
После еще одной кружки Глен задумчиво протянул:
– Каждый имеет то, чего достоин. Делает то, что может.
– А почему мы ничего не можем? Я кое-что, Глен, задумал. Правда, это не совсем удобно. – Лицо Гусявина после минутного сомнения просветлело. – А-а, где наша не пропадала! Неудобно на потолке спать – одеяло сползает. Есть у меня наколка. Нужно, чтобы было, кому все прибрать.
– Найдем, если дело стоящее.
* * *
Карликов обожал старые песни. Ему до смерти надоели попсовые шлягеры, которые с утра до ночи гоняли на работе – в ресторане «Русская изба». А эта песня так песня – за душу берет.
Он отбросил легкое одеяло (Голландия!) и потянулся к инкрустированной дорогими породами дерева тумбочке. Надо все-таки дочитать эту книгу. В свое время на того, кто не читал «Мастера и Маргариту», в приличном обществе смотрели как на недочеловека: да умеет ли он вообще читать?
Сейчас, правда, многое изменилось. Теперь вообще никто не считает, что приличный человек обязан уметь читать. Приличный человек должен иметь много «зеленых», в крайнем случае, «деревянных», именоваться дилером или менеджером и владеть собственностью. Зачем уметь читать, если есть видик и телевизор «Сони» на полстены, по которому тебе скажут все, что тебе надо знать. Кстати, ту же «Мастер и Маргариту» покажут, только куда интереснее, потому как Маргаритка там сиськами своими эффектно так играет… Да, грамота приличному человеку нужна, чтобы уметь прочитать и подписать договор…
В Карликове всегда жил дух противоречия. Правда, не настолько сильный и наглый, чтобы мешать ему жить, но вполне достаточный, чтобы иногда втихую напомнить о себе. Иногда ему хотелось делать то, что другие считают ненужным. И теперь, когда уровень окружающих его субъектов стал быстро приближаться к пещерному, он двигался вспять. Для чего и нужен был булгаковский роман, о котором он привык умно рассуждать и давать оценки композиции, стилю, отдельным эпизодам – в компании с журналистами, кандидатами наук, даже порой с достаточно известными писателями, – его, как и других, водили в «приличное» общество в качестве забавных зверушек. Вдруг оказалось, что «Мастер и Маргарита» действительно недурная книга и зря он откладывал ее раньше, раз пять, когда честно пытался приняться за ее освоение.