Наваринское сражение. Битва трех адмиралов - Шигин Владимир 5 стр.


Из записок французского посла: «Янычары срывали с себя мундиры и топтали их своими ногами, остальная же часть их одежд была уже изодрана в клочья, чтобы все видели их ярость. Разрушив дворец Порты, они разграбили его, расхитив все, что имело хоть малую цену, янычары истребили даже архивы, в которых искали уставы новых порядков…»

А мятеж все разрастался. По призыву бекташей к янычарам примкнули носильщики тяжестей – здоровенные мужланы, убивающие ударом кулака быка. За носильщиками прибежали пожарные. Эти начали с того, что подпалили несколько кварталов и принялись таскать себе из пожара все ценное. Беспорядки охватили теперь уже всю столицу.

Султан Махмуд немедленно покинул «Порог Счастья» и укрылся в мечети султана Ахмета. Разъяренных янычар мечеть бы тоже не остановила, но она позволяла выиграть некоторое время. А время в данной ситуации определяло все. С султаном были великий визирь, главный духовник – шейх-уль-ислам, начальник артиллерии – топчу-баши Карижегенем-Ибрагим и насмерть перепуганный янычарский ага-паша Гуссейн. В качестве охраны – египетские офицеры, которым султан сейчас доверял куда больше, чем своим.

– Настал решающий час, от которого зависит уже не моя жизнь и даже не судьба династии, но судьба всей Блистательной Порты! – вздохнул Махмуд, выслушав очередного лазутчика о творимых янычарами безобразиях. – Выносите на улицу Санджак-шериф!

– Только не это! Помилосердствуй, о великий падишах! – закричал, заламывая руки, шейх-уль-ислам и пал ниц перед султаном.

Махмуд не глядя перешагнул через него:

– Седлайте моего скакуна, я выеду на улицы вместе с Санджак-шерифом!

Вынос Санджака-шерифа был событием из ряда вон выходящим. Предание гласило, что священное зеленое знамя ислама сшито из халата самого пророка Мухамеда. Последний раз Санджак-шериф выносили на улицу два поколения назад. По древнему закону каждый мусульманин должен беспрекословно повиноваться повелениям, сказанным под Санджак-шерифом. И вот теперь султан Махмуд решился снова явить его правоверным.

Расчет Махмуда был верен. За долгие века обыватели натерпелись от янычар столько, что ненавидели их, как только может ненавидеть человек своего самого лютого врага. Ныне Махмуд спровоцировал янычар на новый мятеж, от которого опять пострадал простой люд. Теперь, вынося из хранилища Санджак-шериф, султан мог призвать народ к полному истреблению ненавистных янычар.

Священное знамя под чтение Корана торжественно внесли в мечеть Султана Ахмета. Толпы людей сбежались, чтобы коснуться складок халата самого пророка. Тысячи верующих в исступлении ползли на коленях к священному стягу. А с кафедры сам султан во весь голос проклинал проклятых отступников янычар и призывал расправиться с ними, не зная пощады.

– Убивайте еничери, иначе они убьют вас! – срывая голоса, кричали снующие в толпе крикуны.

Первыми откликнулись на этот призыв матросы капудан-паши, отчаянные головорезы-галионджи. У этих с янычарами имелись свои старые счеты. Прибежали садовники-бостанжи, которых в цветущем Константинополе было видимо-невидимо. Топчу-баши Каражегенем-Ибрагим призвал своих пушкарей, а те прикатили пушки.

– Заряжайте картечью! И торопитесь! Слышите, еничери уже идут сюда! – волновался султан.

Вдалеке слышался звон литавр и бой барабанов. То еничери шли свергать старого султана, чтобы посадить нового, того, кто бы соблюдал их старые обычаи и кормил жирной бараниной.

– Картечи нет, и ядер тоже! – вздохнул топчу-баши. – Все давно разворовано!

– Что же делать? – в ужасе натянул поводья скакуна Махмуд II. – Они порвут нас на куски!

– Мы зарядим пушки ржавыми гвоздями! – ответил сообразительный начальник артиллерии. – И еничери проклянут день, когда родились на этот свет!

Подтащив пушки к площади Эйтмандана, топчу-баши самолично подпалил их фитили. Залп отдался громким эхом от стен близстоящих домов. На площади поднялся истошный вой. Это значило, что ни один гвоздь не пропал даром. Янычары кинулись было бежать, но пушечные залпы настигали их, и спасения не было никому. Эйтмандан был завален трупами.

– Теперь надо вырезать всех, кто успел разбежаться! – велел султан.

И началось! От тихих Сладких Вод до шумной Галаты спасения не было никому. Янычар убивали тысячами. Вместе с ними лишали жизни пожарных и носильщиков тяжестей, пинками разгоняли пляшущих дервишей-бекташей. Улицы Константинополя были залиты кровью, и бродячие псы отъедались свежей человечиной. Янычар убивали везде: в домах и на улицах, в банях и даже в мечетях. Они пытались спрятаться в подвалах, в огородах и в колодцах. Но их отыскивали, а отыскав, убивали на месте. Заодно с янычарами вырезали их жен и детей.

– Выкорчуем проклятое семя с корнем! – кричали городские мясники, ловко орудуя своими страшными ножами.

Из воспоминаний очевидца: «Несколько дней на арбах и телегах вывозили мертвые тела янычар, которые были брошены в воду Босфора. Они плавали по волнам Мраморного моря, а поверхность вод так была покрыта ими, что трупы даже препятствовали плаванию кораблей…»

– Слава великому падишаху и потрясателю Вселенной Махмуду – прекрасному убийце проклятых янычар, да продлит Аллах его счастливые годы на земле! – кричали толпы людей, пиная ногами изувеченные трупы своих недавних врагов.

Через два дня с янычарами в столице было покончено навсегда. Затем их начали резать в других городах Блистательной Порты, но убили далеко не всех. Несмотря на все усилия, несколько янычарских гарнизонов все же уцелели. Эти гарнизоны располагались на границе с Россией, а потому желающих служить там просто не было. Дунайские янычары чудом остались в живых. Пройдет совсем немного времени, и Махмуд II об этом еще сильно пожалеет…

По странному совпадению выступление янычар произошло по времени почти одновременно с мятежом русской гвардии в Петербурге, вошедшей в историю как восстание декабристов. Схожего в обоих случаях очень много. Даже разгоняли мятежников одинаково – пушками. Разумеется, причины обоих мятежей были совершенно разными. Однако совпадение по времени и характеру восстания достаточно знаковое.

Едва с янычарами было покончено, султан Махмуд сразу же приступил к созданию новой регулярной армии. Египетские инструкторы, которые сами толком ничего не умели, его уже не устраивали. И султан обратился к прусскому королю Фридриху Вильгельму III.

– О да! – обрадовался Фридрих Вильгельм в предвкушении турецкого золота. – Мы научим вас настоящей выправке и вымуштруем ваших феллахов так, что они будут маршировать не хуже потстдамских гренадер!

Среди инструкторов, посланных в Турцию, был и молодой, но уже весьма амбициозный капитан Гельмут фон Мольтке. Его кровавая слава еще далеко впереди…

Турция несколько отстала в развитии от остальной Европы, и теперь всеми силами стремилась ее догнать. Прусским инструкторам султан велел подготовить новую армию «низам-джедид» за два года.

– Через две весны я верну себе Грецию, усмирю Сербию и наведу порядок в Египте. Мое имя будет столь же грозным, как имя Сулеймана Великолепного!

Еще ничего не было решено. Все еще только начиналось.

* * *

Высказывая свои претензии Константинополю, Россия не шутила, но султан Махмуд II этого так не понял. Раздосадованный тем, что многие из возмутителей греческого восстания были в свое время взращены в Петербурге, султан в припадке бешенства, ни с того ни с сего, порвал в клочья присланную из Петербурга бумагу.

– О, коварные гяуры москов! – кричал он, стуча кулаками в шелковые подушки. – Я знаю, что разбойник Ипсиланти был русским генералом, а негодяй Каподистрия ведал в России всеми делами европейскими!

Отныне по капризу Махмуда Босфор и Дарданеллы закрывались полностью. Если раньше удавалось провозить через проливы хоть часть товаров, то теперь и с этим было покончено. В Петербурге встревожились не на шутку. Турки уже начали конфисковывать товары. Склады Одессы и Херсона, Николаева и Таганрога были доверху забиты зерном и шерстью.

– Куды девать все, когда продать некуда! – хватались за голову купцы и тут же наставляли приказчиков: – Больше не брать!

– А нам что теперь делать прикажете! – кричали помещики, показывая на нескончаемые вереницы телег с зерном. – Жечь все это добро, что ли?

– А хоть и жгите! Все одно пропадет! Вывоза-то нету, и не будет!

– Это отчего же? – срывались на плач хозяева полей и усадеб.

– Да оттого, что турка окаянный ворота босфорские закрыл накрепко!

– Где же наши Суворовы да Кутузовы, чтобы ворота те открыть, а турку наказать примерно! – раздавалось повсюду.

Все несли миллионные убытки. Возмущены были судовладельцы и помещики. Нечем было платить и работному люду. Зароптали крестьяне в деревнях и ремесленники на фабриках. В одно мгновение империя лишилась вывоза большей части хлеба – главной статьи экспорта. Теперь речь шла уже о безопасности самой России. Полицейское начальство доносило в тревоге:

– Брожение умов скоро достигнет точки кипения, и тогда все выплеснется разом!

– Неужели возможен бунт? – таращили глаза интеллигенты.

– Еще какой! – просвещали их. – Не просто бунт, а наш русский, самый беспощадный!

– Нешто новая пугачевщина? – крестились помещики и интеллигенты. – Свят, свят, свят!

Надо было что-то срочно предпринимать… Но что?!

– Нам ли, победителям Наполеона, разгромившим нашествие двунадесяти народов, терпеть капризы гололобых! – в открытую кричали на улицах городов и деревень. – Не хотят добром ворота открывать, так мы сорвем запоры цареградские сами, чай, не впервой!

Герцог Веллингтон еще не добрался до родных британских берегов, а российская политика уже совершила крутой поворот. Русский посол в Константинополе Минчиаки (тоже из греков!) предъявил султану ноту, составленную в выражениях угрожающих. Россия требовала немедленного восстановления договора о проливах, освобождения из застенков сербских депутатов и отвода турецких войск от русских границ.

Турки бумагу приняли и затаились, словно ничего и не было. Тогда настырный Минчиаки явился в диван вторично, и там громогласно объявил:

– Российский император дает вашему султану еще шесть недель для раздумий. После чего я покидаю Стамбул. А что ожидает вашу страну, скоро узнаете!

К пограничному Пруту уже потянулись русские полки: с песнями и барабанным боем пехота, на рысях казачьи сотни. Колотились по дорожным колдобинам пушки и фуры. То двинулась с места Вторая Южная армия империи. У Босфора забелели паруса Черноморского флота. Россия серчала, и серчала сильно!

И тогда испугался не на шутку и султан.

– О я, несчастный! – горестно вздыхал он, будучи о скорой войне извещенным. – И все из-за этой проклятой Аллахом Греции! Что же мне теперь делать?

А делать, к слову сказать, ему было и вправду нечего. К большой войне Высокая Порта была совершенно не готова. Виной же тому был сам Махмуд II. Немногим более года назад он, устав от своеволия и непомерных требований янычарского корпуса, решился навсегда от него избавиться. Спровоцировав янычар на бунт, Махмуд затем подавил его с ужасающей жестокостью. Очевидцы вспоминали, что трупы в те дни валялись на стамбульских улицах внавалку, а добивать раненых поручали уличным мальчишкам (у палачей просто не было сил этим заниматься). Так навсегда исчезли с исторической сцены свирепые янычары, те, что на протяжении многих веков внушали ужас и трепет всей Европе.

Рубя головы строптивцам, султан Махмуд мечтал о создании настоящей европейской армии с полками и дивизиями, с дисциплиной и выправкой. Но реальность оказалась сложнее. Набранные в новоустроенные полки землепашцы и скотоводы никак не желали маршировать и при каждом удобном случае разбегались. Создать армию пока никак не получалось… Даже греческую смуту султану пришлось давить руками египетского паши, что ж тогда говорить о возможной войне с Россией!

И Махмуд II пошел на попятную. Уже через день турки торопливо начали очищать Молдавию и Валахию. А когда на левом берегу Прута встало восьмидесятитысячное русское воинство, готовое к стремительному броску на Константинополь, то в Анкерман прикатили турецкие дипломаты. Переговоры с ними вел генерал-губернатор Новороссии граф Воронцов. Без лишних слов турки подписали все требуемые бумаги и заверили графа в своей вечной и безмерной любви. Провожали послов под грохот орудийных залпов, чем окончательно повергли последних в смятение.

В Петербурге ликовали! Несмотря на весь воинский пыл, там желали мира не меньше турок. Причины тому были веские: еще не улеглись отголоски декабристского восстания, неспокойно было и в Польше, плохо обстояло дело с финансами, да и позиции ведущих держав внушали известные опасения.

Аккерманский договор произвел на Европу впечатление неприятное. Ведь Россия отныне развязала себе руки. Настораживало всех и то, что о греческих делах в Аккермане не было произнесено ни слова. Первым почуял неладное британский министр иностранных дел лорд Каннинг.

– В Аккермане русские продиктовали свою волю загнанному в угол Махмуду, – резюмировал Каннинг. – О Греции ж они промолчали, так как не пожелали пока ограничивать себя в этом деле какими-либо обязательствами. Но какими? Откуда царь Николай теперь нанесет нам удар, и когда?

В тот же день британскому послу в Петербурге полетела соответствующая шифровка. За англичанами зашевелились и другие.

Канцлер Священной Римской империи Меттерних был раздосадован не менее.

– Образ действий царя Николая в этом дипломатическом походе поразил меня в самое сердце! – высказал он своему министру иностранных дел фон Генцу. – Ничего не помню более вероломного со времен Наполеона!

– О, ваше сиятельство, я разделяю ваше возмущение! – энергично кивал головой белобрысый Генц. – Я не могу передать словами свою ненависть к русским. Они оторвали нас от союзной Англии!

Многоопытный Меттерних, заложив за спину руки, подошел к окну. Внизу за дубовыми ставнями нес воды мутный Дунай.

– Не это главное сейчас, – покачал он седой головой. – Естественный ход событий все равно вернет Лондон в наши объятия. Нам же следует попытаться вырвать из этого чудовищного альянса хотя бы Париж!

Глава третья

Повстанцы и каратели

А Петербург готовил соседям все новые и новые сюрпризы. После многих совещаний было признано, что наиболее приемлемый вариант помощи Греции – это посылка в Эгейское море и к Дарданеллам боевой эскадры с одновременным крейсированием Черноморского флота у Босфора. Но и здесь было над чем подумать. Английский флот к этому времени насчитывал более ста тридцати линейных кораблей и две сотни фрегатов, не считая прочей мелочи. Российский флот только еще начинал приходить в себя после александровского правления. Но выбора не было, и Николай I передал указание Балтийский флот к плаванию готовить.

24 июня 1827 года оттуда последовал новый политический шаг. Российский посол в Лондоне князь Ливен, французский посол принц Полиньяк и британский министр виконт Дублей по настоянию Ливена подписали тройственный договор в защиту греческой независимости.

Особая статья этого договора гласила о том, что Турции дается всего месяц на заключение перемирия с греками. В противном случае союзники обязывались послать в Средиземное море свои эскадры, дабы воспрепятствовать дальнейшей переброске в Пелопоннес свежих египетских войск. И хотя Дублей с Полиньяком уговорили Ливена применительно к эскадрам употребить фразу «ограничиться наблюдением», главное было достигнуто.

Больше других перечитывал присланный документ французский король Карл Х.

Сын дофина Людовика, граф дʼАртуа (этот титул носил Карл до коронации) большую часть своей жизни провел в эмиграции, спасаясь от якобинской гильотины. После отречения Наполеона он вернулся во Францию, а после смерти своего старшего брата Людовика XVIII стал королем. В молодости будущий король отличался беспутством, но затем стал ревнителем самой строгой нравственности. Карла, по свидетельству современников, отличали изящные манеры, придворная элегантность и весьма ограниченный ум.

Назад Дальше