Наш очерк был бы неполон, если бы мы не коснулись тех замечательных личностей, которые втайне управляли регентом и рано развратили его своим гибельным влиянием.
Аббат Дюбуа, сын аптекаря из Бриве, в Лимузене{46}, в раннем возрасте был послан в Париж. Там он имел счастье попасть, в качестве наставника, к Орлеану, тогда герцогу Шартрскому. Ему быстро удалось приобрести расположение юного принца. В это время он играл двойную роль, и успешно. Занимаясь образованием своего королевского воспитанника так заботливо, что тот безопасно мог выдерживать свои экзамены, Дюбуа стремился упрочить свое влияние на герцога, устраивая для него удовольствия, и такими низкими средствами достиг непоколебимой власти над ним.
Доверие, которым пользовался Дюбуа у молодого герцога, не ускользнуло от внимания Людовика XIV: этот государь воспользовался помощью аббата, чтобы устроить брак между Филиппом и девицей Блуа, дочерью короля от госпожи Монтеспан. Благодаря вмешательству Дюбуа, брак этот, которого так желал Людовик, состоялся несмотря на возражения со стороны матери герцога. Аббат имел смелость попросить в награду звание кардинала. Людовик с негодованием отверг эту дерзкую просьбу, но включил своего сообщника в посольство Тальяра, отправленное в Лондон. Там Дюбуа, именовавшийся тогда «кавалером», познакомился с лордом Стенхоупом и многими другими выдающимися политическими деятелями.
Замечательная способность аббата к интригам теперь проявилась вновь. Он долго питал честолюбивые замыслы и с помощью Филиппа, ставшего тогда герцогом Орлеанским, надеялся осуществить их. С виду только секретарь, на деле он был руководителем двора принца, его советником, настоящим гувернером, и, хотя часто впадал, вследствие своей наглости, в немилость, его никогда не увольняли от должности. Главным образом благодаря ловкому поведению аббата Филипп достиг регентства. Но когда первый виновник всего попросил награды, Филипп, зная, какую ненависть может навлечь на себя назначением дурного человека на важное место, находился в нерешимости и пытался устранить его. Дюбуа, однако, настаивал, говоря:
– Вы, Ваше Высочество, теперь всемогущи. Разве вы оставите в бездействии человека, который возвел вас на престол?
Подчиняясь назойливым просьбам проныры, регент назначил его государственным советником, нанеся тем большое оскорбление его новым товарищам. Хотя и запятнанный развратом, без всякого искупающего качества, Дюбуа был очень способным человеком, начитанным, хорошо образованным и в высшей степени хитрым.
«Он лгал с таким бесстыдством, – говорит Сен-Симон, – что даже когда ему представляли факты, он отрицал их. Его разговор, вообще поучительный, красивый и приятный, был окутан дымкой лжи (fumee de faussete), которая, казалось, сочилась из его пор». Дюбуа притворялся, будто с трудом может говорить, чтобы наблюдать за собеседником и выигрывать время для ответа. Он был так осторожен, что только самый ловкий противник мог бы застать его врасплох. Несмотря на ночные кутежи, аббат был весьма прилежен, вставал рано и посвящал большую часть дня делам. В противоположность регенту Дюбуа был мстителен, тщательно хранил воспоминание о прошлых неудачах и обидах. Когда хитрец достиг наконец цели своего честолюбия, сделался кардиналом и первым министром, он выгнал всех тех, которые оскорбляли его прежде.
В то время, к которому относится наш рассказ, аббат Дюбуа был почти шестидесятилетним стариком, низкого роста, со слабым телосложением, истощенным от разврата. Черты его лица были крайне остры, они выражали хитрость. Живые глаза, длинный нос и волосы рыжеватого цвета делали его похожим на лисицу.
3
Глава XIII. Кабинет регента. Ноайль и Вильруа
Утром, на другой день после своего приезда, мистер Лоу прибыл в Пале-Рояль{47}. В передней находились офицеры французской и швейцарской гвардии при полном параде. На галерее, ведущей в парадные покои короля, Джон встретил толпу разодетых в шелк пажей и слуг, украшенных кружевами и вышивками. В приемной, куда его ввели, он застал толпу придворных всех положений и возрастов, наряженных в платья из драгоценных тканей самых ярких цветов: траур по покойному королю уже окончился. Никогда наряды не были так богаты и красивы, как во времена регентства, когда известная склонность Орлеана к блестящим одеждам заставляла его придворных соперничать друг с другом в заботливости о своей внешности. Большие парики{48} прошлого царствования оставались еще в моде, вероятно, потому что эта мода нравилась самому регенту, и украшали головы даже самых молодых повес. Однако произошли разные изящные перемены в покроях, так что царедворец времен Людовика XIV, придерживавшийся своей обыденной одежды, положительно показался бы отставшим от моды. Поведение собравшихся резко отличалось от того, что видели при подобных обстоятельствах в прошлое царствование. Тогда все было чинно и прилично. Никто не смел говорить иначе как шепотом, и редко можно было услышать шутку. Теперь же на это не было запрета. Всякий говорил свободно и громко смеялся над соблазнительными историями, о которых рассказывали «висельники» и которые передавались самому регенту и доставляли ему величайшее удовольствие. Эти гуляки, которых можно было узнать по особенно изящному наряду и распущенному виду, говорили больше о любовном волокитстве, чем о государственных делах. Еще болтали об играх в карты и кости. Брольи, Бранка, Бирон и Канильяк сидели за столом, в углублении у окна, развлекаясь бассетом.
После небольшой остановки, лакей ввел Лоу в частный кабинет регента. Этому очень удивились все, услышавшие приглашение. В кабинете находился только один аббат Дюбуа. Филипп полулежал на кушетке. Лицо его было красным от оргии{49}, которой он предавался прошлой ночью. Регент обрадовался Лоу и оказал ему самый любезный прием.
– А, сьер{50} Лоу, милости просим снова пожаловать в Париж! – воскликнул он. – Я с радостью узнал о вашем приезде вчера вечером и послал бы за вами к ужину, но подумал, что вы могли утомиться от продолжительной поездки из Италии.
– Утомленный или нет, я всегда в распоряжении Вашего Высочества, – сказал Лоу с поклоном.
– Брольи и Бранка были со мной – и вы могли бы встретить двух миленьких актрис, Дезире и Заиру, кроме того маркизу Муши и госпожу Тансен{51}. Ужин был роскошен и накрыт a la table volante: это – мое собственное изобретение, которое, льщу себя надеждой, понравится вам. Так нам никто не мог помешать. И если б меня не беспокоила адская головная боль, – прибавил он, потирая горячечный лоб, – у меня остались бы самые приятные воспоминания об этом вечере. Сколько выпил я бургундского, жуть? – обратился он к Дюбуа. – Вы – сама трезвость, вы можете сказать.
– Прошу, Ваше Высочество, не спрашивайте меня. Я никогда не помню ничего из того, что происходит на ваших ужинах, и стараюсь даже не вспоминать о том, что я был там гостем.
– Так ли, шельмец? Я накажу вас – не приглашу сегодня ночью в Люксембург, куда думаю взять мистера Лоу.
– Я вам буду благодарен. Но, может быть, Ваше Высочество, вы согласитесь поговорить немного серьезно? Мне известно, что вам нужно посовещаться о важных делах с мистером Лоу.
– Ну как я могу говорить серьезно! В моей голове все путается, так же как в счетах покойного короля, и в ней нет совсем мыслей, как в его сундуках не оказалось денег. Единственное наследство, которое оставил нам король, мистер Лоу, это долг, который для своей уплаты потребовал бы двадцать лет, если бы мы ничего не проживали за все это время. Ну-ка, разбойник, – обратился он к Дюбуа, – разъясни, пожалуйста, положение наших финансов мистеру Лоу. Одна мысль о них доводит меня до тошноты.
– Вполне возможно. Едва ли нужно говорить мистеру Лоу, что наши финансы в самом печальном положении. Окончательные итоги покойного короля показывают долг в 3 миллиарда 460 миллионов, одних процентов 86 миллионов. Мы не в состоянии платить даже этих процентов, остаток доходов за вычетом обычных расходов составляет всего девять миллионов. Народ обложен налогами до крайней степени, общественный кредит исчез, торговля почти расстроилась.
– Не правда ли, прекрасное положение дел, мистер Лоу? – вставил, смеясь, регент. – И всем этим мы обязаны склонности моего дяди к войне. На смертном одре он советовал своему правнуку хранить мир и соблюдать бережливость, мы и должны поступать так, понеже нечем платить нашим солдатам, и наши доходы, как видите, поедаются кредиторами. Ясно, нужно вычеркнуть этот долг посредством государственного банкротства.
– Об этом нельзя думать ни на минуту! – быстро возразил Лоу. – Я найду целебное средство. Теперь время привести в исполнение мою Систему. Прошу Ваше Высочество принять ее без колебаний.
– Едва ли с нами может быть хуже, если мы возьмемся вообще за какой-нибудь план, – заметил регент, расхохотавшись. – Ваш план будет не хуже всякого другого.
– Мой план спасет королевство от гибели, – сказал уверенно Лоу. – Я отвечаю головой в случае его неудачи.
– Ну, что вы скажете на это, шут? – спросил Филипп, обращаясь к своему наперснику. – Должен ли я принять его?
Аббат стал учащенно икать и не мог ответить сразу. Но здесь вмешался Лоу.
– Прошу Ваше Высочество выслушать меня. Я не требую денежного вспомоществования: ищу только вашей поддержки. Я привез с собой из Италии более двух миллионов ливров, которые предназначены для устройства Королевского Банка. Это послужит основой для моего великого плана, который, когда будет в полном ходу, поразит Европу переворотом на пользу Франции, – переворотом более крупным, чем тот, что произошел от открытия Индии или от введения кредита. Благодаря мне вы, Ваше Высочество, будете в состоянии вывести королевство из того печального положения, до которого оно дошло, и править им с небывалым могуществом. Вы установите порядок в финансах, уменьшите налоги, поощрите и поднимете земледелие, промышленность и торговлю, увеличите обыкновенные доходы королевства, облегчите бесполезные и обременительные повинности, наконец, заплатите государственные долги, не нарушая прав заимодавцев.
– Браво, брависсимо! – вскричал Филипп, хлопая в ладоши. – Ну, что вы скажите на это великолепное предложение, шут гороховый? – прибавил он, обращаясь к Дюбуа.
– Мне очень жаль, но оно не может быть исполнено, – ответил холодно аббат.
– Клянусь жизнью, однако оно должно быть исполнено! – воскликнул регент, вскочив на ноги. – Кто скажет «нет», когда я приказываю?
– Начальник совета финансов, герцог Ноайль, – возразил Дюбуа. – Он может помешать вам.
Лоу пристально смотрел на регента, ожидая, что тот опровергнет это заявление, но, к его изумлению, Филипп только издал восклицание гнева и снова бросился на кушетку.
– Вы должны сначала отделаться от Ноайля, а затем уже сумеете провести план сьера Лоу, – продолжал Дюбуа, устремив живые глазки на регента. – С Вильруа еще можно кое-как уладить дело, но с Ноайлем невозможно. У этого ученика Демаретса есть свои способы оживлять финансы, и он не позволит вмешиваться в свое управление.
– Какие бы насильственные меры ни принял бы герцог Ноайль, они никогда не освободят Вашего Высочества от государственного долга, – сказал Лоу. – Между тем как они по необходимости увеличат ту нищету, от которой теперь страдает королевство.
– Это верно, – ответил Дюбуа. – Но он, надо полагать, сделает попытку.
– Повторяю, она будет неудачна, – сказал Лоу.
– Тем лучше для вас. Когда он устроит такой опыт и срежется, вы явитесь с пущим блеском.
В эту минуту лакей доложил о приходе герцога Ноайля и маршала Вильруа.
– Легок на помине! – воскликнул Дюбуа. – Ваше Высочество сумеет удостовериться, посмакует ли он Систему.
Герцог Ноайль{52}, высокий, полный человек с военной осанкой и манерами, был одет в богатый военный мундир, носил парик a la brigadiere – очень широкий спереди, а сзади зачесанный кверху. Он участвовал в последних войнах с Испанией и выиграл несколько сражений, впрочем неважных, это был посредственный генерал, лишенный гениальной сообразительности, решимости и проворства, этих отличительных черт великого полководца, хотя при освобождении Лангедока от нападения англичан выказал рвение и быстроту. Сен-Симон говорит: «Он изнурял войска бесполезными передвижениями, предписывая походы и отступления, которых никто не мог понять, часто отдавая приказание всей армии двинуться вперед, а затем вдруг остановиться, доводя таким образом солдат до отчаяния».
В государственных делах Ноайль придерживался той же политики: ухватится за какой-нибудь план, горячо будет следовать ему несколько дней, а затем откладывает в сторону ради другого, который, в свою очередь, остается невыполненным. «У него постоянно бывали новые излюбленные коньки, – прибавляет Сен-Симон. – Он не мог мыслить последовательно, разве только в заговорах, кознях, ловушках, вечно подкапывался под нас». Но при всем своем непостоянстве Ноайль любил занятия и обладал необыкновенным прилежанием. Легко и приятно, хотя и не глубоко, разговаривал он об очень многих предметах. Жадный, честолюбивый, он занял пост первого министра ценой отпадения от герцога Мэна, но временно взял на себя управление финансами. Регент не любил его и не доверял ему, но был принужден исполнять его просьбы. Дюбуа, однако, решил стать поперек дороги ненасытному герцогу и замыслил низвергнуть его.
Старый маршал Вильруа{53}, который вошел за Ноайлем, носил одежду прежнего двора и отличался прямой, величавой осанкой, гордыми, напыщенными манерами. Как генерал он выказал свою бездарность у Рамильи, где ему нанес знаменитое поражение Мальборо, но дурной исход битвы не лишил его расположения царственного покровителя. Он изменил своему повелителю, который осыпал его милостями и даже на смертном одре почтил знаками своего доверия и уважения. Находя, что его предложения герцогу Мэну принимаются холодно, Вильруа проявил низость и неблагодарность, предав его в обмен на место в совете регента и звание гувернера малолетнего короля. Благодаря именно его содействию, удалось уговорить канцлера Вуазена выдать, на определенных условиях, духовное завещание короля, которое хранилось у него. Теперь маршал Вильруа был главой совета финансов, но пользовался только званием без власти. Унизительное положение, в которое он был поставлен более даровитым Ноайлем, руководившим всеми совещаниями и относившимся к его мнениям с плохо скрываемым презрением, внушило ему ненависть к честолюбивому товарищу. Но не имея таланта соперничать с ним, он скрывал зависть под маской высокомерия и равнодушия. Хотя регент исполнил условие и назначил глуповатого старого маршала на место, которое он совершенно неспособен был занимать, тот все-таки не чувствовал благодарности: напротив, вероломный, как всегда, начал тайно сговариваться с герцогом Мэном против нового повелителя. Впрочем, Вильруа был не единственным из явных приверженцев Орлеана, нарушивших затем верность ему. И регента, который обладал способностью проникать в их намерения, можно извинить за ту низкую оценку, которую он давал человечеству по образцам, находившимся у него перед глазами.
Ненавидя их обоих, регент все-таки принимал этих министров с радушием и с наружным вниманием, что внушало безграничную веру в его способность лицемерить. К более вероломному из них, старому маршалу Вильруа, он был особенно внимателен: почти с сыновней заботливостью осведомлялся о его настроении и здоровье. Старый придворный, который, несмотря на свою глупость, не поддавался обману наружного уважения, притворялся очень польщенным вниманием регента. Поблагодарив за милость, он передал, что только что приехал из Венсена{54}, где оставил своего царственного воспитанника на попечение гувернантки, герцогини Вантадур.