Лев Троцкий. Враг №1. 1929-1940 - Фельштинский Юрий Георгиевич


Фельштинский Ю.Г., Чернявский Г.И

Лев Троцкий. Книга четвертая. Враг № 1. 1929–1940 гг

Глава 1. МЕЖДУНАРОДНЫЙ ОППОЗИЦИОНЕР

1. Начало литературной деятельности в эмиграции

Находясь в советском консульстве в Константинополе, Троцкий набросал проект своей издательской программы на ближайшие месяцы. Первое, что задумал сделать Троцкий, — это выхватить из рук Сталина и использовать в своей борьбе против него знамя и авторитет Ленина. Для этого он решил учредить Фонд издания работ Ленина и важных документов партии, «опубликование которых в Советской республике запрещено сталинским аппаратом и карается как «контрреволюционное» преступление».

Начать он хотел с публикации протоколов Мартовского совещания руководящих деятелей партии большевиков 1917 г. (они должны были дать представление о «соглашательской» позиции Сталина, Молотова, Рыкова и других нынешних руководителей партии накануне приезда в Россию Ленина). Кроме того, Троцкий планировал опубликовать протокол заседания Петроградского комитета партии от 1 ноября 1917 г., на котором Ленин назвал Троцкого «лучшим большевиком»; протокол заседания военной секции VIII съезда партии, где Сталин брал под защиту так называемую «военную оппозицию», а Ленин полностью поддержал Троцкого в вопросе строительства регулярной армии; переписку Ленина с Троцким периода Гражданской войны и, наконец, последние письма Ленина, в частности записку «К вопросу о национальностях…», и послеоктябрьские документы Сталина, которые тот, по различным причинам, считал теперь для себя неудобными, а потому не подлежащими преданию гласности. «Таковы намеченные первые выпуски этого издания. Они составят многие сотни страниц, — писал Троцкий. — Между тем это только начало. Мы надеемся получить от наших друзей из СССР дополнительные материалы, о которых в свое время сообщим. Издание будет выходить на русском и на главных мировых языках».

Действительно, появившаяся через несколько лет книга Троцкого «Сталинская школа фальсификаций» содержала несколько важных документов, обозначенных в этой издательской программе, позволявших получить более сбалансированное представление по важнейшим вопросам недавнего прошлого, в основном о политике большевистского руководства в 1917 г., о разногласиях Ленина с Каменевым, Сталиным и другими «внутренними» руководителями большевистской организации после возвращения Ленина из эмиграции, о высокой оценке Лениным Троцкого и т. д. Однако в полном виде намеченная обширная издательская программа выполнена Троцким не была как из-за недостатка средств, так и вследствие того, что Троцкий занялся другими, значительно более актуальными, с его точки зрения, делами.

По прибытии в Турцию Троцкий возобновил работу, которую начал в Алма-Ате и которая, по его мнению, должна была представить сторонникам, противникам и всей читающей публике его жизненный путь, от рассказа о родителях и первых детских воспоминаний до событий самых последних месяцев: Троцкий засел за подробные мемуары. В ссылке писались только отдельные фрагменты книги, эпизоды, которые приходили в голову, почти исключительно из детства и юношеских лет. Лев Давидович не мог и не хотел полностью отдаться воспоминаниям, так как продолжал еще чувствовать себя действующим вождем огромной страны, руководителем важного, по его мнению, политического течения, уделял много времени переписке с другими ссыльными, изучению, анализу текущих событий в политической жизни страны, действиям властей, выработке курса «большевиков-ленинцев». Теперь же, особенно в первые месяцы после переселения на Принкипо, свободного от непосредственных политических дел времени оказалось много больше. Даже позже, когда Троцкий возобновил свою политическую деятельность, он ввел жесткое для себя правило: ежедневно уделять по несколько часов чисто кабинетной работе над историческими, экономическими, философскими, социологическими и даже литературно-критическими текстами (не имевшими непосредственного отношения к злободневной политике).

«Моя жизнь» была написана в один присест и завершена в течение нескольких месяцев», — писала Наталья Ивановна. Сам же Троцкий был убежден, что затворничество в турецкой глуши — только временный эпизод в его бурной жизни, и торопился воспользоваться им, чтобы довести до современников и потомков свою трактовку минувших событий. Он писал в предисловии к автобиографии: «Самая возможность появления ее в свет создана паузой в активной политической деятельности автора. Одним из непредвиденных, хотя и не случайных этапов моей жизни оказался Константинополь. Здесь я нахожусь на бивуаке, — не в первый раз, — терпеливо дожидаясь, что будет дальше. Без некоторой доли «фатализма» жизнь революционера была бы вообще невозможна. Так или иначе, константинопольский антракт явился как нельзя больше подходящим моментом, чтобы оглянуться назад, прежде чем обстоятельства позволят двинуться вперед».

Об интенсивной работе отца тем, кого он считал своими единомышленниками в СССР, писал Лев Седов. 9 июля он отправил письмо И.Я. Врачеву, который как раз перед этим заявил о своем примирении со сталинским режимом (Лев об этом заявлении еще не знал): «У нас без перемен. Старик много работает — подготовляет книги для печати. Со здоровьем так себе — малярия, переутомление и пр[очее]. Да и здесь очень неважно, а единый фронт от сэра Остина — до Сосо — не дает никуда продвинуться». «Старик» — это Троцкий. «Сэр Остин» — министр иностранных дел Великобритании О. Чемберлен. «Сосо» — Сталин.

Рукописью сразу заинтересовались американские и английские издатели. Уже в 1930 г. книга была выпущена в США издательством «Скрибнер и сыновья» и в Великобритании издательством Торнтона Баттерворса. Через год американское издательство опубликовало дополнительный тираж книги. В том же 1930 г. мемуары были изданы во Франции, Испании и Чехословакии. В Варшаве они появились не только на польском языке, но и на идиш. Так началось победоносное шествие мемуаров Троцкого по всему миру — от Китая, где они были впервые опубликованы уже в 1932 г., до всех латиноамериканских и даже нескольких африканских стран.

Русскоязычное издательство «Гранит», находившееся в Берлине, подписало договор с Троцким об издании книги на русском. Мемуары вышли в двух томах в 1930 г., хотя в выходных данных значится следующий год, 1931-й. Издательство «Гранит», принадлежавшее А.С. Кагану (он владел еще двумя берлинскими издательствами — «Обелиск» и «Парабола»), и позже публиковало книги Троцкого, интерес к которым проявляла эмигрантская публика разных политических лагерей. Книгоиздатель получал неплохую прибыль, хотя не чувствовал себя в безопасности, имея в виду все более нагнетавшуюся советскими властями кампанию ненависти в отношении Троцкого и столь же бешеные выпады по отношению к коммунисту-еврею со стороны национал-социалистов. Именно приход к власти в Германии нацистов в начале 1933 г. положил конец существованию «Гранита» (хозяин которого был евреем), как и вообще всех издательских домов, принадлежавших не только евреям-иммигрантам, но и немецким евреям.

Мемуарная книга Троцкого обладала всеми достоинствами и недостатками, которые присущи воспоминаниям как жанру литературы и как историческому источнику. Она была насквозь субъективна и пристрастна, что, собственно, автор не отрицал, заявляя, что эта книга — не бесстрастная фотография его жизни, а ее составная часть, что на страницах книги он продолжает ту борьбу, которой была посвящена вся его жизнь. Правда, Троцкий тут же начинал играть словами, утверждая, что именно в этом субъективизме и состоит возможность «сделать биографию объективной в некотором более высоком смысле, т. е. сделать ее наиболее адекватным выражением лица, условий и эпохи».

Захватывающие мемуары Троцкого, увлекающие читателя с первых страниц, написанные живым, свободным языком с привлечением всех возможных литературных приемов, были точны в фактологическом отношении. В них почти невозможно обнаружить ошибок в датах, именах, наконец, в канве событий. В то же время они были сугубо полемичными и, как таковые, нередко заостряли внимание на одних событиях, игнорируя или лишь мельком упоминая другие, не заслуживавшие, с точки зрения автора, внимания. Учитывая же место автора в истории социал-демократического движения России, в организации Октябрьского переворота, в Гражданской войне, во внутрипартийных битвах 20-х гг., можно сказать, что двухтомник представлял собой персонифицированную историю российского революционного движения.

Что касается советского периода, то здесь особенно ярко и детально описывалась внутрипартийная борьба 1923–1927 гг. Знакомство с позицией Троцкого, при всех ее вполне объяснимых предвзятостях, было исключительно важно для понимания того, как зародившаяся в 1917 г. и не знавшая аналогов в истории человечества диктаторская система постепенно переросла в зрелый, всесторонне оформленный тоталитаризм, в сталинскую репрессивную машину, охватившую все сферы жизнедеятельности общества. Важнейшими недостатками работы были концентрация внимания автора на собственной личности (что естественно для жанра автобиографии) и не вполне искренняя идеализация Ленина и ленинского периода в истории Советской России и развитии большевистской власти. Но так или иначе на протяжении последовавших почти 80 лет ни один сколько-нибудь добросовестный исследователь истории революционного движения России в конце XIX — начале XX в. и истории становления советского общества и тоталитарного режима не проходил мимо этой работы. Одни читатели и исследователи, разделявшие взгляды Троцкого, относились к книге восторженно. Другие, настроенные критически или антисоветски, стремились выискать в ней максимум противоречивых и неверных оценок (которых в книге было предостаточно). Но с 1930 г. написанные Троцким мемуары стали жить своей жизнью. Пропутешествовав по языкам, странам и континентам, они смогли, наконец, дойти и до России, где были впервые опубликованы в 1990 г., за год до формального падения коммунистической диктатуры.

На английский язык мемуары переводили старые знакомые Троцкого М. Истмен и его супруга Е.В. Истмен-Крыленко. Конечно, Истмен затаил глубокую обиду на Троцкого за то весьма неджентльменское поведение в отношении книги «После смерти Ленина» и ее автора. Тем не менее, возвратившись в США в 1927 г., после пятилетнего пребывания в Европе, Истмен стал выступать устно и в печати с заявлениями, в которых сочетались высокая оценка традиционного ленинского большевизма и поддержка позиций Троцкого. В журнале «Нейшен» Истмен опубликовал текст предсмертного письма А.А. Иоффе, адресованного Троцкому, причем редакция журнала в сопроводительной статье высказалась в том духе, что большевистское руководство находится теперь в стадии вырождения, напоминающей французский Термидор второй половины 90-х гг. XVIII в. Понятно, что редакционная статья заговорила языком Троцкого с подачи Истмена, причем эта публикация сделала его «коммунистом в глазах большинства людей, но ренегатом с точки зрения воинствующих» просоветски настроенных левых.

Летом 1930 г. Истмен побывал на Принкипо, договорился с Троцким о переводе его работ на английский язык. Он был восхищен тем спокойствием и творческой атмосферой, в которой нежданно-негаданно оказался вечный возмутитель спокойствия наркоминдел и наркомвоенмор Троцкий. Вернувшись домой, Истмен рассказывал супруге о жизни Троцкого, о совместной рыбной ловле в Мраморном море, о том, что в свою очередь передавал Троцкому впечатления об американской жизни в условиях начавшегося в 1929 г. тяжелейшего экономического кризиса и о предполагаемых перспективах развития этой страны.

Елена Крыленко сразу же включилась в работу по переводу. 24 июня 1930 г. она писала Троцкому: «То, что мне пришлось над переводом Вашей книжки работать, ничего, кроме гордости и радости, мне не доставило… И было чему радоваться. Все американцы в голос кричат, что за чудесная книжка. Бедного Сталина, наверное, завидки берут, что не о нем, а о Вас кричат». К Америке и американскому образу жизни Е. Крыленко так и не привыкла: «Несуразная и удивительная, и идиотская и поразительная страна. Очень жаль, что Вы не можете приехать сюда», — писала она. Троцкий действительно в эту «идиотскую страну» после высылки из СССР так никогда и не приехал, хотя в последние годы жил в Мексике, по соседству с великой заокеанской державой.

Старая знакомая Троцких еще по жизни в Вене — Александра Константиновна Клячко, — прочитав присланный ей экземпляр воспоминаний, отвечала на несколько кокетливое письмо Троцкого, не искренне ругавшего свою книгу и не скромно искавшего аналогию со вторым томом «Мертвых душ»: «Как хорошо, что Вы не бросили Вашу автобиографию в несуществующие камины. Помимо того огромного значения, которое имеют все Ваши произведения, связанные со всеми громадными событиями последних лет, Ваша личность, Лев Давидович, интересует и занимает всех, и вот Вы ярко, живо, пластично выступаете из своей книги, и всем ясно, что за человек, как работал, к чему стремился, и все то личное, что так занимает людей. Книга читается с увлечением — у Вас особенность: несколькими штрихами создается живой местный колорит, новая обстановка».

Еще более важным и авторитетным для Троцкого стало суждение профессора Кауна, который работал над книгой о Горьком и просил Троцкого рассказать о его контактах с писателем, о позиции Троцкого по отношению к горьковской газете «Новая жизнь» и о том, что Троцкого просили выступить на заседании Петросовета с докладом о Горьком. Троцкий ответил Кану подробнейшим письмом, и исследователь назвал его письмо «исторически ценным», пообещав включить в свою книгу о Горьком.

Каун писал, что он окончил читать американское издание воспоминаний Троцкого с сожалением; хотелось слушать автора еще и еще: «Я не знаю более ценного вклада в историю русской революции, чем Ваши записки. С большим нетерпением буду ожидать дальнейших работ Ваших. Удивляюсь Вашей силе вмещать столько идей в коротеньком параграфе. Как хорошо было бы заманить вас в нашу страну на серию лекций!.. Как хотелось бы послушать ваш доклад, скажем, об общем положении современной Европы». Он планировал написать рецензию на «Мою жизнь» для журнала «Кроникл» («Хроника»), выпускаемого его университетом. Сообщая, что собирается начать работу над книгой, посвященной Чехословацкому корпусу в России, Каун спрашивал Троцкого, соответствуют ли истине сведения, что именно Троцкий отдал в 1918 г. приказ разоружить чехословаков. На этот очень неудобный вопрос Троцкий не ответил. Бессмысленный и по существу провокационный приказ разоружить Чехословацкий корпус отдал действительно он, причем этот неумный приказ о разоружении чехословаков и о расстреле всех тех, кто откажется сдать оружие, толкнул их на антибольшевистское выступление, ставшее главным фронтом Гражданской войны в России. Возможно, впрочем, что устный ответ был дан во время встречи Кауна с Троцким в Стамбуле во второй половине августа или начале сентября 1932 г. во время европейской поездки американского ученого, после которой продолжалась его интенсивная дружеская и деловая переписка с Троцким. Но в письменной форме ответ Троцкого до нас не дошел.

Дальше