Заседания подкомиссии проходили по всем правилам американской судебной процедуры. Методично, спокойно и терпеливо, так, чтобы никто не мог придраться к формальной стороне дела и тем более к расследованию по существу, Дьюи, члены подкомиссии и юристы вели допросы. Вот как дотошно был начат допрос Франкеля. Допрашивал Гольдман:
Гольдман: Ваше имя?
Френкель: Ян Франкель.
Гольдман: Где Вы живете?
Франкель: Где я жил?
Гольдман: Где Вы живете?
Франкель: Койоакан, Мексика.
Гольдман: Какова Ваша профессия?
Франкель: Я переводчик.
Гольдман: Какова Ваша связь с мистером Троцким?
Франкель: Я его политический последователь, член международной организации, Четвертого Интернационала, и являюсь здесь секретарем и сотрудником.
Гольдман: Вы его главный секретарь или только один из секретарей?
Франкель: У нас нет иерархии.
Гольдман: Вы один из секретарей?
Франкель: Да.
Гольдман: С какого времени Вы являетесь секретарем Троцкого?
Франкель: Я был с Троцким с апреля 1930 до января 1932 г. в Турции.
Гольдман: А затем?
Франкель: Затем я был… с того времени я связан с Троцким, даже когда я не нахожусь в его доме.
Гольдман: Я хотел бы знать, когда Вы служили секретарем.
Франкель: С апреля 1930 по январь 1932 г. и затем в Норвегии с июня 1935 до конца октября 1935 г., и здесь, в Мехико, с 18 февраля, начиная с 18 февраля.
Глоцер вспоминает: «Троцкий, одетый в скромный костюм, с галстуком на рубашке — его обычное аккуратное и формальное одеяние — был вдохновлен предоставленной возможностью. Это собрание стало кульминацией его долгой борьбы… Он давал отпор, как признавали многие, энергично, смело, демонстрируя опытность и ум…. Все это делалось… на базе безупречного владения собранным материалом, историческим и современным, и личного знания того, как функционирует сталинский полицейский аппарат».
Троцкий давал показания на английском языке. Он прилично им овладел, но необходимость постоянно следить за точностью высказываний на неродном языке во время официальных слушаний, продолжавшихся ежедневно по 7–8 часов, изнуряла его до предела. Подкомиссия провела 13 заседаний, то есть обычно в день проводилось по два заседания. Первые три заседания были посвящены биографии Троцкого, его революционной деятельности, участию в революции 1917 г., взаимоотношениям с Лениным, деятельности в качестве одного из руководителей большевистского режима, переходу в оппозицию, политическим взглядам. Только начиная с четвертого заседания начались слушания, связанные непосредственно с московскими процессами и опровержением обвинений. Именно на этих заседаниях Троцкий представил разъяснения, касающиеся тех нелепых показаний, которые сфабриковали следователи НКВД, — история с несуществовавшим отелем «Бристоль», фантастическая встреча с Роммом в лесу под Парижем, невозможный полет Пятакова в Норвегию и другие.
Несколько слушаний были посвящены сущности советской внешней политики и дополнительным вопросам, связанным с историей социал-демократии и большевизма, политической структурой советской власти. На всех заседаниях в той или иной степени речь шла о Сталине, его месте в советском режиме, его социальной опоре. Троцкий стремился убедить Дьюи и его коллег в том, что в СССР правит привилегированная каста бюрократов. На одном из заседаний, когда Троцкий впервые употребил эту формулу, Дьюи даже не вполне понял его. Попросив определить, что собой представляет диктатура пролетариата и кто реально правит страной в настоящее время, Дьюи затем переспросил Троцкого:
Дьюи: Можно мне задать вопрос? Из того, что Вы сказали, я понял, что Вы придерживаетесь мнения о том, что эти привилегии достигли той точки, при которой они означают существование классовых различий в Советском Союзе.
Троцкий: Трудно дать строгую формулу для данного этапа развития, потому что впервые в истории мы имеем такую социальную структуру. Нам необходимо развить свою собственную терминологию, новые социальные термины. Но я склонен полагать, что это — не действительное социальное деление.
Дьюи: Но это настоящий класс. Вот почему я задал этот вопрос.
Троцкий: Я говорю — каста.
Немалое внимание уделялось причинам, по которым подсудимые на «открытых» московских процессах публично признавались в чудовищных преступлениях, которые они не совершали. По этому вопросу Троцкий, в отличие от мнения, которое он высказывал журналистам ранее (например, Кингсли Мартину), — о надежде на сохранение жизни, теперь выдвигал на первый план этические соображения: верность коммунистическим идеалам, боязнь нанести ущерб высшим государственным интересам СССР. Троцкий, видимо, все еще недооценивал уровень пыток и мучений, которым подвергались арестованные, стремившиеся не только и даже не столько сохранить жизнь себе, сколько спасти членов семьи и близких.
На одиннадцатом заседании подкомиссии — 16 апреля — произошел скандал. Один из ее членов, Карлтон Билс, спросил, верно ли, что Троцкий, будучи народным комиссаром, послал в Мексику в 1919 или 1920 г. своего эмиссара «мистера Бородина» для организации в Мексике восстания и что Бородин основал здесь коммунистическую партию.
Троцкий отвечал очень осторожно. На вопрос, знает ли он Бородина, Троцкий ответил, что лично с ним не был знаком, но знал о нем как о «политической личности». Билс стал настаивать, что Бородин являлся личным представителем Троцкого. Троцкий возразил, что в это время шла Гражданская война, он был нарком-военмором и находился в своем поезде. «Я забыл всю мировую географию, кроме географии фронта», — сказал Троцкий. Его оппонент указал, что в большевистском руководстве уже в 1919–1920 гг. существовали противоречия между теми, кто настаивал на мировой революции, и теми, кто хотел развивать советскую экономику. Троцкий не слишком вежливо возразил, что Билс невежа. Тот сослался на мнение Бородина. «Оно опубликовано или нет?» — спросил Троцкий. Билс признался, что приведенный им факт не опубликован. «Я могу только посоветовать члену комиссии сказать своему информанту, что он лжец», — резко возразил Троцкий. «Спасибо, мистер Троцкий, — заключил Билс. — Лжец — мистер Бородин» — и напомнил, что именно Троцкий непосредственно возглавлял работу советского правительства по разжиганию мировой революции.
На этом заседание окончилось. На следующий день Билс ушел в отставку. «Мое дальнейшее участие в работе комиссии… не будет плодотворным», — написал он в письме. По мнению заинтересованного очевидца событий Глоцера, в первые дни пребывания в Мехико он встречался с какими-то неизвестными людьми, и некоторые члены комиссии не исключали, что все происшедшее было не более как спектаклем, может быть даже не бескорыстным, к организации которого была причастна советская разведка. Но по существу, однако, Билс оказался прав: в 1919 г. Бородин действительно был в Мексике и занимал должность первого советского консула. В Мексику он прибыл по линии Коминтерна и действительно организовывал в этой стране коммунистическую партию. Иначе, как подрывной, деятельность Бородина в Мексике назвать было невозможно. Ничего этого Троцкий, воевавший в те годы на фронтах Гражданской войны, просто не знал. Он искренне не помнил, что в 1919–1920 гг. делал Бородин и где именно он был.
Троцкий от этого скандала не пострадал: репортеры не обратили на него внимания. А для Билса склока с Троцким обернулась неожиданной потерей. Узнавший о произошедшем Истмен добился исключения Билса из состава редколлегии либерального журнала «Модерн мансли», поскольку Билс публичной ссорой в Мексике, по мнению Истмена, серьезно себя скомпрометировал.
Последнее заседание комиссии, продолжавшееся почти пять часов, полностью было посвящено заслушиванию заявления Троцкого с итоговым анализом московских процессов, их характера и целей. Джордж Новак, являвшийся в 1937 г. секретарем американского Комитета зашиты Троцкого, вспоминает: «Троцкий был подвергнут детальному допросу юристами и перекрестному допросу членами комиссии. Он не только доказал фальшь московских обвинений. Он должен был упоминать важнейшие события всей своей жизни, раскрыть свои убеждения, описать и разъяснить головокружительные изменения в Советском Союзе от Ленина до Сталина. Он должен был проанализировать проблемы фракционных дискуссий в российском и мировом коммунизме, охарактеризовать ведущие личности, участвовавшие в борьбе, и коснуться всех фаз ожесточенной конкуренции между Сталиным и им самим, которая и привела к [судебным] процессам».
«Когда он закончил, — пишет Глоцер, — аудитория, исключительно разнообразная, разразилась аплодисментами, которые были, по моему убеждению, совершенно стихийными. Этот момент я никогда не забуду». По завершении слушаний произошла прощальная встреча, которая состоялась на «нейтральной территории» — в доме тещи одного из журналистов, аккредитованных на слушаниях, которая жила неподалеку от «Голубого дома», на авенида Амберес в Койоакане. Во время дружеского ужина Дьюи и Троцкий, отойдя в сторону, обменивались мнениями о том, что происходило в последние дни. Дьюи сказал Троцкому: «Если бы все коммунисты были похожи на Вас, я стал бы коммунистом». Троцкий ответил: «Если бы все либералы были похожи на Вас, я стал бы либералом».
Тем не менее подкомиссии и Комиссии понадобилось полгода, чтобы прийти к единодушным выводам о невиновности Троцкого и Седова и сформулировать эти выводы в кратком заявлении, а затем и в подробном заключении. 21 сентября 1938 г. Комиссия опубликовала декларацию, в которой, в частности, говорилось: «На основе всех [имеющихся] доказательств мы находим, что Троцкий никогда не рекомендовал, не вступал в заговор и не пытался реставрировать капитализм в СССР. Наоборот, он всегда был бескомпромиссно против восстановления капитализма в Советском Союзе и его существования в других странах. Мы находим, что обвинитель [Вышинский] фантастически фальсифицировал роль Троцкого перед, во время и после Октябрьской революции. Поэтому мы считаем, что московские суды были сфабрикованными. Поэтому мы считаем Троцкого и Седова невиновными».
В последующие месяцы Троцкий вел с Дьюи оживленную переписку. Отчасти она касалась работы Комиссии и ее материалов, но постепенно вышла за ее пределы. Дьюи рекомендовал Троцкому принять своего друга, редактора филадельфийского журнала «Каммон сенс» Селдена Родмана, который «скептически относился к московским процессам». От имени кафедры философии Колумбийского университета тот попросил Троцкого написать статью о роли интеллигенции в социальных сдвигах. Касаясь московского процесса в марте 1938 г., Дьюи «писал: «Уверен, что признаниям на последнем процессе поверят только сталинисты, которых ничего не может потрясти. Наблюдаются большие изменения в общественном мнении во всем мире… Не только благодаря нашим докладам, но, вероятно, в еще большей степени в результате хода репрессий в СССР».
Параллельно с американской Комиссией работала и комиссия в Европе. Она заседала в Париже и в Праге в мае 1937 г. под председательством авторитетного юриста Модильяни и пришла к тем же выводам, что и Комиссия Дьюи. Однако Троцкого ждало еще одно разочарование «в стиле Билса», причем оно оказалось более серьезным, чем перепалка по поводу местонахождения и деятельности Бородина, так как касалось самого Троцкого. Возникшая полемика относилась к Кронштадтскому восстанию 1921 г., где Троцкий, как всем хорошо было известно, руководил подавлением мятежа. Член Комиссии В. Томас обратился к Троцкому с письмом, в котором ставил ряд риторических вопросов, сводящихся к тому, что цель не может оправдывать средства. Томас оценил Кронштадтское восстание как выступление в защиту подлинных идеалов революции, а его подавление как глубочайшую ошибку большевистской власти, в частности самого Троцкого.
Троцкий ответил на вопросы Томаса, но уклонился от дискуссии о цели и средствах в революции, заявив, что сама постановка вопроса абстрактна и допускает различные толкования. Касательно Кронштадтского восстания он упрямо, догматично и схематично повторил все те вымыслы, которые были сформулированы коммунистическими политическими деятелями и советскими историками. Троцкий утверждал, что восстание явилось результатом заговора белогвардейцев, а сами кронштадтцы были «серой массой с большими претензиями», требовавшей привилегий. Их выступление, по словам Троцкого, носило контрреволюционный характер, они овладели оружием, хранящимся в крепости, и их можно было подавить только силой оружия.
Ответ Троцкого вызвал целую серию критических откликов. Против Троцкого выступили такие авторитеты, как В. Серж, А. Цилига, Б. Суварин, М. Истмен. Все они опубликовали в печати суждения и факты, свидетельствовавшие, что кронштадтцы стремились к возвращению революции в подлинно пролетарское советское русло, протестовали против жестокостей военного коммунизма и террора по отношению к гражданскому населению. Троцкий вынужден был отвечать, причем скатился на банальные советские фальсификации, то есть, попросту говоря, лгал. «Я лично не принимал ни малейшего участия ни в усмирении Кронштадтского восстания, ни в репрессиях после усмирения», но «я был членом правительства, считал необходимым усмирение восстания и, стало быть, несу за усмирение ответственность», — писал Троцкий, хорошо помня, где именно стоял его бронепоезд во время Кронштадтского восстания. К несчастью Троцкого, о местонахождении его поезда помнил и знал не только он. Троцкому напомнили, что поезд его стоял под Петроградом, а сам Троцкий осуществлял непосредственное руководство подавлением восстания не только в качестве члена правительства, но как нарком по военным и морским делам. Увы, дискуссия по Кронштадтскому вопросу продемонстрировала всему миру лишь то, что в большевизме Троцкого не устраивал только Сталин.
Выводы заседавшей в Мексике Комиссии по расследованию выдвинутых против Троцкого обвинений имели своим результатом положительный сдвиг в вопросе, казавшемся безнадежным. В эмиграции Троцкий не оставлял попыток получить визу на въезд в США. Связано это было прежде всего с тем, что организация троцкистов в Соединенных Штатах была самой значительной в мире и он надеялся своим присутствием еще больше способствовать ее укреплению. Неожиданно для Троцкого, в ответ на просьбу члена Комиссии Столберга к министру труда в правительстве Ф. Рузвельта Фрэнсиса Перкинса, последний ответил принципиальным согласием выдать Троцкому въездную визу, со стандартным для Троцкого ограничением — невмешательством во внутренние дела США и обязательством воздержаться от политической деятельности, не связанной с Советским Союзом. Эти условия были Троцким приняты. Одновременно Троцкий получил приглашение выступить с лекциями в университете штата Северная Каролина. После контрпроцесса на обложке одного из номеров известного и влиятельного в США журнала «Тайм» был помещен его портрет и популярность Троцкого в Америке выросла.
Вопрос с визами, однако, решал в Соединенных Штатах не кабинет президента, а Государственный департамент, который, неоднократно отказывая Троцкому ранее, отказал и на этот раз.