С любовью, верой и отвагой - Бегунова Алла Игоревна 13 стр.


Люди в арьергарде армии не сходили с лошадей вторые сутки, не спали и не ели. Они ехали, качаясь в сёдлах от усталости. Вслед им дул холодный ветер с Балтики, ползли по небу грозовые облака и осыпали солдатские спины ливнями.

Надежда, как и все, дремала, склоняясь к шее Алкида. Чувство голода притупилось, но холод донимал её по-прежнему. Она вспоминала свою шинель и с завистью смотрела на товарищей, одетых по погоде. Лишь однажды все поплыло и закружилось у неё перед глазами.

   — Что с тобой, Соколов? — Вышемирский подхватил её, подающую с лошади.

   — Н-не знаю...

   — Ты бледен, как мёртвый.

   — Это пройдёт. Оставь меня. — Она хотела отстраниться от него, но сил не было.

   — Глотни-ка моего лекарства. — Вышемирский, одной рукой обнимая её за плечи, другой достал из-за борта шинели плоскую флягу.

Ром обжёг ей рот и горло, но действительно стало легче.

   — Это все из-за шинели, — виновато сказала она, усаживаясь в седло снова. — Будь у меня шинель, я бы не промок и не замёрз.

   — Я видел, что много шинелей собрали с убитых и отправили в обоз. Поговори с Галиофом...

   — После той неудачной поездки в Гейльсберг, когда я чуть не отстал от полка, я боюсь подходить к командиру, — ответила Надежда.

   — Тогда спроси у Гачевского.

   — Ещё хуже.

   — Брось! Этот жук что-нибудь придумает. Надо только заплатить.

Когда наконец объявили привал и они могли расседлать лошадей, Надежда отправилась на переговоры с унтер-офицером. Очень скоро выяснилось, что при наличии десяти рублей шинель, конечно не новую, можно найти в армии где угодно, в том числе — и в лейб-эскадроне Польского полка. Завернувшись в неё, широкую и большую, с чужого плеча, Надежда впервые за шесть суток похода от Гутштадта ночью согрелась и безмятежно заснула. Ей приснился Ванечка, гуляющий по весеннему саду в их доме в Сарапуле.

А в сражении при Фридланде 2 июня ей повезло ещё больше. За несколько минут до того, как на их полк бросилась вражеская кавалерия, она успела снять с чужой убитой лошади и приторочить к своему седлу чемодан, сакву с овсом, сухарный мешок и торбу с конскими принадлежностями. В другое время Надежда бы долго размышляла о правомерности такого поступка. Но теперь военные испытания вылечили её от излишней щепетильности.

   — A la guerre соmmе a la guerre, — тихо сказал ей Вышемирский, державший Алкида в поводу, сидя на своём Соловье.

   — C’est tout a fair juste... — пробормотала она, снова забираясь в седло.

Трубачи уже играли «поход». Генерал-майор Каховский с саблей наголо проскакал вдоль развёрнутого фронта пяти эскадронов, осматривая первую шеренгу всадников-«товарищей».

   — Пики — в руку! Пики — к бою!

Ещё одна секунда — и они полетели навстречу французским драгунам, мчавшимся к ним с длинными, вытянутыми вперёд палашами.

Но вообще Фридландская баталия дорого досталась коннопольцам. В одну из атак они попали под огонь тридцати шестиорудийной батареи генерала Сенармона, неожиданно выехавшей на левый фланг русских. Осыпанные картечью с прямой наводки, кавалеристы не смогли доскакать до пушек, повернули назад, расстроили ряды двух русских же полков и вновь собрались в шеренги лишь за версту от места схватки.

Князь Багратион, видя, что наступает критический момент битвы, сам обнажил шпагу — а это случалось чрезвычайно редко — и повёл в атаку пехоту своего отряда. Вокруг него теснились солдаты Московского гренадерского полка, своими телами прикрывая героя, но им было не устоять пред французской картечью.

Сражение у Фридланда Беннигсен проиграл. Паника распространилась по частям его армии, и беспорядочное отступление войск по понтонному мосту, обстреливаемому французами, через брод на реке и через сам город увенчало эту неудачную операцию. Однако пушки русские вывезли. Из ста двадцати орудий при переправе утонуло всего двенадцать. Армия поспешно пошла на север, к Тильзиту, а генерал-лейтенанту князю Багратиону снова было поручено командовать арьергардом, куда вошёл и Польской конный полк, и всемерно задерживать неприятельские передовые части.

Коннопольцы уже рубились с французскими гусарами у Таплакена и Велау и знали, какая сила движется за ними по пятам. Но на бивуаках, у солдатских костров, шли разговоры, что войне — конец и генерального сражения больше не будет, а лето 1807 года войска проведут в мирных лагерях, и если будут стрелять, то по глиняным мишеням.

Эти разговоры очень не нравились двум новобранцам — «товарищам» Вышемирскому и Соколову. Конец войны их вовсе не устраивал, потому что они оба не успели совершить ничего героического и никак не могли рассчитывать ни на офицерские эполеты, ни на недавно учреждённый знак отличия Военного ордена — серебряный крестик с вензелем «СГ» на обороте, — о котором они мечтали.

— Быть в арьергарде, в каждодневных сшибках с неприятелем, — шептал Надежде Вышемирский в ночном карауле у костра, — и не отличиться — просто глупо...

   — Что ты предлагаешь?

   — В первом же бою выйти из строя и действовать самостоятельно.

   — Ого! Знаешь, что за это бывает? — Надежда знала и потому старалась охладить пыл своего друга.

   — Победителей не судят! Если мы привезём шефу полка француза с какой-нибудь важной депешей, он сразу представит нас в офицеры...

Вышемирский уже забыл, как в атаке при Гутштадте кланялся вражеским пулям. Два больших сражения при Гейльсберге и Фридланде, где его не задели ни ядра, ни картечи, ни длинный палаш драгуна, внушили семнадцатилетнему солдату неискоренимую веру в своё военное счастье. Надежда была рассудительнее, но и ей хотелось доказать начальству, что «товарищ» Соколов способен не только нарушать дисциплину.

Когда на другой день поутру у деревни Кляйн-Ширау началась сильная оружейная пальба, шефский эскадрон стоял на привале в полуверсте от неё. Боевое охранение нёс эскадрон Казимирского. Вот к нему и направились через лес, ведя лошадей в поводу, оба молодых коннопольца. Но прежде чем они разобрались в обстановке и сообразили, с какой стороны им лучше напасть на противника, их, выходящих из леса, увидел генерал-майор Каховский.

Подскакав к ним сзади, шеф полка схватил за ухо «товарища» Соколова:

   — Ты что здесь делаешь, пострелёнок, если твой эскадрон ещё не сёдлан?!

   — Ой-ой-ой! Отпустите, ваше превосходительство! — взмолилась Надежда.

   — Отпустить?! Генерал больно дёрнул её за ухо.

   — Да я... Да мы хотели...

   — Думаешь, я не знаю твоих шалостей? Кто ходил в атаку с чужими эскадронами у Гутштадта? Кто отдал свою лошадь какому-то раненому офицеру? Кто завалился спать в Гейльсберге, когда надо было тотчас возвращаться в полк?.. А здесь лезешь в самое пекло!

   — Я хочу быть воином, ваше превосходительство. Мне должно быть храбрым...

   — Храбрость твоя сумасбродная.

   — Храбрость или есть, или её нет! — Надежда наконец-то вывернулась из-под руки Каховского.

   — Ах ты мальчишка! Спорить с генералом... Марш в обоз! И друга своего бери. Чтоб я вас обоих во фронте больше не видел!

   — Мне — в обоз?! — От жестокой обиды кровь отлила у неё от щёк, на глаза навернулись слёзы, голос задрожал. — Мне — в обоз? Мне, которая... который... За что?!

Генерал не ожидал такой бурной реакции на свои слова. Он склонился к Надежде, заглянув ей в лицо почти участливо:

   — Ишь, как разобиделся! Нечего тебе плакать, Соколов... Война эта, чай, не последняя. Будут на твоём веку битвы. Мы с тобой ещё повоюем, и поверь мне, крепко повоюем с этим корсиканцем Буонапарте...

6. «ДУША-ДОБРЫЙ КОНЬ»

Ты, который так послушно носил меня

на хребте своём в детские лета мои! который

протекал со мною кровавые поля чести,

славы и смерти; делил со мною труды,

опасности, голод, холод, радость и довольство!

Ты, единственное из всех живых существ, меня

любившее! тебя уже нет! ты не существуешь более!..

Н.Дурова. Кавалерист-девица.
Происшествие в России. Ч. 1

В течение 4 июня арьергард, в котором находилась Надежда, имел две стычки с французами у деревень Битен и Пепелкен, а вечером 5 июня увидел берега Немана и островерхие крыши Тильзита. Под прикрытием арьергарда армия переправлялась на другой берег реки. К неприятелю был отправлен парламентёр с предложением о перемирии. Оно было заключено 9 июня, ратифицировано Наполеоном 10-го. Война закончилась!

В лагере арьергарда у деревни Шаакен и вдоль дороги, ведущей из Амт-Баублена в Вилькишкен, кипела жизнь. Все готовились к императорскому смотру. Солдаты латали и чистили мундиры, стирали в водах Немана бельё, косили на заливных его лугах траву для своих отощавших от усиленных переходов лошадей, красили красной масляной краской древки пик, штопали дыры, пробитые пулями на флюгерах из тафты.

Наконец день смотра настал. Под грохот барабанов и пение труб, сопровождаемый блестящей свитою, прискакал император. Пехота взяла ружья «на караул», драгуны отсалютовали палашами, а коннопольцы опустили вниз свои пики.

Александр поздоровался с войсками и стал шагом объезжать их строй. Надежда с Вышемирским были, как всегда, в первой шеренге лейб-эскадрона и потому видели государя очень близко. Им даже показалось, что он обратил внимание на них и что-то сказал Каховскому. Если бы они услышали, что именно, то, наверное, очень бы обрадовались.

   — Ты набрал в полк детей вместо солдат, — сказал император.

   — Ваше величество! — ответил генерал-майор. — Это мои самые храбрые воины!

   — Тогда не забудь о них при награждении... — дал совет Александр и поехал дальше.

Первое награждение последовало незамедлительно. За смотр и парад, который состоялся потом, государь пожаловал Конно-Польскому полку на каждого солдата по серебряному рублю, по фунту мяса и по чарке вина. То-то было весело на бивуаках, когда артельщики сварили жирные мясные щи, а к варёному мясу — гречневую кашу, когда открыли бочки с вином, доставленные в полк на повозках. Надежда решила не тратить свой наградной серебряный рубль, а сохранить его на память об этой короткой, но трудной кампании в Пруссии.

Мирный договор между Францией и Россией был подписан в Тильзите 25 июня 1807 года. Затем Александр и Наполеон одновременно покинули город. Их отъезд послужил сигналом для обеих армий. Французская пошла в Пруссию, русская — в Россию.

Все полки арьергарда вернулись в свои дивизии. Так и Польский конный полк перешёл в 4-ю дивизию под командование генерал-лейтенанта князя Голицына и вместе с кирасирским Военного ордена и Псковским драгунским полками встал лагерем в долине реки Нярис, недалеко от Вильно.

«Кампаменты», или летние лагеря, обычно продолжались недель семь или восемь и завершались большими манёврами, после чего полки расходились на зимние квартиры по городам, городкам и деревням. Солдатская жизнь в лагере была простой и однообразной. Подъём играли в пять часов утра, затем шли на молитву, завтракали, чистили лошадей, поили, кормили, выезжали в поле на учения, обедали, вечером снова чистили и кормили лошадей, ужинали сами. В девять часов били вечернюю «зорю» — и затем следовал сон. Ещё солдаты по очереди ходили в караулы, выполняли неурочную работу вроде чистки плаца перед гауптвахтой, где ежедневно устраивалась церемония развода караулов, или вахт-парадов.

Погода стояла довольно тёплая. Вместо палаток в лагере соорудили огромные шалаши — по одному на каждый взвод. Спали солдаты на соломе, завернувшись в шинели. Это сперва доставляло Надежде некоторые неудобства, но выход она нашла.

Утром и вечером лошадей поили не у коновязей, а гоняли к определённому месту на реку, что протекала в полуверсте от лагеря. «Товарищ» Соколов вызвался делать это один и ежедневно. Взводный командир разрешил, однополчане были благодарны (одной обязанностью меньше), а Надежда стала брать с собой свежую рубашку и полотенце, которые прятала под мундир. Пока кони пили, она успевала раза два-три окунуться в воду и сменить бельё в зарослях ивы.

Правда, на обратном пути случались неприятности. Лошади, зная, что после водопоя их ждёт раздача корма, спешили к коновязям через весь лагерь. Иногда Надежда не могла удержать свой табун, лошади начинали скакать и играть, и ей доставался выговор от офицера, дежурившего по коновязям.

Собственно говоря, этот водопой на реке и привёл к ужасному для неё событию — Надежда потеряла Алкида.

В тот день она села верхом на Соловья, а Алкида и другую лошадь взяла в повод, верный друг сначала шёл рядом и ластился к ней: тёрся мордой о её колено, брал губами за эполет. На обратном пути лошади стали вдруг прыгать, вставать на дыбы, отбивать задними ногами, храпеть, взвизгивать. Алкид последовал дурному примеру, вырвал повод у неё из рук и пошёл галопом, но не в лагерь, а на поле, разгороженное на участки высоким плетнём. Он хотел перепрыгнуть через него, однако прыжка не рассчитал и животом упал на заострённые колья. У него достало сил прискакать к коновязи, стать на своё место и последний раз положить голову Надежде на плечо. Через пятнадцать минут всё было кончено. Он упал, вздрогнул всем телом и вытянулся.

Надежда ещё кричала: «Коновала сюда! Быстрее!» Ещё пыталась поднять его. Ещё рыдала, обливая слезами чёрную гриву своего коня. Но его уже не было на свете, и дежурный офицер, посмотрев на эту сцену, спокойно приказал отволочь падаль в поле, на съедение волкам и лисицам.

— Это не падаль! — бешено крикнула она молодому корнету. — Не смейте трогать моего боевого друга!

Штабс-ротмистр Галиоф, увидев «товарища» Соколова в слезах и выслушав его сбивчивый рассказ о гибели Алкида, сам пришёл на взводную коновязь и поговорил с дежурным. Любовь нижних чинов к их строевым лошадям, сказал он, нужно поощрять. Это можно делать разными способами, в том числе и таким, не совсем обычным.

Алкида не бросили в поле. Его похоронили. Солдаты выкопали глубокую яму, на верёвках опустили туда бренные останки коня и сверху насыпали холм. Надежда на речном берегу набрала камней и выложила на нём надпись: «Алкид, добрый конь, боевой друг». Штабс-ротмистр дал ей маленький отпуск, она ходила на могилу три дня и плакала там о своей прошедшей жизни.

Со смертью Алкида эта жизнь отошла в далёкую даль. Порвалась — так ей думалось тогда — последняя живая нить, соединяющая её с отцовским домом. Писем из Сарапула не было. Что там происходит, она не знала. Может быть, родственники, не простив ей побега, решили отказаться от неё, навсегда забыть о её существовании.

Обнимая могильный холм, Надежда пыталась понять, готова ли она к такому повороту. Конечно, в сердце у неё поселится вечная боль — разлука с сыном. Но тогда она — действительно Александр Васильевич Соколов, и никто более. Прошлого у неё нет, есть только настоящее — рутинная мирная служба нижним чином в кавалерийском полку. Она же станет её будущим, и надо терпеть, ждать и надеяться.

Ждать новой войны, надеяться на Его Величество Случай. Теперь она имеет опыт и будет вести себя умнее. В Конно-Польском полку её хорошо знают, репутацию храброго солдата она заслужила. Недаром Вышемирский с завистью рассказывал всем в их четвёртом взводе, как шеф полка самолично драл за ухо «товарища» Соколова...

От генерала Каховского неожиданно они оба получили привет. По окончании «кампаментов» и манёвров в полку на разводе караулов зачитали приказ о новом производстве в унтер-офицеры. Их фамилии стояли в списке. Только Вышемирского перевели во второй эскадрон, а Надежду оставили в шефском. Теперь она на учениях ездила «замковым» унтер-офицером и следила за порядком во второй шеренге.

Настоящий серебряный галун шириной в полвершка ей удалось купить в Полоцке, куда их полк прибыл в конце сентября на зимние квартиры. Она сразу взяла пять аршин, чтоб хватило на все её форменные куртки. Теперь она, как бывалый солдат, обзавелась двумя мундирами: «первого срока», то есть почти неношеный, и «второго срока» — изрядно поношенный. Также в марте 1809 года, по истечении двух лет службы в полку, следовало ей получить от казны ещё один, совершенно новый, мундир.

Назад Дальше